Он едва успел отскочить к кормовой надстройке, как аппарат стал поперек палубы; огромные, смотрящие из стальных раструбов торпеды нависли над водой.

«Останусь пока здесь, буду смотреть отсюда, — думал Калугин. — Если будет торпедный залп, лучше всего увижу его отсюда». Он стоял, крепко держась за поручни кормовой надстройки, и увидел, как длинные стволы кормовых орудий тоже медленно двинулись, стали под острым углом по направлению хода корабля. Пробки, закрывавшие дула, теперь были вынуты, стволы задраны вверх, за белизной кубических щитов застыли фигуры комендоров.

Волны стремительно пролетали мимо, всплескивали сильней, их рыжевато-серые горбы то там, то здесь вспыхивали белоснежными гребешками.

«Значит, все-таки встретили немцев. Значит, все-таки будет бой», — думал Калугин. Он ухватился за поручни еще крепче, их ледяной холод проникал сквозь толстую шерсть варежек; сердце Калугина билось медленно и тяжело. Он ждал начала стрельбы, оглушительного залпа. Но «Громовой» мчался вперед, как обычно, шуршала вода вдоль низких бортов, гудели вентиляторы, вибрировала палуба под ногами.

Горсть круглых тяжелых брызг взлетела вдруг из-за борта, хлестнула по валенкам и по полушубку, пенистой пленкой покатилась по маслянистой стали. Ветер, только что казавшийся не очень сильным, задул как бешеный прямо в лицо.

«Видно, ускорили ход… Ускорили ход и изменили курс». Снова взлетала раздробленная волна и рассыпалась пенными брызгами под ногами.

«Если останусь здесь, не смогу охватить всей картины, — подумал Калугин. — Нужно пройти на мостик, узнать обстановку, потом на первое орудие, к Старостину. Я обещал быть там во время боя. Видимо, если начнется бой, сперва пойдет в ход артиллерия, потом уж торпеды… Но если я отпущу поручни, побегу по шкафуту, меня может ударить волной, смыть за борт, никто даже не заметит, что меня смыло за борт…»

Он вспомнил правило опытных моряков пробегать подветренной стороной, в то время как крен идет на противоположный борт. По боевой тревоге бежать от кормы к полубаку можно только по правому борту, но сейчас ветер как раз с правого борта, все люди на боевых постах, никто не встретится по дороге.

Было трудно заставить себя оторвать руки от надежных, так удобно расположенных поручней. Но когда корабль стало класть на правый борт, Калугин оторвался от поручней, обогнул площадку торпедного аппарата, ухватившись за крученую проволоку штормового леера, промчался к полубаку, взбежал по первому, по второму трапу, был теперь уже у самой фокмачты. Только раз по дороге ему плеснули в лицо тяжелые капли выросшей из-за борта волны.

Старший лейтенант Снегирев стоял здесь, заложив руки в карманы, улыбаясь всем своим румяным лицом. Сигнальщики поднимали на фалах разноцветные флажки. Запрокинув внимательное лицо, молодой матрос тянул длинный шнур, и флажок, трепеща под ветром, взлетал к вершине мачты.

— «Ушаков» желает счастливого плавания, товарищ командир, — звонким голосом, покрывая все шумы, докладывал старшина Гордеев. — Повернул на прежний курс.

— Напишите: «Желаю счастливого плавания», — негромко сказал капитан-лейтенант Ларионов.

«Ушаков» желает счастливого плавания.

— «Ушаков»? — подумал Калугин. — Значит, встретили не вражеские корабли, а наш ледокольный пароход, который совсем недавно стоял в базе, принимал грузы для арктического плаванья». Калугин снял с гака запасной бинокль и повел им по горизонту.

Плоское черное облако, как длинный остров, тянулось вдали над волнами. Значит, где-нибудь поблизости должен быть и «Ушаков». Значит, опять напрасная боевая тревога?

Нет, не напрасная… Он вспомнил основное правило боевых походов. Любой встречный корабль считай за врага, пока не даст опознавательных. Будь готов первым открыть огонь по любому встречному кораблю…

Он подошел ближе к машинному телеграфу, где, стоя рядом, тоже глядели в бинокли командир и старший помощник.

— Вот шарахнулись от нас, всеми котлами газанули, — сказал Бубекин.

Калугин смотрел в направлении, куда был устремлен бинокль командира. Наконец, поймал «Ушакова» в двойной круг отливающих радугой линз.

Маленький черный силуэт скользил на горизонте, оставляя за собой узкую дымовую струю. Покачивался на далекой ряби, стал сокращаться, видимо, ложась на новый курс.

«Жаль, что не рассмотрел его, когда был ближе к нам», — подумал Калугин.

Конечно, он пожалел бы об этом еще больше, если бы мог предугадать, при каких трагических обстоятельствах в ближайшее время сплетутся судьбы этих двух кораблей, случайно сошедшихся на океанских путях…

Ларионов опустил бинокль, вложил его в кожаный потертый футляр, повесил за ремешок на тумбу машинного телеграфа.

— Старпом!

— Слушаю, товарищ командир! — отозвался Бубекин.

— Пойду прилягу у штурмана. В случае чего немедленно разбудить.

— В каюту бы пошел, Владимир Михайлович. Что в рубке валяться? — отрывисто сказал Бубекин, вбирая голову в поднятый капюшон.

— Я в штурманской рубке прилягу, — повторил капитан-лейтенант Ларионов.

— Есть, — сказал Бубекин, становясь к машинному телеграфу.

Ларионов сбежал вниз по трапу.

На крыле мостика стоял штурман Исаев.

Он держал в руке блещущий стеклом и никелем секстан. Прильнул правым глазом к его тонкой смотровой трубке, направленной на заходящее солнце. Его губы неслышно шевелились, он что-то быстро записал на бумажке, сбежал по трапу вниз, через минуту снова вернулся на крыло мостика, опять взглянул на солнце в секстан.

Калугин подошел ближе. Ему давно хотелось разговориться со штурманом. Штурманское хозяйство казалось самым романтическим и непонятным на корабле. Например, эти измерения скорости ветра, когда матрос из штурманской боевой части, низко нахлобучив шапку, ухватившись одной рукой за кронштейн, высоко поднимает над головой блестящую вертушку с крутящимися лопастями, ведет по секундомеру отсчеты скорости ветра…

В другой раз Калугин наблюдал, как в туманную, облачную погоду, выйдя на самый нос эсминца, штурман бросил в воду маленькое полешко и взглянул на секундомер…

«Уточняем место по скорости в условиях большого сноса», — отрывисто сказал Исаев, останавливая секундомер в тот момент, когда полешко прошло линию кормового среза.

Сейчас штурман опустил секстан и, вновь сделав на бумажке быструю запись, повернул к Калугину костлявое лицо с большими обветренными губами.

— Вот ухватился за светило, уточнил место корабля… Смотрели когда-нибудь в секстан?

— Не приходилось, — признался Калугин.

— Желаете взглянуть? — Он протянул Калугину секстан. — За трубку не берите, держите за раскосины лимба… Вот за эту дугу… Теперь ловите светило.

Расставив ноги, опершись на поручень локтями, Калугин бережно вел секстаном по горизонту, пока в смотровом стекле не повисли два разноцветных солнца и над ними — туманная рябь воды. «Два солнца вверх ногами, — подумал Калугин. — Между прочим, сейчас как раз подходящий момент возобновить наш разговор…»

— Поймали? — спросил Исаев. — Теперь вращайте вот этот винт. Когда два солнца лягут одно на другое — значит, вы ухватились за светило. Ну, а дальше делаю всякие вычисления по таблицам, точно устанавливаю место корабля в море.

Он осторожно взял инструмент из рук Калугина.

— А как по поводу моей просьбы, товарищ Исаев?

Будто не расслышав вопроса, Исаев сбегал по трапу. Калугин спустился следом…

Капитан-лейтенант Ларионов лежал в штурманской рубке на узком кожаном диванчике, подогнув ноги, повернувшись лицом к переборке.

На переборке рокотал указатель глубин — эхолот, четко отсчитывал мили лаг, тикали большие корабельные часы. Может быть, поэтому не было слышно дыханья командира. Он лежал как мертвый, в расстегнутой меховой куртке, прикрыв лицо жестким рыжим воротником.