Джуди с Винсенте решили повременить с разводом из-за Лайзы. Это было важно по ряду соображений, причем не последним из них было то, что Лайза росла слишком зависимой от отцовского одобрения, поскольку Винсенте относился к ней скорее как к взрослой, нежели как к трехлетнему ребенку. И ей это ужасно нравилось.

Джуди вновь оказалась в фаворе у Луиса Майера, который с места в карьер отправил ее сниматься в картине «Летний театр» с участием Джина Келли. По сценарию, Келли со своей театральной труппой оказывается на ферме у Джуди, которая неожиданно для себя становится полноправной участницей их программы. На МГМ надеялись сделать «Летний театр» в духе «Старого доброго лета». Как только съемки завершились, на МГМ в срочном порядке, всего через какие-то три недели, приступили к работе над новой лентой. Но Джуди взялась за старое, и 19 июня 1950 года эмгээмовское начальство отстранило ее от работы. Это оказалось для нее ударом. Спустя два дня она вбежала в ванную с криком: «Я не хочу больше жить!», с силой захлопнула дверь, заперлась изнутри и полоснула себе по горлу осколком стекла. Немедленно были вызваны врачи, и Джуди увезли в больницу. К счастью, рана оказалась поверхностной. В прессу просочились слухи о попытке самоубийства, и студия в очередной раз отправила Джуди в вынужденный отпуск.

Вновь к ней возвратились мигрени и истерики, и Джуди постепенно начала искать утешения у единственного человека, готового посидеть спокойно и выслушать ее, — а именно у собственной дочери.

Лайзе еще не исполнилось и пяти, но именно в этом возрасте мать уже изливала ей душу. И хотя многое девочке было непонятно, она, тем не менее, могла дать Джуди то, чего матери остро недоставало в других людях, а именно — сочувствие. Лайза была еще слишком мала и не понимала, что такое наркотики. Но и это понимание придет к ней со временем.

Более драматичными были попытки самоубийства, которые постепенно стали входить у Джуди в опасную привычку, когда та ощущала себя несчастной или же ей недоставало внимания со стороны окружающих. Все это, в свою очередь, усугублялось противоестественной ревностью, которую Джуди испытывала по отношению к карьере мужа — Винсенте за это время сделал ряд успешных картин, таких, как «Мадам Бовари», «Отец невесты», «Американец в Париже».

Все это вместе взятое не могло не отразиться на малышке Лайзе. По наблюдению старой подруги Джуди, Эви Джонсон, Лайза стала для матери единственной отдушиной в период зависимости от алкоголя и наркотиков. Вот что, например, рассказывала Джонсон позднее: «Лайза стала Джуди единственной радостью в жизни. Она была такая милая, очаровательная крошка. Когда у Джуди дела шли на лад, Лайза превращалась в маленькою служанку и даже убирала со стола, когда мы с Джуди баловались коктейлем».

Теперь Джуди обозлилась на всех, в том числе на Винсенте и его мать. Однажды она выставила свекровь вон за дверь, пригрозив, что не позволит ей даже ступить на порог, если та вдруг задумает проведать внучку. Но и после всех этих безобразных сцен Джуди с Винсенте до самого Рождества продолжали свое странное совместное сосуществование. Именно тогда Винсенте пришел к выводу, что напряжение в их отношениях происходит от привычки Джуди к притворству и манипулированию людьми, точно так же, как у нее вошло в привычку сочинять о себе самой фальшивые истории для прессы. Джуди рассказывала Винсенте, что она регулярно манипулировала психиатрами и студийным начальством, пытавшимися подчинить себе ее жизнь. Почему-то это ужасно злило Винсенте. Вот что он, годы спустя, писал в своей биографии: «Я с великим трудом заставлял себя простить Джуди ее выходки».

Вскоре Лайзе сказали, что маме снова на какое-то время придется «уехать», что уже не было для девочки неожиданностью. Однако на этот раз события приняли совсем иной оборот. Мама собиралась навсегда расстаться с папой. И хотя временами Джуди и Винсенте испытывали друг к другу нежные чувства, им было ясно, что брак вредит как им обоим, так и их ребенку. 7 декабря 1950 года они официально объявили о том, что отныне живут раздельно и готовятся к процедуре развода. Как повелось, именно Джуди, спустя две недели, всего за три дня до Рождества, хлопнула дверью. Винсенте еще какое-то время оставался в доме на Эвансвью-Драйв.

На этот раз Винсенте полагал, что развод пойдет Лайзе только во благо, в отличие от его былой уверенности, что именно ради дочери разводиться не следует. По его собственным словам: «Я выбрал душевное равновесие. Лайзе пойдет на пользу, если она будет жить с одним нормальным уравновешенным родителем вдали от другого, чем с обоими, когда они только и делают, что отравляют друг другу существование. Джуди на прощание поцеловала дочь, дружески обняла меня и ушла. На этом наша совместная жизнь окончилась».

После этого случая Лайза уже никогда не могла радоваться Рождеству и, если верить рассказам, каждый раз разрешалась слезами, услышав в исполнении матери песню «Пусть Рождество твое будет счастливым».

Через три месяца, представ в Верховном Суде перед судьей Уильямом Маккеем, Джуди заявила, что ее второй муж Винсенте Миннелли не заботился о ней и целиком и полностью отгородился от ее жизни. Джуди получила развод и официальное опекунство над Лайзой, при условии, что дочь будет проводить с отцом половину времени. Винсенте отдал оба их дома — один на Эвансвью– Драйв и второй в Малибу — в распоряжение Джуди и согласился платить алименты в размере пятисот долларов в месяц. Развод опустошил обоих духовно и физически, а Винсенте к тому же остался практически без средств к существованию. Но даже и при стесненных средствах он пытался сделать жизнь дочери яркой и полноценной. В этом он был схож со многими разведенными отцами, которые, либо терзаясь виной, либо по причине любви, пытаются превратить для своих детей жизнь с отцом в нечто до крайности необычное.

По его словам: «Если я и баловал Лайзу сверх всякой меры, то это лишь потому, что мне хотелось как-то уравновесить скудное разнообразие ее существования с Джуди. И хотя Лайза всем сердцем любила мать, Джуди ассоциировалась у меня, в первую очередь, с долгом и тревогами. Я же ничего не требовал взамен. И как результат, делил с Лайзой самые счастливые, самые беззаботные минуты ее жизни».

Новый папа для Лайзы

Джуди уехала в Нью-Йорк, а Лайза оставалась с отцом в Лос-Анджелесе. Здесь ей удалось приспособиться к его холостяцкой жизни даже лучше, чем ему самому. Стоит привести слова, сказанные однажды по этому поводу Ли Гершвином: «Винсенте, я всей душой люблю малышку, но, признайся, Лайза донельзя избалована. И ты знаешь, что это твоя вина. Джуди держит ее в ежовых рукавицах и как-то пытается воспитать у нее характер. Но ты, ты готов отдать ей все на свете – да ты просто размазня! Ради ее же собственного блага тебе следует ее немного приструнить. Если ты этого не сделаешь, то помяни мое слово – когда она вырастет, то только и будет лечиться по психушкам».

На что Винсенте сумел ответить лишь следующее: «Да я и сам знаю, просто, видишь ли, я не в силах ничего с собой поделать».

Несмотря на все его недостатки как родителя, Винсенте относился к дочери с уважением. По словам самой Лайзы: «Он меня по-настоящему понимал. Он держал себя со мной как с истинной леди. Даже тогда он общался со мной как с женщиной. А уметь так себя вести с маленькой девочкой – наверное, самое ценное, что только можно себе представить».

Согласно принятым в те времена правилам опека над ребенком считалась неотъемлемым правом матери. Однако Джуди была не в состоянии контролировать свои эмоции, и это не могло не сказаться и на ее карьере. Ей требовался наставник и поводырь. Майер указал ей на дверь. Отношения с собственной матерью обострились до предела, и даже отец ее ребенка тоже стал ей чужим.

Джуди пыталась как-то подстегнуть покатившуюся было под уклон карьеру. Но со студии не поступало никаких предложений, как, впрочем, и от организаторов гастрольных поездок. Словом, все отвернулись от нее. Финансовое положение ухудшалось с каждым днем, а ведь ей еще надо было заботиться о малолетней дочери. Жизнь превратилась для Джуди в бесконечную череду уловок и уверток, постоянно приходилось увиливать от оплаты счетов и обманывать гостиничных администраторов.