Антоний приказал разбить палатки у стен города. Отсюда он разослал всем клиентальным правителям приглашения на симпосий, на котором они затем были представлены царице.

Ирод из Иудеи, Малх из Набатеи и еще несколько менее значительных правителей из осторожности или расчета прислали вместо себя представителей. Однако их помощь деньгами, войском и оружием была столь значительна, что эти царские послы были приняты с большим почетом и уважением.

Все выглядело прекрасно и обнадеживающе; при каждой удобной возможности император заверял свое окружение, что он превосходит Октавия не только по количеству войск и кораблей, но и располагает такими суммами денег, которые и не снились его противнику.

— Дни Октавия сочтены, поверь мне, — сказал он мне однажды. — Однако мне мучительно сознавать, что мы долгие годы были соратниками по борьбе, вместе отомстили убийцам Цезаря, а теперь…

На лице Антония отразилось глубокое волнение. Собравшись с мыслями, он продолжил:

— Все могло бы быть иначе… Я думаю, мы оба в последние годы совершили непоправимую ошибку, когда из-за каких-то подозрений или пусть даже оправданного недоверия не встречались больше друг с другом. В разговоре как мужчина с мужчиной гораздо скорее можно разрешить проблемы, которые на расстоянии кажутся сложнее. Ну а теперь дела обстоят так, что мне надо сражаться до конца. Но я скажу тебе, Олимп, потому что я тебе доверяю и ты умеешь молчать, я не хотел бы гибели Октавия и предпочел бы вместе с ним править Римом — почти как дуумвиры[72]. Я уступил бы ему Рим, потому что он как никто умеет обходиться с сенатом, а на себя взял бы переговоры с другими странами.

Он замолчал и в несколько больших глотков осушил свой рубок. Что должен был я ему ответить?

— Я думаю, для этого уже слишком поздно, император.

— Знаю! — буркнул он и, тяжело ступая, вышел.

С Ирас мы в это время виделись редко, однако иногда обстоятельства нам благоприятствовали. Она, казалось, была непоколебимо уверена в нашей победе. Впрочем, нет — не казалось, а так оно и было на самом деле.

… Однажды мы брели по берегу, направляясь к-палаткам. Легкий вечерний ветерок развевал над ними разноцветные вымпелы. Я как раз собрался спросить Ирас, свободна ли она сегодня ночью, как нас чуть не сбил с ног какой-то запыхавшийся раб.

— Ирас… Ирас должна срочно… срочно… явиться к царице.

Конечно, я отправился с ней и сразу узнал ошеломляющую новость.

Марк Агриппа, гениальный главнокомандующий флотом и друг Октавия, в. полнейшей тишине и совершенно неожиданно привел в Ионическое море большую часть своего флота. Внезапным броском он захватил Мефону, одну из важнейших наших морских баз, и уже собирался напасть на остальные укрерленные пункты. Марк Агриппа угрожал грузовым кораблям Клеопатры и теперь принудил Антония стянуть к Патрам большую часть своего флота.

И это еще не все. Взятие Мефоны напомнило Эвриклу, управителю Спарты, что Антоний приказал казнить его отца за пиратство, и он перешел на сторону Октавия — а вместе с ним и легат Атратин, обязанный императору своим назначением. Чтобы окончательно рассчитаться, Эврикл приказал изменить две буквы, отчеканенные на монетах, то есть исправил ATR на AGR, что означало Агриппа.

И по сей день многие историки считают, что Марк Антоний проиграл войну уже после взятия Мефоны, потому что в новой позиции, которую он вынужден был занять, его морские силы были раздроблены.

Однако мы немедленно отправились в Акциум, где император хотел устроить новую центральную морскую базу. Одновременно он приказал туда выступить девятнадцати легионам своей пехоты, которые еще находились в Элладе.

Сегодня любой образованный человек знает, какую роль в истории сыграл Акциум. Тогда же это было маленькое никому не известное местечко. К нашему приезду несколько дюжин жителей давно уже бежали, потому что вокруг все только и говорили, что о приближении большого войска.

Император разбил свой лагерь. на южном побережье Амбракийского залива, Октавий расположился на северном берегу — в десяти или двенадцати стадиях от нас. Нам было видно его палатку. Она находилась на вершине холма, с которого ему открывался прекрасный обзор как на залив, так и на открытое море.

Уже в первый день Октавий напал на наш флот, как будто хотел одним ударом сразу же все разрешить. Однако мы отбили это нападение. Антоний тут же приказал отчеканить монеты в честь этой «победы». Это столкновение оказалось незначительным — особенно по сравнению с последующими, — тем более что Агриппа не участвовал в нем. В это время он отправился на юг, захватил Патры и Левкаду, что поставило Антония в весьма затруднительное положение. Теперь он был заперт в Акциуме и не мог ожидать никакой поддержки извне, прервалось и всякое снабжение. Дальнейшее не замедлило последовать; наступил июль, от мелководья у окружавших залив болотистых берегов распространялись болезни; они отличались от тех, с которыми нам приходилось иметь дело в Парфии. Это была какая-то перемежающаяся лихорадка. Если она протекала в относительно легкой форме, то четырех- или шестичасовая фаза сильной лихорадки сменялась затем полным отдыхом и нормальной температурой, которая сохранялась весь этот и последующий день. На утро третьего дня все повторялось сначала. Это была очень изнурительная болезнь. От нее умерли почти половина солдат, а те, что выжили, уже были не пригодны к службе, и их пришлось уволить. Единственным средством, которое хоть как-то помогало, оказался мышьяк в крошечных дозах, и то помогал он не всем.

Эта болезнь могла протекать и в более опасной форме: при этом приступы были значительно длиннее и нередко продолжались целый день. Почти всегда больной через неделю умирал.

Кроме того, каждый второй солдат страдал от поноса (диареи). Правда, по сравнению с лихорадкой он был довольно безобиден, хотя и сопровождался сильными болями в животе и тошнотой. Больные сильно слабели, но затем довольно быстро выздоравливали. Повторно заболевание протекало гораздо легче.

Я говорил с другими врачами, и все мы сошлись на том, что причиной болезни является плохая питьевая вода. Местность вокруг Акциума была болотистой, нам не удалось обнаружить ни одного источника, а грунтовые воды были горькие, солоноватые и непригодные для питья. Этот вывод подтверждался и тем, что в окружении царицы и императора не было еще ни одного случая диареи: ведь мы пили только родниковую воду, которую нам заботливо доставляли из отдаленного горного источника.

Когда от описанных выше болезней умер первый солдат, Антоний вызвал меня в свою палатку. При моем появлении его обычная несколько наигранная беззаботность спала, как театральная маска.

— Я полагаю, мы должны возвести здесь, в лагере, алтарь твоему богу Асклепию, чтобы он стал к нам более милостив. Это та же самая зараза, которая погубила нас в парфянскую кампанию? Здесь она тоже может иметь фатальные последствия.

— Нет, император, к счастью, нет. Перемежающаяся лихорадка, конечно, опаснее, чем понос. Против первого мы бессильны, но со вторым еще можно бороться.

Он вздохнул с видимым облегчением.

— Хвала богам. Что ты посоветуешь?

Я объяснил ему, что причиной является плохая вода, и предложил как можно более простым и быстрым способом провести сюда воду из горных источников. В нескольких стадиях к юго-востоку от лагеря в море впадали горные ручьи, которые можно было бы заставить течь в другом направлении, вырыв глубокую и узкую канаву.

Антоний с такой силой хлопнул меня по плечу, что я чуть не упал.

— Олимп, Олимп, что бы я без тебя делал! Каждый день я обращаюсь с молитвой к Марсу, чтобы Октавий не начинал пока сражение, потому что наши люди находятся в столь плохом состоянии, — Однако он, кажется, и так не помышляет об этом и хочет предоставить мне сделать первый шаг. С его стороны это очень неразумно, потому что каждый день прибывают новые солдаты из Эллады, и когда мы будем достаточно сильны, он может считать битву проигранной.