— А это специально для твоей версии о неосторожном убийстве. Ну помнишь, ты предлагал — дескать, любящая дама решила избавить ненаглядного от пагубной привычки и перестаралась.

— Ты это всерьез?

— А почему нет? Ну, правда, кому Марк мог так уж помешать?

— Месть вообще исключаешь?

— Не смеши меня! Месть… За что?! Заботливая дура — это хоть где-то правдоподобно. Мужики тоже могут ошибаться: сначала сделал, потом подумал — а большинство прелестных дам делает то, что им, видите ли, сердце подсказывает, а думать они при этом ни до, ни после не желают. Хорошо еще, когда присутствует классическая женская интуиция — она, как правило, без лишних умственных заморочек выводит к верному решению. Только… называют эту способность женской, а обладает ею дай бог одна из десятка.

— И женщин ты почему-то не любишь… — заметил Ильин, задумчиво глядя на «Кармен».

— Крайностей я не люблю, — ринулась в бой справедливая Маргарита Львовна. — А женщины к ним более склонны. Гораздо более даже. Лучшие из них, женщин то есть, в самом деле способны видеть куда как дальше вашего полу, но ведь это лучшие. Вроде меня, — честно добавила самокритичная я. — А остальные почему-то свято уверены, что это общее свойство, и потому делают то, что им куда-нибудь взбредет, даже не давая себе труда задуматься о последствиях.

Никита скептически хмыкнул.

— Первый раз слышу теорию «обезьяна с гранатой» из женских уст. Продолжайте, мадемуазель, оч-чень интересно…

— Издеваешься? Софью Андреевну вспомни.

— Какую Софью Андреевну? — опешил Ильин.

— Толстого жену, Льва Николаевича. Не могу сказать, чтобы я его любила, скорее наоборот, но ее поведение вообще ни в какие рамки не лезет. Кстати, точнехонько по твоей версии.

— Бр-р! — Никита непонимающе помотал головой. — Ты о чем?

— Когда Лев Николаевич ударился в вегетарианство, Софья Андреевна решила, что это вредно.

— Ну и?

— И велела готовить ему еду на мясном бульоне. Потихонечку от него самого. Из самых лучших побуждений, естественно. Похоже, да? Мой милый — алкоголик, по крайней мере, я так полагаю, а лечиться не желает, так я ему ничего не скажу, сама все сделаю. Он же мне потом спасибо скажет. А? Типично женский подход, и типично женская фраза. Вы когда-нибудь такое от мужчины слышали?

— Да, пожалуй, что и нет, — согласился Ильин и добавил меланхолически. — Надо же, а я думал, что это моя версия…

— Да твоя, твоя, я же не претендую.

Наконец, на столе явилась последняя статуэтка — толстый серый улыбающийся кот. Высказывались некоторые предположения, что это тот самый Чеширский кот, но с этим я никогда не соглашалась и упорно звала его Котовасием — уж больно противный. Настоящие кошки никогда такими не бывают. О чем думал мастер, производя на свет это самодовольное чудище — непонятно. Будь он покрупнее, точно бы оказался в роли копилки. Но где вы видели копилку размером со спичечный коробок?

— Вот. Терпеть это животное не могу, поэтому надеюсь, что больше он нам не понадобится.

Глебов с Ильиным по очереди осмотрели Котовасия и недоуменно уставились на меня.

— Это будет господин Котов, директор клиники «Тонус».

— А почему не понадобится?

— А потому что Марк там не был. Даже не звонил, лишь собирался.

— Странно… — Ильин удивленно посмотрел на меня, на статуэтку, опять на меня.

— Что тебе, солнышко мое, странно? Собирался и не зашел? Так это у нас сплошь да рядом случается. Намереваешься пообщаться с одними людьми, а вдруг выясняется, что нужны тебе совсем другие. Или еще что-то мешает. Ничего странного.

— Странно другое. Мне казалось, что ты любишь кошек.

— А я не сказала «кошек», я сказала — «это животное». Сие отнюдь не кот, сие есть Котовасий. Давно пора его кому-нибудь отдать, да подарки, говорят, не передаривают, а выбрасывать тем более грех. Хоть бы он разбился, что ли…

— Ясно, — хмыкнул Никита, разглядывая очередного «персонажа» со всех сторон. — Надо же придумать — Котовасий! Да, кстати, а почему ты именно эту фигурку выбрала? Из-за фамилии или как?

— Или как. Видел бы ты это сокровище! Сытый, усатый, важный. При этом суетиться ухитряется не хуже вентилятора на колесиках. Все стараются с прессой дружить, но должны же быть какие-то границы…

— Видимо, мы имеем честь наблюдать пресловутую женскую интуицию в действии, — сообщил майор ближайшему кактусу.

— Это комплимент или повод для драки? — огрызнулась я.

— Ритуля, я понимаю, что история эта тебя порядком взвинтила. Но ты бы все-таки характер-то попридержала, а? — мягко заметил Никита.

— Ну, извини.

Глебов вначале молча следил за нашей перепалкой — а кстати, чего это я действительно разбушевалась? — и наконец решил-таки вмешаться.

— А вы про сумку не забыли?

17

Тщательное обследование внутренностей сумки преподнесло две новости, хорошую и плохую. Собственно, плохую — удивительно скудное количество «объектов» — я обнаружила еще в редакции. Зато практически все содержимое обещало оказаться весьма полезным — это была новость хорошая.

Я, должно быть, ужасно безалаберная, но, право, Маркова сумка выглядела пустыней. В моих торбах «живут» предметы многочисленные и разнообразные. Кроме ручек, блокнотов, визиток и прочего журналистского мусора, я таскаю с собой разные полезные мелочи: ножницы, чайные ложки, нитки, винтики всякие, веревочки-проводочки, пластырь, соль, флакон с витаминками и прочее в этом духе — по принципу «авось пригодится». Плюс объекты неясного назначения: камушки, пробки, стеклышки и железки — по принципу личной симпатии к каждому из предметов. Итог получается весьма странным. А Марково имущество прямо-таки кричало о профессии своего хозяина: рабочий блокнот, диктофон, пара кассет, несколько авторучек и безликая мелочь типа консервного ножа и отвертки.

Естественно, вначале мы дружно схватились за диктофон. По поводу такого энтузиазма я даже съязвила:

— Ага, щас послушаем, а там «я тебя, злодея, раскусил, ты аргентинский шпион и диверсант, под видом метро копаешь туннель в Австралию и вообще увел у меня трех любимых женщин и продал их на африканские плантации». А потом «ах, Валентин Борисович, скушайте, пожалуйста вот это замечательное лекарство, и не забудьте потом выпить эту замечательную водочку». И сразу будет ясно, кто и зачем.

Сказала — и тут же осеклась. В каждом человеке, вероятно, сидит маленький бородатый одноглазый типчик в нимбе набекрень и следит: правильно ли ты себя ведешь. Этакий внутренний судия. Почему одноглазый? Потому что замечает одни неправильности. Как похвалить за что хорошее — от него не дождешься, ему бы только поворчать. Сейчас судия с укоризной качал головой и грозил мне скрюченным пальцем: успокоиться бы тебе, Маргарита Львовна, что-то ты и вправду буянишь лишнего. Нервная какая-то, цепляешься за всех, заноза невоспитанная.

Никита прав, пора аутотренингом заняться. Вот прямо сейчас, как выпровожу гостей, сяду в «лотос» и начну распевать «ом-мани-падме-хум» — пока не достигну полного просветления. Стану такая просветленная-просветленная — чтобы насквозь было видно. Может, мировой разум, восхитившись моей высокой духовностью, в награду подскажет мне нужные ответы на неясные вопросы? А что? Ему, всемирному, все одно делать нечего — только свой пупок созерцать. Или что он там созерцает? Пупка-то у него, всеобщего нашего, должно быть, и нету совсем. Да неважно. Отвлечется, понимаешь, от своих всемирных медитаций, покопается в загашнике и вывалит — нате вам, Маргарита Львовна, Знание. Вот только зачем тогда мне, такой просветленной, будут эти Ответы? Ладно, пусть уж мировой разум сам абсолютную Истину созерцает, а я как-нибудь так, пешком постою.

Короче говоря, раз уж решили начать с диктофона — так тому и быть. Правда, перед этим мне пришлось перерыть полдюжины разных ящиков в поисках рабочих батареек. В диктофоне батарейки, конечно, имелись. Но, увы, абсолютно нежизнеспособные. Замену-то им я нашла — в «культурных слоях» моей квартиры небольшой противоракетный комплекс немудрено обнаружить, не то что батарейки — но мои язвительные предположения на ближайший период остались ничем не подтвержденными. Хотя и не опровергнутыми. Ни тпру, ни ну, словом. Техника!