Изменить стиль страницы

Но, невзирая на это, он обязан был сохранить самообладание. В конце концов, он ведь не какой-то безусый юнец, впервые попавший в спальню леди. Однако же он взял Пэй как дикарь, без следа нежности – и ее невинность, черт подери!

Неважно, что она производила впечатление полностью удовлетворенной, и единственное, о чем сожалела – с ее слов, единственное – о неприлично малом количестве девственной крови, он ее грязно использовал. Как бы то ни было, он должен отблагодарить ее.

– Тебе станет легче, – бережно заключив ее лицо в свои ладони, начал он, – если я скажу, что люблю тебя?

Сердце Пэйтон пропустило удар.

– Ты что…?

Одна из его золотистых бровей выразительно приподнялась.

– А чему ты так удивляешься?

– Ну, хотя бы тому, что, будучи влюбленной в тебя уже много лет, всегда полагала, что ты этого не замечаешь.

– О! Я заметил, – заверил ее Дрейк, мягко улыбнувшись. – Хотя это и заняло у меня некоторое время, но я все же заметил.

Девушка блаженно улыбнулась, подалась к нему и обхватила руками за шею. Однако чтобы она ни собиралась сказать, это стало неважно, как только позади них послышался противный скрежет проворачивающегося в замке ключа.

Пэйтон тотчас же подалась от него в сторону, и не прошло и секунды, как она была уже на ногах, поспешно приводя в порядок рубаху и брюки, попутно подгоняя Дрейка, требуя делать то же самое, не тратя времени на пререкания.

Дверь распахнулась, и на пороге возник тюремщик. Мужчина повыше приподнял руку со свечой, пытаясь рассмотреть их обоих в темноте отсека.

– Я… ик!… эт’, – едва ворочая языком и икая наконец выговорил он.

– Говори уже – равнодушно переспросила Пэйтон, неторопливо двигаясь в колеблющихся отсветах слабого огонька свечи. – Чего тебе, Тито?

– Кок з-з’…ик…вет тебя. – Тито пошатывался, едва держась на ногах. Мужчина был настолько пьян, что пребывал в полубессознательном состоянии, точно потерявшее управление судно, у которого «все три шкота по ветру» [47]. И почти пустая бутылка, зажатая в одном из его массивных кулаков, ясно показывала почему. – н’…ик…адо зап'р'ть камбуз на ночь.

– Что ж. – Пэйтон отточенным движением поддернула брюки. Дрейк, наблюдая за ее действиями с пола, отметил, что этот жест Пэйтон переняла у своего братца Росса, который частенько таким же манером поддергивал свои бриджи. – Пошли уже.

Тито уставился своими осоловевшими глазами на Дрейка.

– У т’я c этим нет проблем? – спросил он, впрочем, без особого интереса.

– С этим-то? Не, никаких.

Тито согласно кивнул:

– Лады.

Затем, уже не глядя в сторону Дрейка, Tито развернулся, собираясь выйти. Из тени, отбрасываемой этим великаном, Пэйтон одарила Дрейка последним коротким взглядом. Потом тяжелая дверь с глухим стуком захлопнулась за ними, и Коннор снова остался в одиночестве. Единственное, что напоминало о том, что Пэйтон вообще когда-либо приходила сюда, осознал он, была принесенная ею нехитрая снедь на дощатом полу да слегка влажное пятно спереди его бриджей.

И дыра, которую по его глубокому убеждению, она выжгла в его сердце.

Глава 20

Пэйтон в общем-то не очень удивилась, когда услышала, что корабль, появившийся на горизонте этим утром после ее и Дрейка… скажем так, свидания, поскольку ничем иным это и назвать было нельзя, был судном компании «Тайлер и Тайлер». Разглядев судно раньше матроса на марсовой площадке, она провела большую часть утра, тайно надеясь, что это клипер компании «Диксон и сыновья», посланный наконец-то ее братьями ей с Дрейком на выручку.

Но последовавшие распоряжения, посланные на камбуз, показали, что такая удача ей не светит. Вообще-то, совсем наоборот. Это оказался корабль Тайлера. Более того, его ждали. Сэр Маркус Тайлер вознамеривался встретиться с «Ребеккой», как только достигнет Багамских вод. Испытывая с одной стороны разочарование, – ведь все было бы гораздо проще, будь это корабль Диксонов, – по крайней мере, Пэйтон была рада узнать, что они находятся недалеко от суши. Теперь она могла начать готовить их с Дрейком побег.

Этим же утром, позже, доставив завтрак капитану и его леди в каюту, Пэйтон заметила, что приготовления различного рода шли полным ходом.

– Я не могу это выносить, – подслушала она, как Бекки жаловалась капитану. – Я вернусь в постель.

– Ну же, милая, – откликнулся Люсьен Лафон. Он вечно забывал закрыть дверь каюты, и посему их разговоры легко мог подслушать кто угодно, затаившись поблизости. – Ты же знаешь, что Дженкинс советовал тебе бывать на свежем воздухе. Тебе это полезно.

– Ой, да что Дженкинс понимает?! От этого человека никакой пользы. Не могу поверить, что ты заставил меня встать ради встречи с Маркусом. Ведь знаешь же, что он только накричит на тебя, когда выяснит, что мы с Дрейком не обвенчаны.

– Накричит на меня, дражайшая моя? – все еще снисходительно молвил Француз. – Но совершенно очевидно, что это не я все испортил.

– Да, но именно ты послал этих тупиц атаковать «Константу» прежде, чем были произнесены клятвы.

– Ну откуда же мне было знать, что свадьба не состоялась? Тебе полагалось отправиться в свадебное путешествие и проводить медовый месяц. Никто не отправляется в такое путешествие, прежде не обвенчавшись. Обычно это весьма существенная часть представления.

– Я уже миллион раз говорила тебе. То была не моя вина. Это все проклятая сука Диксонов.

При этих словах у Пэйтон чуть не вырвался негодующий возглас. Она, непонятно как, исхитрилась обуздать себя, решив в душе, что при случае пошлет мисс Уитби куда подальше в еще более грубых выражениях.

– Да, да, я знаю, – Лафон говорил таким тоном, словно эта тема обсуждалась так много раз, что уже наскучила ему. – По сути говоря, милая, это его вина.

Даже с того места, где стояла Пэйтон, был слышен вздох Бекки:

– Полагаю, ты прав. Ему не следовало рисковать и приходить самому в Дэринг-Парк. И мне плевать, что он не смог кому-то доверить сделать это. С его стороны это был чистейшей воды идиотизм.

– Я не это имел в виду. А то, что если бы он научился держать тебя подальше от своих проклятых замыслов, у меня бы не было причин так беспокоиться за тебя. Лишь поэтому я не смог вынести мысли о том, что могло бы случиться на том чертовом корабле, и поторопился послать «Мэри Би».

– Но, милый, ты же меня знаешь, – тон Бекки отдавал явным кокетством, особенно для женщины, которая лишь недавно слезно жаловалась на недомогание. – Ты же знаешь, что я никогда бы не позволила этому мужчине и пальцем меня коснуться.

– Разве? – голос Француза прозвучал чуточку надменно. – Вместе с тем, определенно нельзя сказать то же самое о его брате, верно?

– Но я должна была быть с Ричардом, глупыш.

– В том-то и дело. Я не желаю, чтобы ты была с любым другим мужчиной, кроме меня.

– И ты дал это понять совершенно недвусмысленным образом.

– Я сделал так, что все выглядело случайным, – вознегодовал Француз. – Как он и просил.

– Папа просил, чтобы было похоже на несчастный случай. Он не упоминал, что все требуется обставить с таким кровопролитием.

«Папа? – Пэйтон прекратила на мгновение наполнять тарелку изысканными кушаньями. – Какой папа?»

– В любом случае, моей вины здесь нет. Он уже умер к тому времени, когда лошади тащили его через ту вересковую пустошь. Так сказал врач.

– Не тот ли это лекарь, – засмеялась Бекки, – который заявил, что сэр Ричард умер от удара низко висевшим сучком по голове во время скачки на лошади? О, несомненно, я сильно доверяю его врачебным способностям.

– Все, что я хочу сказать, Ребекка, что если бы ты не позволила ему использовать тебя тогда…

– Но, милый, ты же знаешь, что, в конце концов, папины идеи приводят к желаемому результату.

– Ну, а именно эта определенно не привела.

– Тем больше для тебя оснований сказать ему…

вернуться

[47] To be three sheets in the wind – «быть как три шкота по ветру» – быть вдрызг (в стельку, в доску, в…) пьяным.

Sheet – в данном выражении означает «шкот». Шкот – веревка, которая удерживает парус в нужном положении. Если один шкот оборвется (окажется на ветру), то корабль будет плыть не совсем ровно. Ну а если оборвутся сразу три шкота – судно потеряет управление. Было время, когда у английских матросов даже существовала система градации опьянения. Человека в подпитии они называли "one sheet in the wind", а высшим «пилотажем» считалось "four sheets in the wind" – то бишь «подзаборный» вариант.