— Еще не решили, ка… — Стас, замолкает на середине слова, уставившись на что-то за моей спиной. Я оборачиваюсь. Да…

От входа к нам приближается Светочка. До того, я видела ее только в рабочей, так сказать, форме, а тут… Шествует осторожно и сосредоточенно — точь-в-точь вдовствующая королева, которую общественный долг вынудил посетить припортовые трущобы. Тщательно вытравленные волосы сияют нимбом а ля Мерилин Монро. На снежно-белом лице с нежнейшим цикламеновым румянцем ярко выделяются раскрашенные под кошку глаза. Картина довершается интенсивно-морковными губами и золотыми, размером с небольшой браслет, кольцами в ушах, на которых — на кольцах, а не на ушах — болтаются «рубиновые» подвески.

Переливающееся вроде павлиньего пера узкое платье открывает приятной формы коленки и подчеркивает в меру пышные формы. Черные босоножки, усыпанные стразами, опираются на каблуки высотой если не с Эверест, то уж как минимум с Монблан. Где-нибудь в ночном клубе светочкин наряд выглядел бы вполне уместно. Но в девять утра?

Приблизившись, Светочка одаряет нас милостивой улыбкой. То есть, не «нас», а только Стаса — ему и приветствие, и какой-то нежный щебет. На меня обращают внимания не больше, чем на муравья в траве.

В самое первое утро в доме Шелестов я застала Светочку у себя в ванной — она протирала идеально чистое зеркало. Надо полагать, естественное любопытство погнало ее выяснять — какой косметикой пользуется нежданная гостья. Однако вместо положенной каждой уважающей себя женщине выставки у меня на полочке размещается лишь флакон пенки для умывания да сиротливый тюбик крема «для увядающей кожи» московской фабрики «Свобода» — не знаю, как он действует на физиономию, а вот для рук лучшего средства не найти. Это убожество так разочаровало Светланочку, что она окинула меня оскорбленным взглядом и перестала замечать. Вообще. Как класс. Такая трагедия… Зеркало теперь приходится протирать самой.

7

Боб явился сам. Я как раз решала сложнейшую проблему: не то лечь поспать, не то прогуляться по саду, не то просочиться на кухню и выпросить у Нины пару бутербродов. Последний вариант выглядел наиболее вдохновляющим и весьма перспективным — едят здесь как кому бог на душу положит. Точнее, на желудок. В любое время суток можно прийти на кухню и раздобыть какой-нибудь еды. Исключение, о котором мне сообщили сразу же, — общесемейный воскресный завтрак. Вот интересно будет посмотреть.

Незваный, хотя и жданный визитер с ироническим поклоном вручил мне пушистый голубой ирис:

— Приветствую вас, прелестная гостья, столь же загадочная, как этот волшебный цветок! Откройте бедному пилигриму, сильно ли ваша несравненность занята и чем?

Он сразу располагал к себе: не то улыбкой, не то атмосферой легкой игры и необязательности — принося ее всюду, как цветы несут свой аромат — не задумываясь и не стараясь. Я, подхватив игру, ответила:

— Да вот, стражду, раздираемая сомнениями: предаться сну, насладиться красотами ландшафтного дизайна или проникнуть во владения Нины с целью стащить у сей достойной особы чего съестного.

— О мадемуазель! Вы зарождаете искру надежды в моем измученном сердце. Нельзя ли совместить два последних варианта? Устроиться на террасе, любуясь буйным цветением природы, и выпить на брудершафт… по чашке кофе? Быть может, перейдя на «ты», я перестану вас, чудная, бояться? — он забавно склонил голову набок и поглядел на меня самыми жалобными глазами, какие только можно представить.

— Как интересно! — постаралась я попасть в тот же тон. — Разве вы меня боитесь?

— О да, таинственная незнакомка! Хотя для психиатра вы чересчур молоды… Но это, пожалуй, пугает вдвойне…

— Вот как? Разве в этой профессии существует возрастной ценз?

Вообще-то я хотела бы спросить совсем о другом. Например, с какой стати ему вздумалось принять меня за психиатра. Вроде по поводу официальных причин моего присутствия мы с Германом договорились. Или Бобу он чего-то еще рассказал?

Когда мы спустились на кухню, Боб театрально прижал руки к груди и даже сделал вид, что пытается встать на колени:

— Нина Витальевна, голубушка, не дайте погибнуть во цвете лет двум страждущим личностям!

Она — кажется — улыбнулась. Поручиться не могу — мимолетная тень, пробежавшая по ее лицу, могла быть не улыбкой, а чем-то совершенно противоположным. Хотя на тираду, которую с истинно театральным пафосом выдал Боб, улыбнулся бы, наверное, даже гробовщик. Нина же только сказала спокойно:

— Сейчас что-нибудь найдем. Посытнее или слегка перекусить?

А ведь реплика «не очень-то вы похожи на умирающих» прямо-таки просилась на язык! Вотще. Я, кажется, начинала понимать, в чем секрет ее незаметности — Нина никогда не высказывала своего мнения. Конечно, для квалифицированной прислуги это естественно. Но ведь Нина — не совсем прислуга, а свой человек, почти друг семьи. Но сдержанность поразительная. Тут мои попытки завязать разговор явно пропадут втуне. Перед этим высокогорным спокойствием даже веселое буйство Боба несколько поблекло и увяло.

— Так, кормилица наша, поклевать аки птицы небесные.

Получив виноград, сыр и кофе, мы продолжили наш словесный бадминтон на террасе.

— Ох, боюсь, вы сочтете меня скучным… Увы, неумолимые годы погасили мой высокий пламень, превратив юного мечтателя в средней руки бизнесмена.

Шутит он или не совсем? Если только шутит — это мой потенциальный союзник. И совершенно неважно, как он при этом относится к Кристине. Человек, способный шутить над собственной глубокоуважаемой персоной, не станет гадить соседу в компот. А если в этой восхитительной демонстрации самоуверенности есть хоть чутошная доля искренности… Рядом с Германом-то он вечно второй.

— Не могу тебя представить в бизнесе. Деловой партнер? Фантастика! И на работу ты, кажется, вовсе не ходишь…

— Вот так всегда… — подвижное лицо моего визави превратилось в маску огорченного клоуна. Актером бы ему быть, а не бизнесом заниматься.

— Что — всегда? — поинтересовалась любопытная я.

— Женщины никогда не верили, что я могу чего-то добиться. — Боб сокрушенно развел руками. — Впрочем, меня это скорее спасало, чем огорчало. И, кстати, можешь спросить у Немца — я очень ценный кадр.

— У немца? Какого немца? — искренне удивилась я.

Он довольно ухмыльнулся.

— Герман, германец, немец. Я его уж лет пятнадцать так зову. На работу ходить? Когда надо, я и по шестнадцать часов вкалываю — как египтянин на пирамиде.

— И чем же ты занимаешься, если не секрет?

— Да какой там секрет! — отмахнулся Боб. — Придумываю всякое разное.

— Рекламные идеи, что ли?

— Чаще производственные или маркетинговые. В общем, специалист по неясным вопросам. Немец не даст соврать, я свой хлеб недаром ем. Он со своими юридическими мозгами все абсурдные идеи отметает сразу. А именно эти идеи — если, конечно, грамотно их использовать — приносят максимальный доход.

Не могу судить, насколько идеи Боба помогали Герману в делах, но меня прямо таки восхитило, с какой виртуозностью он избежал ответа на вопрос. Вроде бы и ответил, а вдуматься — не сказал вообще ничего.

— Пардон, что значит «юридическими мозгами»? Мне казалось, что Герман занимается торговлей, ну и отчасти производством.

— Зато вскормили эту акулу бизнеса именно на юрфаке, Викушка-то по его стопам пошла. А экономическое образование — это он уже потом добавлял, для комплекту, значить.

— Ясно. Инженеры торгуют пивом, а биологи в поте лица вяжут детские шапочки. Загадочная русская душа.

— Ну да, ну да. А юридическое образование в любой деятельности полезно.

— Ага, особенно в производстве газонокосилок, — съязвила я непонятно зачем.

— Да и там тоже. Хотя это уже крайности. Тебе никто не говорил, что ты споришь только ради того, чтобы поспорить?