Энни разрыдалась, осознавая то, что остается в этом мрачного вида пансионе одна среди незнакомых людей.

Высоченная мадемуазель Куро-старшая, в чепце с рюшами из сиреневых лент, тонкие губы на остром лице, злобная и скрытная, совершенно не отличалась от мадемуазель Куро-младшей, маленькой уродины с тонким длинным носом, оседланным очками, за которыми поблескивали узенькие серые рыскающие глазенки, всегда находящиеся в поиске чего-то предосудительного. И речи быть не могло о том, чтобы успокоить бедных пансионерок, ни тем более сделать приятным их пребывание в пансионе, придерживающемся метода и точки зрения знаменитой воспитательницы времен Империи.

Люси изо всех сил пыталась успокоить и ободрить Энни. Девочка, стараясь не досаждать благодетельнице, силилась удержать слезы и казаться довольной тем, что принята в число этих непрямых учениц мадам Кампан.

Только одно обстоятельство способно было высушить слезы и успокоить ее сердечко, бившееся так сильно, что оно готово было выпрыгнуть из груди: обещание Люси вернуться как можно быстрее с острова Святой Елены, который, по ее разумению, находился значительно дальше Англии, а также надежда на то, что Люси вернется не одна, а с Андре, и все они скоро соединятся…

Однако нужно было расставаться. Уже два или три раза Люси, посмотрев на часы, справлялась, не ждет ли у ворот почтовая карета.

Каждый раз ответ был отрицательным. Люси успокаивала себя:

— Шарлю потребовалось, наверное, больше времени, чем он думал… В отеле не должны были его будить… Впрочем, хорошо, что он выспится… Мы прибудем в Мант позднее, вот и все… Но не стоит сейчас затягивать прощание!

Явилась мадемуазель Куро-младшая, подергивая плечиками и бросая острый взгляд из-под очков. Она объяснила, что поскольку племянница Люси Элфинстоун (принять в пансион, над которым витает августейшая тень мадам Кампан, могли только при наличии достойных родственников) включена в число воспитанниц заведения, то ей следует немедленно подчиниться правилам и присоединиться к своим подругам на уроке изящных манер. Нужно прощаться.

Энни с плачем бросилась было в объятия Люси, но горбатая мадемуазель Куро-младшая потянула ее за собой, и девочка пошла с тяжелым сердцем и слезами на глазах учиться манерам у важного старичка-коротышки, вернувшегося из эмиграции.

Люси осталась в гостиной одна, рассеянно разглядывая римские профили, нарисованные углем, головы, выполненные сангвиной, этюды в карандаше и акварельные пейзажи, украшавшие стены и подтверждавшие, что в пансионе, следующем суровой методе мадам Кампан, изящными искусствами не пренебрегали.

Она считала минуты, разглядывая уже, наверное, в двадцатый раз прелестные работы карандашом и кистью юных пансионерок, пыталась вспомнить, есть ли у Шарля адрес пансиона, и спрашивала себя, не поехал ли он искать ее в Нейи.

Приближался полуденный час, и колокол прозвонил к трапезе, когда дверь приемной открылась и вошла служанка, объявившая, что у ворот остановилась почтовая карета.

Повеселев, Люси бросилась к выходу.

Она ожидала увидеть улыбающегося Шарля, высунувшего голову в окно кареты. Он, конечно, начнет извиняться за опоздание: «Не ругай меня…»

Карета была пуста.

Пораженная Люси направилась к вознице.

Он, не дожидаясь вопроса, растолковал ей, что ему приказали отвезти ее туда, откуда она приехала, в отель на углу улицы Миромесниль.

Больше возница не знал ничего. Он разговаривал только с управляющим. Ему велели не трогать чемодана и саквояжа, прикрепленных на задке кареты.

Это были вещи Энни. Люси не без удивления заметила, что багаж Шарля и ее собственный исчез.

Она не знала, что и думать. Благоразумнее всего было оставить в пансионе саквояж Энни и не медля вернуться в отель.

Пока карета ехала в Париж, Люси в страшном беспокойстве спрашивала себя, что могло задержать путешествие.

Выскочив из кареты, она быстро поднялась в комнату, где нашла Шарля в постели, смертельно бледного, почти без сил, еще более беспомощного, чем утром.

Бросившись у нему, Люси поцеловала мужа, умоляя ответить, что с ним.

— Здесь жжет, — едва отвечал тот, показывая рукой на желудок, — и еще… голова… Пить и… спать…

Он не смог оторвать головы от подушки.

— Врача!.. Быстрее врача, — крикнула Люси испугавшись.

Она дала больному чашку липового отвара — его приказал на всякий случай отнести своему клиенту хозяин отеля — и он жадно опустошил ее.

— Жжет меньше, — голос Шарля слабел, — очень хочется спать…

И он снова упал на подушку. Силы убывали.

Пришел врач, эскулап, не слишком торопящийся в отель к случайному больному. Разве это пациент? Как только их вылечишь или едва им полегчает, как эти путешественники возвращаются домой, где личный врач кладет себе в карман их денежки. Поэтому он довольствовался лишь поверхностным осмотром своих незадачливых пациентов, чьи гонорары были слабым утешением за причиненное беспокойство.

Он пощупал у Шарля пульс, посмотрел его язык и, сделав заключение о несварении, прописал диету и очищение желудка.

Потом ушел, не выказав особой озабоченности состоянием больного.

Люси умоляла его не уходить. Он обещал прийти вечером.

Вернувшись, врач понял, что состояние Шарля ухудшилось. Появились сухость в горле и прерывистое дыхание. Больной жаловался на усиление жжения в желудке, о котором говорил утром. После обеда у него открылась рвота. Конечности похолодели. Жар исчез, уступив место холодному поту.

Врач покачал головой и более внимательно осмотрел больного.

— Странно, — пробурчал он, — мне кажется, это…

Он умолк, бросив странный взгляд на Люси, и добавил, резко сжав руку Шарля, как бы желая вывести его из оцепенения и привлечь внимание:

— Что вы вчера ели?

Вмешалась Люси и детально описала врачу то, что съел Шарль.

— И больше ничего? — спросил врач недоверчиво.

— Ничего. Впрочем, я и еще одна девушка ели то же самое, но с нами все в порядке…

— Невероятно, — нахмурился доктор. — Тогда я ничего не понимаю… Однако, — вновь заговорил он, со вниманием рассматривая рвотную массу, — можно сказать, что здесь следы… следы…

Он не решался огласить диагноз.

Больной было рванулся, но сразу же бессильно упал на подушки:

— Доктор, это… отравление?

— По правде, думаю, да, — согласился врач. — Рвотные массы подозрительны, и, кроме того, обильное потоотделение, ощущение жжения, оцепенение… Это все симптомы отравления ядовитым растением, может быть, наркотиком: табаком, беленой, дурманом…

— Но она не могла меня отравить, — прошептал больной.

— Она? — Люси бросилась к постели и склонилась над Шарлем.

Он протянул руку ко лбу, где блестели капли пота:

— Я ведь ничего не ел и не пил с ней… Не отравляют же взглядом, ненавистью… О да, она бросала на меня такие отравляющие взгляды, но яд не проникает таким образом… Ее злобный взгляд, он испепеляет… Что-то другое… Она не могла меня отравить и все же способна на это…

— Но кто?! — вскричала Люси. — Назови ее, ту, кого ты считаешь способной отравить тебя… Хотя бы для того, чтобы уничтожить подозрения, которые могут пасть на тех, кто любит тебя, кто отдал бы свою жизнь, чтобы сохранить твою…

Люси поразил странный взгляд, который она заметила у врача, пока тот изучал рвотную массу. А теперь, составляя рецепт, он ежесекундно отрывал взгляд от листа бумаги, не желая, казалось, ни на миг потерять из виду Люси…

Шарль сделал усилие и оперся о постель:

— Эта женщина, милая Люси, эта ужасная женщина, Лидия…

— Маркиза Луперкати?!

— Да… Это она написала мне вчера… ну, в ресторане на Елисейских полях… Она умоляла встретиться с ней в последний раз… Говорила, что очень несчастна… Обещала, что это будет наша последняя встреча. Она должна ехать в Италию… Узнав, что я тоже уезжаю, просила меня увидеться с ней в последний раз… Она утверждала, что осталась без средств, и рассчитывала на мое благородство… Мог ли я отказать ей в этой малости?