Впрочем, трезво поразмыслив, фон Эхинген успокоился. Да, армия велика. Но если противник так легко расправился с ромеями, не стоит ожидать, что его города сами откроют ворота крестоносцам. Силы у врага много, а значит, война не станет легкой прогулкой. И делиться придется со значительно меньшим количеством народа. Многие, очень многие погибнут. Кто из-за недостатка умений, кто из излишней горячности, кто из-за пустого бахвальства. А кто-то укором в трусости получит стрелу в спину. Или топором по затылку. Так или иначе, а победителей окажется намного меньше, чем тех, кто собирается ими стать.

Однако что-то Вернеру не нравилось. А больше всего то, что он не мог понять, что именно не нравится. Потихоньку складывалось впечатление, будто от его внимания ускользнули какие-то важные детали. Вот только какие? Может, огромное количество церковников в лагере, назойливее августовских мух жужжащие о святой цели и кознях дьявола? Назойливость можно понять. Впервые в истории мира столь великая сила собрана в один кулак под знаменами Церкви. Ведь мы же умны, мы понимаем, что без благословения Стефана у Оттона ничего не вышло бы…

И всё же слишком назойливо святые отцы ездят по ушам паствы. Им бы обрабатывать тех, кто не присоединился к Воинству Христову. А уже решившимся возложить живот свой на алтарь мученический зачем? Странно всё это.

Барон подошел к палаткам своего копья. Горько вздохнул, перешагнув сквозь оттяжки, спутавшиеся клубком. Нагнали столько войск, что невозможно встать на постой, как приличествует его рангу. Все хорошие места заняты. Приходится ставить палатки стенка к стенке. Невозможно выйти, дабы не вступить в какую-нибудь пакость. Человечью, конскую и собачью на выбор. Не говоря уже о коровьих. Зачем, спрашивается, держать войска под каменными стенами Магдебурга? Отчего бы не бросить собравшуюся армию вперед? Зачем ждать отставших? Неужели имеющихся сил не хватит? Таких сил! Ох, темнит Оттон Саксонский, ох темнит!

— Гюнтер, — позвал фон Эхинген, приподняв полог ближайшей палатки.

Из всех его людей Гюнтер самый толковый. И многое умеет. За что и назначен капитаном. А то, что не дворянин, так это дело наживное. Особенно в будущей Большой Войне.

— Слушаю, — отозвался из полумрака капитан, тут же выбравшись наружу.

Повинуясь короткому жесту Вернера, шагнул вслед за ним. Четыре дюжины шагов прошли в молчании. Впрочем, не больно-то поговоришь, пробираясь сквозь загаженные кусты. Барон не желал чужих ушей поблизости.

— Что-то мне не по себе, — пожаловался рыцарь, в очередной раз оглянувшись. Гюнтер всей фигурой изобразил внимание. И так же внимательно выслушал все, что сказал снедаемый подозрениями сюзерен. — Попробуй выяснить, где тут собака зарыта. И не пытаются ли нас усадить хлебать кашу с Дьяволом. Добыча — хорошо, но целая голова — еще лучше.

Кордно, лето 6450 от Сотворения мира, березозол

— Донч, ты у нас самый умный, — неожиданно сказал Свен. — Вот объясни мне такую штуку. Если всё вокруг состоит из больчей…

— Из чего-чего состоит? — удивился Донч. — и почему всё?

Четверка отдыхала на бревнах в углу боевого поля. Пятнадцать частей перерыва, и снова на площадку. В мечевом бое «наймиты» тренировались со старшей группой и не уступали никому. Собственно, если не Донч, так были бы сильнее всех. Во всяком случае, в бою троек Шарль, Свен и Мирза всегда выигрывали. Даже в четверках успевали прикрывать Донча. В первые дни побеждали за счет хитрых приемов, полученных от отцов и их друзей. Сейчас уже и русинские уловки выучили. Чуяли парни оружие, только покажи как. У Донча выходило похуже. В боях «двоек» его задача — прикрывать напарника. И продержаться «живым», пока Шарль или Свен не выведет одного противника из игры. Получалось это далеко не всегда. А ведь работая в парах друг с другом «наймиты» нападали, а не оборонялись. Но Донч бился хуже всех в группе, потому о нападении и речи не было. Ему еще учиться и учиться, прежде чем перестанет быть слабым звеном в четверке. И уставал он больше всех. Потому краткий миг передышки старался использовать как можно полнее. От того и треп друзей в перерывах слушал вполуха. Что еще за «больчи» придумали?

— Ну эти частички, из которых всё сделано.

— А… Молекулы, — сообразил Донч. Больше из контекста вопроса, чем из объяснения Свена. — А почему «больчи»? Они же маленькие.

— Маленькие, — согласился здоровяк. — Но всяко больше мельчей.

— Кого?

— Не кого, а чего. Больше атомов, — подсказал Шарль. — Мы давно их так называем. «Мельчи» и «Больчи». Так понятнее получается. А для совсем мелких частиц названий пока не придумали.

— Ага, — задумчиво произнес Донч, проговорив про себя нововыдуманные соратниками слова. — И правда, удобнее. Так в чем вопрос?

— Все сделано из больчей, — сказал Свен. — Больчи сделаны из мельчей. А мельчи из совсем маленьких частей, между которыми пустота. Так?

— Ну так, — согласился Донч.

— Но тогда получается, и люди так сделаны?

— И люди.

— Вот! И выходит, люди из пустоты сделаны. Или почти из пустоты! — Свен сконфуженно посмотрел на товарища. — А я себя щупаю — совсем не пустота. Даже очень не пустота.

Донч задумался. Сам он прекрасно всё понимал. Но понимать и суметь объяснить — вещи разные. Человек так устроен, что лучше всего понимает примеры. И чтобы яркие, образные были.

— Ты щупаешь пальцами, — наконец сказал мальчик. — Пальцы у тебя большие. Были бы они размером с эти ваши мельчи, пустота бы нащупывалась. Как в решетке. Видишь дырки, руку просунуть можешь. А как спиной в доспехе шандарахнешься — как об стену!

Ребята задумались.

— Точно, — сказал Мирза. — Но тогда смотри что выходит. Если все из пустоты, то и князь из пустоты состоит. Что ж мы пустоте служим? Ерунда какая-то получается.

— Ты это князю заяви. Княже, мол, ты ж ведь пустота! Так иди лесом гулять! — подначил Шарль. — Он мигом с тебя снимет ту пустоту, что над плечами торчит. За слова предерзостные.

— Не снимет, — сказал Донч, — Ярослав на детей не обижается. Объясняет даже.

— Ярослав не снимет, другой снимет, — возразил Шарль. — Лучше князьям такого вообще не говорить. Пусть пребывают в невежестве.

— Последнюю фразу им тоже лучше не говорить, — заметил Свен.

— А чего страшного? — спросил Мирза. — Ну отрежется один кусок пустоты от другого куска. Будет пустота о двух кусках…

— Знаешь, — улыбнулся франк, — я лучше одним куском побуду. Цельной пустотой.

— Вопрос, надо ли подчиняться князю, если он пустота, конечно, интересный, — задумчиво сказал Донч. — Но мы же — тоже пустота. Если одна пустота слушается другую пустоту, то это правильно. Пустота тоже должна быть как-то устроена…

— А меч — тоже пустота, — произнес Мирза. — Но острая и голову на раз сносит.

— Так и через решетку можно по частям провалиться. И доспехи не спасут. Если прутья заточены и удар сильный.

— Ни хрена я не понял, — грустно сказал Свен. — Берет одна пустота другую пустоту, машет ей через третью пустоту, и человека нет. Только голова по земле катится… Вернее, пустота в форме круга. Шара, — тут же поправился парень, не дожидаясь справедливых упреков за неграмотность от соратников.

— Не хочешь, чтобы катилась, — назидательно проговорил Шарль, — хватай вторую пустоту и учись ею третью пустоту разгонять. Разбираем мечи — и в круг. Наш черед.

Под стенами Магдебурга, год 942 от Рождества Христова, апрель

— Герр барон!

Гюнтер говорил тихо, но озабоченность в голосе чувствовалась.

— Что тебе? — толком не проснувшись, рыкнул фон Эхинген в ответ. — Ночь кругом!

— Есть сведения, — капитан не обратил внимания на нескрытый намек сюзерена, и продолжал маячить в проходе. Яркая Луна за спиной обрисовывала силуэт столь четко, будто чеканила его на железе…

— А до утра не терпит?

Вылезать из-под теплой шкуры не хотелось. Тем более, вечером разболелась голова. В положении лежа боль почти не ощущалась, но стоило встать, и начинали накатывать тягучие горько-кислые волны. У Вернера подобное недомогание случалось и раньше. Давний удар по шлему не обошелся без последствий. Лекарство было только одно — сон. И именно его и лишал сейчас настырный капитан.