Наступила тяжелая пауза. Джек снова наполнил стаканы и продолжил:

– Но, слава Богу, это случилось раньше. Лучшего и желать нельзя. Новички восстали от своей морской болезни, они нынче довольны собой, бедные честные деревяшки: в одно прекрасное утро каждый Джек-с-форпика заработал свое годовое жалование. Теперь надо им дать понять, что, обучая их своим обязанностям, мы даем им заработать еще – и не будет нужды в тростях и плетках. К прибытию на Мыс, джентльмены, я надеюсь, что все, вплоть до последнего мальчишки в судовой роли, будут способны работать на веслах, брать рифы, заряжать, наводить и стрелять из мушкета и из орудия. И если они даже не будут уметь ничего сверх этого, и при этом будут повиноваться командам – мы сможем славно встретить любой французский фрегат в тамошних водах.

С уходом лейтенантов Джек посидел немного, размышляя. Он не сомневался, что они полностью разделяют его мысли, они были из тех людей, которых он любил. Однако сделать предстояло еще много. С их помощью из «Боадицеи» можно было создать смертельно опасную плавающую батарею значительной мощности, но эту батарею еще и надо было доставить к месту действия, доставить так быстро, как только возможно. Он послал за боцманом и штурманом и заявил им, что недоволен ходом фрегата – ни его скоростью, ни курсовыми углами в бейдевинд.

Последовала высокотехническая конференция, во время которой капитану пришлось преодолевать постоянное сопротивление Бьючэна, штурмана, старейшего из встреченных им моряков, который не разделял его мнение, что переукладка трюмов, с тем, чтобы подгрузить нос, даст заметный эффект. Всегда этот корабль был медленным и всегда таким будет, он всегда укладывал трюмы именно так, с тех самых пор, как впервые появился на борту. С другой стороны, боцман, довольно молодой для этой должности, но уже просоленный моряк, выросший на угольщиках Северного моря, был всецело на стороне командира. Да, надо сделать все возможное, чтобы улучшить мореходность «Боадицеи», и если для этого надо попробовать что-то новенькое, что ж, так тому и быть! Он с одобрением отозвался о швиц-сорлинях, он полностью согласился с изменением наклона фок-мачты, и сердце Джека потеплело.

Среди прочего несговорчивость мистера Бьючэна объяснялась растущим чувством голода. Кают-компания отобедала в час, время уже давно прошло, и хотя сегодняшний обед был неважный, его отсутствие погружало штурмана в меланхолию. Боцман пообедал в полдень, вместе с плотником и канониром, и Бьючэн, ощущая запахи пищи и грога, идущие от него, ненавидел его жизнерадостное лицо, и еще больше изливающийся из него поток слов.

Джек также испытывал желание заморить червячка, и, отпустив боцмана и штурмана, он прошел в столовую. Тут он обнаружил Стивена и мистера Фаркьюхара, закусывающих печеньем. «Я не помешал?» – спросил Джек, и они ответили, что, естественно, нет, и расчистили ему место за столом, среди книг, документов, карт, прокламаций и плакатов, которые они перебирали, пытаясь привести в порядок после внезапной смены места жительства.

– Надеюсь, вы в порядке, сэр? – обратился он к мистеру Фаркьюхару. Тот страдал от морской болезни больше других еще с Бискайского залива, что, однако, не мешало ему, вставая с койки, совещаться с доктором Мэтьюрином, зарывшись по уши в бумаги и общаясь на иностранном языке, к неудовольствию их слуг – двух корабельных юнг. Мальчишки эти проявляли изрядную любознательность, еще более подстегиваемую любопытством старших товарищей по кубрику, желающих быть в курсе дела. Фаркьюхар потерял целый стоун, и его тонкое, интеллигентное, крючконосое лицо все еще имело зеленоватый оттенок, но он ответил, что никогда в жизни себя лучше не чувствовал, и что гром орудий, подобный божественным громам, довершил старания (с вежливым поклоном) доктора Мэтьюрина, чьи медицинские приемы бесподобны. Фаркьюхар заявил, что чувствует себя снова неутомимым мальчишкой с волчьим аппетитом.

– Но, – добавил он, – позвольте мне сердечно поздравить вас с великолепной победой. Такая оперативность, решительность, отвага, и такой отличный результат!

– Вы слишком добры, сэр. Но, что до результата, что вы так любезно упомянули, есть один аспект, который не может не порадовать всех нас. У нас на борту кок французского капитана, и я зашел (повернувшись к Стивену) спросить, не использовать ли нам его?

– Я с ним уже общался, – ответил Стивен. – Молочный поросенок, один из выжившего большого помета, оказался одной из потерь «Хиби», и послужил доказательством мощи его поварского таланта. Я также заметил, что вина и прочие мелкие радости мсье Бретоньера были также перемещены, а к этому, полагаю, весьма подойдут запасы покойного капитана: фуа-гра, трюфеля в гусином паштете, гусятина в паштете, колбаса, байонская ветчина, анчоусы в банках. А среди вина – двадцать одна дюжина «Марго» 88-го года, с длинной пробкой, и почти столько же «Шато лафит». Мне даже страшно подумать, как мы управимся со всем этим, это же будет позор на весь мир, если мы привезем хоть одну бутылку такого благородного вина обратно! Не говоря уж о том, что к новому году это вино будет бледной тенью себя самого.

Но кларет так и не увидел нового года, не пропал зря: постоянным применением и с помощью самого мсье Бретоньера и других гостей из кают-компании по прошествии некоторого времени было выпито все до капли. А времени прошло достаточно со всех точек зрения, так как попутные ветра оставили их еще далеко к северу от экватора, и частенько судно лежало на маслянистой воде, медленно дрейфуя к Америке вместе с экваториальным течением, кружась в водоворотах. Десять дней провели они с висящими бессильно парусами, окруженные плавающими отходами жизнедеятельности 300 человек (старые члены команды называли их «адмирал Браун»). Бочонки из под говядины, шелуха, отбросы окружали судно так плотно, что Джеку пришлось брать ялик и отходить от судна на добрые четверть мили для ежеутренних купаний, пока, в конце-концов, он не приказал спустить шлюпки и отбуксировать фрегат на чистую воду, заодно потренировав экипаж в гребле. Таким образом, удалось убить сразу двух зайцев, и даже трех – теперь на «Боадицее» появился обычай спускать в чистую прохладную воду парус и устраивать купание команды в этом импровизированном бассейне. Те, кто не умел плавать, могли безопасно плескаться в нем и, чем черт не шутит, даже научиться держаться на воде.

Но, в конце-концов, они пересекли экватор под лиселями, с весельем даже большим, чем обычно. Убавили паруса, чтоб дать Нептуну взойти на борт, и когда он поднялся, сопровождаемый распутной Амфитридой и морским чертом Баджер-Бэгом, он обнаружил, что лишь 123 души еще не проходили посвящения, что с ними и проделали, вымазав прогорклым жиром (запасы смолы были на исходе), а затем заставив отскребаться бочарными обручами и окунув потом в воду.

На юг, на юг, с Канопусом и Ахернаром высоко над головами, и Джек показывал внимательным гардемаринам новые созвездия: Муха, Павлин, Хамелеон и многие другие, сияющие в теплом, прозрачном небе.

Их встретила странная, непредсказуемая погода, ибо даже когда «Боадицея» достигла пассата на 4 градусах южной широты, он оказался слабым и порывистым. Становилось ясным, что быстрого похода не получается, и, хотя Джек часто пытался высвистывать ветер, продолжительность плавания не сильно пугала его. Корабль был в отличном состоянии, несколько дождевых шквалов пополнили их запас воды, люди были вполне здоровы. Недели складывались в месяцы, но Джек понимал, что это счастливое время отстраненности от забот, вдали и от домашних неурядиц и от грядущих тревог, ждавших его в Индийском океане. И хотя он томился по «настоящему делу», он понимал, что нет такой силы в мире, которая бы могла доставить его на место раньше. Они с Феллоузом старались использовать это время, чтобы улучшить ходовые качеста фрегата – и они достигли многого, но ветер не был им подвластен. И поэтому со спокойствием и фатализмом, которыми должен обзавестись любой моряк, чтоб не сойти с ума, Джек занялся превращением своего корабля в настоящий фрегат, как он представлял его себе, в боевую машину, управляемую опытным экипажем, военными моряками – каждый отличный артиллерист и просто дьявол с абордажным топориком или тесаком.