«Л. А. отнесся ко всему этому чрезвычайно спокойно. Он объяснил мне <Абелеву>, что все это очень обычно и что зря я так серьезно к этому отношусь. Сказал, что они могут вызвать меня даже на Лубянку и грозить не выпускать, пока не дам согласия. Но если твердо отказаться с ними сотрудничать, то, в конце концов, отстанут».

В марте 1970 г. к Г. И. Абелеву начал заходить «куратор» института по линии КГБ, осуществляющий надзор за режимом в институте, молодой человек, вполне вежливый и уважительный. Он представился официально как В. М., показал свое удостоверение. В. М. объяснил, что нашу лабораторию часто посещают иностранцы, и поэтому он должен быть в курсе этих посещений, проверять, все ли у нас проводится по инструкциям, знать, нет ли у нас в этом отношении каких-либо трудностей или нежелательных происшествий. При этом он был очень любезен. «В таких посещениях, — объяснил он, — ничего необычного нет: обычный контроль со стороны КГБ, не выходящий за пределы режима института».

Но вот однажды он сказал, что его начальник, шеф районного КГБ, слышал много хорошего о Г. И. Абелеве и хотел бы лично познакомиться. Абелев пишет, что это его сразу насторожило. Он перешел с куратором на сугубо официальный тон, сказал, что не видит никакой необходимости в личном знакомстве с начальником районного КГБ. Он пояснил, что все режимные вопросы, включая прием иностранцев в институте, находится в ведении В. М., что в случае непредвиденных событий Абелев сам поставит его в известность.

«Но В. М. продолжал настаивать, говорил о помощи в работе, о большом весе его начальника, который был полковником, депутатом Моссовета, его интересе и расположении ко мне <Абелеву>. Тогда я довольно прямо сказал В. М., что обязан сотрудничать с ним в пределах вопросов, предусмотренных соблюдением институтских инструкций, но ни на что большее не пойду и поэтому не хочу встречаться с его начальством».

В. М. сразу понял Абелева и начал его переубеждать. Зачем им нужно привлекать таких ученых, когда стоит им только кликнуть, и они будут иметь в институте сколько угодно «сотрудников». В. М. сказал, что с Абелевым им просто интересно и важно обсуждать вопросы международного сотрудничества. Это могло бы в будущем помочь и самому Гарри Израйлевичу. Но раз Г. И. не хочет встречаться с начальником КГБ по району, то они не будут на этом настаивать. На этом беседа закончилась. Тем не менее через несколько месяцев В. М. привез в институт своего шефа В. В.

«Он был очень любезен и начал с обильных комплиментов в мой <Абелева> адрес, благодарностей за приезд и извинений. Затем начал объяснять, как трудно им ориентироваться в международных контактах, как сложно отличать настоящих ученых, с которыми надо сотрудничать, от засылаемых агентов, что здесь без помощи самих ученых они разобраться не могут, а они должны способствовать контактам, облегчать въезд в нашу страну настоящим ученым и т. д. Поэтому наши ученые должны понимать, какую нужную работу делает КГБ, и помогать им там, где их компетенции не хватает. Я же много ездил, знаю людей в своей области, и поэтому-то он и хотел со мной познакомиться».

Г. И. Абелев отвечал, что все это понимает; что сотрудничает их коллектив только с настоящими учеными, которых знает уже много лет по работам и лично; что все они очень хорошо расположены к нашей науке, много делают для ее популяризации на Западе, для установления контактов, что обо всем этом он уже говорил В. М. и всегда готов помочь в этом.

В. В. казался очень доволен тем, что Г. И. Абелев понимает важность их работы и уважает ее, что они легко нашли общий язык. Далее он подчеркнул, что общение с иностранными учеными не так просто, что это представители вражеской страны, у них свои интересы, что всем им дают задания их разведки, что мы (КГБ) должны это выявлять, а без помощи наших ученых этого не сделать, и что у нас есть своя сеть за границей, которая тоже должна контактировать с выезжающими учеными. И что он рассчитывает на помощь Абелева не в качестве просто консультанта, а «в качестве серьезного сотрудника, принимающего настоящее участие в их международной деятельности. И при этом упомянул о специальных заданиях, явках и паролях».

Г. И. Абелев вежливо отказывался, выражая полное уважение к работе КГБ и ссылаясь на полную свою неспособность к ней. <…> В. В. упрекал: «Вы же советский человек, а не хотите помочь нам против врагов. Ведь это же наши враги. Ведь я же не предлагаю вам сотрудничать в институте, а только против наших врагов. Я не считаю ваши мотивы серьезными. <…> Вы быстро растете, у вас большие перспективы, вас наверняка выдвинут в Академию, а мы — очень могущественная организация. Вы талантливый ученый, вам необходимы международные контакты, а без нашей визы ни одна командировка не состоится. Я подписал вам поездку <в Бельгию>, но теперь не знаю, как и быть. Меня разочаровывает ваше отношение».

Г. И. Абелев отвечал, что ничего не просит, это их дело — решать ехать ему или нет. Позже оказалось, что с каждым человеком такого же или более высокого положения, чем Абелев, с кем ему приходилось говорить на эту тему, «органы» имели дело, причем и форма беседы — лесть, предложения, стимулирование и нажим — почти не различалась. Также обычно не отличалась и реакция «уговариваемого», который «тупо» упирался или вился ужом и, в конце концов, ускользал. И последствия для отказавшихся были одинаковы.

Зачем они с таким упорством вовлекают в свою деятельность людей, авторитетных в своих областях? — задается вопросом Г. И. Абелев. И дает свой достаточно глубокий ответ. Конечно, не для «информаторства», в этом у них недостатка нет и не будет, и для этого им не надо тратить столько сил и искусства. Тогда зачем? «Во-первых, для надежного контроля над поведением этого человека. Во-вторых, для полного, изнутри, подчинения его себе (т. е. КГБ), для разрушения его как личности, лишения его собственного достоинства, без чего нет индивидуальности с ее нестандартным, неконтролируемым, а потому нежелательным поведением. Просто если человек, уважаемый и авторитетный, дал расписку о добровольном сотрудничестве, имеет псевдоним, периодически отчитывается на явочных квартирах, да еще и получает плату в прямой или непрямой форме, — он перестает быть самим собой, у него отнято право на личные отношения, на тайну этих отношений, на дружбу, на доверие людей, на неприкосновенность внутреннего мира, на свободу мнений и поведения. Право же на свой внутренний мир, на личные отношения, на собственные взгляды, поступки (в пределах закона) и их неприкосновенность — неотъемлемое право человека, основа его личности и достоинства. Если оно отнято (на формально „добровольной основе“), то личность уродуется, разрушается, полностью контролируется „могущественной организацией“. <…> Такой человек может быть свободно допущен к ключевым позициям в обществе или спокойно выпущен за границу для своих деловых контактов. Если же у кого-то хватает твердости и упорства, чтобы уйти от сотрудничества, то он демонстрирует тем самым свою нелояльность, становится „не нашим“, его продвижение затормаживается, он лишается перспективы, его терпят до поры до времени и стараются без шума и скандала постепенно затереть».

Абелев, 2002

Глава 6

XX век, почти с начала

Школа Кассирского — Воробьева:

учителя, ученики, сподвижники[30]