«Я утешал Лайзу как только мог. И снова долгие паузы.

– Ладно, я пойду, пап…

– Держи меня в курсе дел, детка.

– Угу».

Когда Рей Болджер узнал, что его партнерши по «Волшебнику из страны Оз» больше нет в живых, он едва не разрыдался. «Последний раз, когда я прошлой весной выступал в отеле «Уолдорф», Джуди пришла меня проведать. Кто-то из зала тогда еще выкрикнул: «Давай, Джуди, спой нам «Над радугой». Я испугался, что эта просьба поставит ее в неловкое положение, и поэтому сказал, что песни Джуди уже и без того живут в наших сердцах, и если она не в настроении, никто не станет ее принуждать. Лицо ее озарилось, и она расцвела прямо на глазах. Она была великолепна! Но, впрочем, зачем я вам все это описываю. Вы ведь и сами не раз видели это в ее картинах».

Критик Рекс Рид так подвел итог своим чувствам: «Мы любили ее, когда она бывала счастлива, мы любили ее, когда она бывала грустна, а чаще всего она бывала и той и другой одновременно. Вряд ли кто из тех, кто видел ее или слушал ее грамзаписи, станет спорить со мной, если я скажу, что фамилия ей просто ни к чему. Для нас она просто Джуди».

Имя Е. Харбурга вряд ли известно многим. Но именно им написаны слова к песне «Над радугой» и ряду других популярных вещей из репертуара Джуди. Он знал ее, знал ее жизнь и, наверное, ее душу. «Для Джуди Гарленд не существовало реального мира, – говорит он, – это был насквозь фальшивый мир, начиная со слова «вперед», когда родители в возрасте четырех лет засунули ее в водевиль исполнять рождественскую песенку «Звените, колокольчики». С тех самых пор этого ребенка эксплуатировали самым бессовестным образом – ведь она была просто загляденье, у нее имелся приятный голосок и Господь явно не обидел ее талангом. Детства же у нее не было. Позднее, когда ей исполнилось четырнадцать, ее голос прорезался во всей его мощи. Как мне кажется, это один из лучших голосов первой половины нашего века. Она проникала вам сквозь плоть и кости в самую душу».

Лайзе стало известно, что Кей Томпсон вернулась из Рима в Нью-Йорк, и она тотчас же ей позвонила. Кей была, пожалуй, самой близкой подругой Джуди, ей не раз довелось пережить с ней тяжелые времена еще в их бытность на МГМ. Порой ей приходилось брать ее под свое крыло, особенно когда, хотя и нечасто, возникали разные пересуды о лесбийских увлечениях Джуди, в том числе и из уст самой Кей.

Кей и Лайза не виделись вот уже восемь лет, и эта их встреча стала поистине судьбоносной, даже несмотря на то, что ее причиной стал уход Джуди из жизни.

Первое, что Лайза услышала от Кей, было: «Я только сейчас переоденусь в брюки и сказу к тебе. Но прежде чем ты повесишь трубку, я хочу тебе кое-что сказать. Она прожила более удивительную жизнь, чем кто-либо из нас может мечтать. У нее было все, что она хотела. А если ей чего-то хотелось, ее уже ничто не могло остановить. Она всегда добивалась своего – несмотря на все свои жалобы, неудачи и все такое прочее».

Кей была крестной матерью Лайзы, а теперь превратилась в ее наставницу и компаньонку, заменив родную мать, – словом, стала движущей силой ее жизни.

Большинство людей сходятся в том, что смерть матери явилась для Лайзы тяжелым ударом, и она сильно переживала утрату. Ведь, что ни говори, Лайза любила Джуди, заботилась о ней, когда та была жива, несмотря на то, что многое в матери вызывало у Лайзы протест, уже не говоря о том, что между ними как исполнительницами существовало жесточайшее соперничество. Однако Лайза собралась с духом, чтобы стойко выдержать обрушившееся на семью горе. «Я не собиралась впадать в панику или же прятать голову в песок, не желая знать правды, – вспоминала она. – Наоборот, я морально подготовила себя к похоронам».

В некотором роде Лайза, узнав о смерти матери, испытала огромное облегчение. Может быть, теперь ее начнут воспринимать как Лайзу, а не как бледное подобие могучего таланта Джуди Гарленд. Возможно также, что в ее жизни наконец воцарится мир, ведь мучительная обязанность заботиться о Джуди наконец-то спала с ее плеч. Неким печальным, противоестественным образом смерть матери даровала ей свободу, независимо от того, готова была Лайза признаться себе в этом или нет. Ее уже никто не выставит за дверь гостиничного номера, предварительно замкнув дверь. Ей также не придется больше иметь дело с одержимой идеей самоубийства наркоманкой.

Отзывчивость и заботу, проявленные Кей в эти тяжкие для Лайзы дни, невозможно переоценить. Дело в том, что Лайза за свое поведение подверглась самым жестоким нападкам. Не исключено, что смерть Джуди так подействовала на ее поклонников, что тем срочно требовалось выместить на ком­то свое отчаяние и гнев – да как вообще такое возможно, Джуди больше нет, а вот Лайза живет и здравствует! Как бы там ни было, любой шаг, любое заявление Лайзы придирчиво изучались и, конечно же, выставлялись кое-кем из поклонников Джуди Гарленд в самом неприглядном свете. Некоторые договорились даже до того, что-де Лайза несказанно рада смерти матери, что она сама сидит на наркотиках и, вообще, ей далеко до присущей Джуди элегантности и шика, и так далее и тому подобное.

По правде говоря, при жизни Джуди в глубине души была по горло сыта измышлениями своих ретивых поклонников, которые, скорее, отражали их собственные несбывшиеся мечтания, нежели мысли их кумира. Например, работа над «Волшебником из страны Оз» превратилась для Джуди в тяжкое испытание. Она бы, пожалуй, даже предпочла забыть о ней – подумаешь, всего лишь очередной фильм, что тут такого, – но случилось так, что эта картина околдовала американцев, захватила их воображение, и Джуди, сама того не желая, превратилась в вечное олицетворение – или, пожалуй, пленницу – страны Оз.

Даже сейчас, когда люди слышат в ее исполнении «Над радугой», ее пение трогает их до слез. Правда, сама Джуди выразилась по этому поводу иначе: «Эти «радуги» уже сидят в моей заднице».

Лайза позвонила Микки в Лондон, но, как оказалось, тот был сам не свой, и Лайза пообещала ему, что возьмет все, связанное с похоронами, на себя. В этом ей также помогла Кей. Во-первых, они решили, что тело будет выставлено для прощания в траурном зале похоронного бюро Фрэнка Кэмпбелла на углу Мэдисон-Авеню и Восемьдесят первой улицы, потому что там будет тихо и торжественно. Они также поговорили с бывшим мужем покойной, Сидом Люфтом, который настаивал на том, чтобы похороны состоялись в Калифорнии, однако Лайза твердо сказала «нет», ведь Джуди ненавидела Калифорнию, зато любила Нью-Йорк.

Примерно в час ночи Кей с Лайзой, притихшие и печальные, уже были в аэропорту имени Кеннеди, где вскоре приземлился самолет, на борту которого находился жалкий и растерянный Микки Динс и простой коричневый гроб с телом Джуди. Сопровождал их преподобный Питер Делани, тот самый священник, что всего несколько месяцев до этого отправлял для них брачный обряд. Спустя десять лет этот же самый священник скрепит третий брачный союз Лайзы.

Кей с Лайзой, насколько это возможно, постарались сделать все приготовления в соответствии с пожеланиями покойной. Джуди в свое время говорила, что хочет, чтобы ее кремировали, поскольку ей страшно от одной только мысли, что ее закопают в землю в каком-то ящике. Лайза, все хорошенько взвесив, пришла к выводу, что это разумная мысль. Более того, она могла бы возить прах Джуди с собой, колеся с места на место, и постепенно развеять его по белу свету.

Однако Микки заявил, что не допустит никакой кремации. В этом его поддержал бывший супруг Джуди, Сид Люфт, который, узнав от Лайзы о желании ее матери быть преданной огню, завопил: «Господи! Ни в коем случае! Даже думать не смейте!» По его словам, ему самому претит эта мысль, но вдобавок кремация явилась бы тяжелым ударом для младших детей Джуди – Лорны и Джои, которым в ту пору было шестнадцать и четырнадцать соответственно.

Кей с Лайзой решили, что единственным выходом в сложившейся ситуации будет положить тело Джуди в белый гроб – традиционный, из красного дерева, производил бы слишком гнетущее впечатление – и поместить его в склеп в Хартсдейле, штат Нью-Йорк. Лайза наняла своего гримера Чарльза Шрамма, чтобы тот подготовил Джуди для прощания. Покойницу нарядили в подвенечное серое шифоновое платье с высоким горлом и положили в гроб со стеклянной крышкой. Стеклянная крышка потребовалась, по настоянию Лайзы, для того, чтобы оградить мать от чрезмерных душевных излияний ее поклонников. Траурный зал был украшен цветами, и Лайза попросила, чтобы люди не вздумали одевать черное, а, наоборот, пришли попрощаться со своей любимицей в чем-нибудь цветном и веселом.