Затем Дрейк оторвал от нее свои губы и, подхватив под голые ягодицы, – почти так же, как он это проделал в саду давным-давно той ночью – поднял ее над водой, держа над собой, скользкую и мокрую, пока рот его не оказался перед ее грудью. И тогда поймал губами в ловушку и крепко зажал сосок.

Пэйтон застонала. Она не могла удержаться: контраст между прохладной водой и жарким языком был восхитителен. А от ее стона, кажется, с Дрейком что-то произошло. Он отнял губы от груди, опустил Пэйтон и чуть не задушил в неистовом жадном поцелуе. Неожиданно твердое мужское бедро, теревшееся об нее, легко, как рыбка, но настойчиво нажало между ее ног. И Пэйтон, как распутница, каковой, по ее мнению, она и являлась, откликнулась, задвигавшись, словно в любовной горячке.

И следующее, что она почувствовала: он снова поднял ее над водой. Только в этот раз вместо его рук, она почувствовала под ягодицами что-то твердое и прохладное. Посмотрев вниз, она увидела, что он усадил ее на естественную отмель, образованную одним из плоских валунов, окружавших озерцо. Пэйтон не понимала, зачем это Дрейку, пока не увидела, что он встал между ее бедер в мелкой воде, выставив ей на обозрение часть своего тела, которой она касалась без излишней смелости, когда та была под одеждой; тот орган, отсутствие коего она проклинала из-за тех разочарований, преподнесенных ей жизнью, самым недавним из которых была потеря «Константы».

Только сейчас ей пришлось вознести небольшую благодарственную молитву во славу того, что она родилась женщиной. Потому что в ином случае у Дрейка не имелось бы повода раскрыть ее так нежно пальцами, как он потом сделал, пока сам терзал ее рот губами и языком, действуя так успешно на всех фронтах, что Пэйтон была бессильна оказать хоть какое-то сопротивление. А могла только мурлыкать в знак признательности и шире разводить ноги…

Что явилось для Дрейка убедительным приглашением заменить пальцы чем-то куда большим.

А потом Пэйтон не смогла говорить, не смогла даже думать, потому что его губы оказались снова на ее шее, его руки на ее бедрах. И вот он медленно выходит из нее, когда уже совсем был в ней, и это было так здорово – чувствовать его внутри, так что это он надумал улизнуть?

Пэйтон двинула бедрами, с жадностью забирая его обратно. И почувствовала, как Дрейк втянул воздух.

А потом любимый произнес ее имя голосом, который был нечто средним между рычанием и стоном, и обрушил на нее свой рот, вцепился руками в ягодицы и задвигал бедрами с безумной настойчивостью между ее ног. Она понимала эту настойчивость, потому что тоже ощущала потребность в нем. Все ее существование в этот момент сосредоточилось на Дрейке, на его хриплом дыхании, на грубой щетине, царапавшей ее рот и шею, и, прежде всего, на силе каждого удара, каковым Дрейк глубоко вгонял себя в нее.

И освобождение, когда оно настало, не было похоже ни на что, испытанное ею прежде в тюрьме Дрейка. Показалось, будто в какой-то момент каждый ее нерв натянулся в неудовлетворенности, а в следующее мгновение ее уже несло потоком лавы – да, именно лавы, хотя вулкан на Сан Рафаэле давным-давно потух. Пэйтон сгорала в море огня и света, волна за волной золотой поток омывал ее. Хотя она и не осознавала, но изданный ею крик был настолько же рыданием, насколько визгом, и, услышав его, Дрейк растерял все подобие самообладания. Он сделал один, последний, выпад, глубоко войдя в нее, насколько смог, не отдавая себе отчета: делает ли ей больно или нет, ища только одного – освобождения.

И оно не заставило себя ждать, омыв его стремительными потоками, мощными спазмами облегчения, и он возвестил воплем о своем наслаждении с такой силой, что спугнул стаю попугаев, которую ранее потревожила своими шумными возгласами Пэйтон. Дрейк рухнул на нее, и какое-то мгновение Пэйтон сознавала лишь грохочущее биение его несущегося вскачь сердца, тяжесть его тела и вдруг подувший с моря нежный бриз, обдавший холодком ее разгоряченное тело.

И тогда она поняла, с чем-то сродни благоговению, что это – это, прямо сейчас, прямо в сей момент – было тем, чего она всегда желала, что ждала, кажется, всю свою жизнь. Держать в объятиях Коннора Дрейка, чувствовать, как бьются рядом их сердца… она никогда не просила ничего большего, ни разу.

И ощутила потребность вознести краткую благодарственную молитву. Пэйтон надеялась, что не святотатствует, молясь обнаженной. Ведь поскольку такой ее сотворил Господь, она полагала, что сильно он бы не возражал.

Глава 25

– Ты не можешь просто подойти к рыбине и загарпунить ее, – наставлял Дрейк, лежа на животе рядом с Пэйтон и вглядываясь в водную глубь. – Ты должна дождаться, пока она сама к тебе подплывет, – продолжил Дрейк, посвящая ее в тонкости ловли рыбы с помощью гарпуна.

Пэйтон откусила кусочек банана, который держала в руке.

– Дрейк, – сказала она, – зачем мне этому учиться?

– На случай, если со мной что-то случится. – Он повернулся, чтобы взглянуть на нее. Они лежали так близко друг к другу, что почти соприкасались бедрами, и повернувшись Дрейк едва не столкнулся носом с Пэйтон. Он немного откинулся назад. Самым важным сейчас было заставить ее понять, насколько все серьезно.

– Нас будут искать, Пэй. Я хорошо знаю Француза и уверен, что он избороздит все моря, но рано или поздно отыщет нас. Поэтому очень важно, чтобы ты могла сама о себе позаботиться.

Она взглянула на него, и Дрейк снова поразился ее необычным глазам, которые бывали и зелеными, и золотисто-карими, а иногда, вот как сейчас, насыщенного янтарного цвета.

– Я могу о себе позаботиться, – сказала Пэйтон спокойным, по ее меркам, тоном. – И потом, складывается впечатление, что ты думаешь, будто если они нас найдут, то заберут только тебя, а меня оставят здесь.

– Если мы все хорошо рассчитаем, то именно так и случится. Я надежно спрятал баркас, и они вряд ли заметят его с мелководья. И если мы и впредь будем разводить костры только ночью и далеко от берега, то у нас неплохие шансы остаться незамеченными. Но если они все-таки нас найдут, то я постараюсь их отвлечь, а ты спрячешься.

Она рассмеялась счастливым заливающимся смехом. Он был таким родным для Дрейка и всегда олицетворял для него саму весну.

– Где? – уточнила Пэйтон. – Где, ради Бога, я должна буду прятаться? Мы на острове, Дрейк, если ты до сих пор не заметил этого.

Он указал ей на вершины скал, с которых каскадом низвергался водопад, напоминая своим журчанием смех Пэйтон.

– Ты могла бы забраться туда, – сказал Дрейк, – и затаиться. Им и в голову не придет искать тебя там.

Пэйтон проследила за его взглядом.

– Что ж, – ответила девушка, – я могла бы сделать это. Но не стану.

– Почему?

– Потому что не собираюсь сидеть там и смотреть, как они тебя убивают. – Она повернулась к пруду: – Смотри-ка, Дрейк, там рыба!

Он решил, что таким образом она пытается его отвлечь. В этом деле Пэйтон была большой мастерицей, ловко меняя тему разговора, если та ей не нравилась. Но затем он взглянул на воду и понял, что заблуждался. В глубине водоема виднелась большая серая рыбина неизвестной ему породы. Она была округлой формы, выглядела совершенно безмятежной и казалась в высшей степени съедобной.

– Верно, – сказал он, поднимая гарпун. – А теперь будь внимательна, Пэйтон. Суть в том, чтобы рыба не поняла, что ты находишься совсем рядом. Затем… БАМ! Бьешь ей прямо между глаз. – Он продемонстрировал прием с помощью кинжала с рукояткой из слоновой кости, привязанного к концу длинной палки. – Видишь? Движение руки должно начинаться от плеча, а не от локтя. Теперь ты попробуй. Посмотрим, сможешь ли.

– Дрейк, – произнесла Пэйтон, не отрывая взгляда от рыбы, – из-за чего Француз так зол на тебя?

Он опустил копье.

– А ты не знаешь?

Девушка пожала плечами.

– Нет. Всякий раз, когда я спрашивала, Росс просто отвечал, что это долгая история.

Дрейк прочистил горло.

– Что ж, он прав. Это долгая и очень скучная история.