Через семь или восемь дней мы достигли озера Мареотида под Александрией. Отсюда на маленькой лодке можно было доплыть по каналу до гавани Евноста на востоке Александрии. Однако мы вышли у городских стен, наняли двух ослов и отправились в квартал неподалеку от Западных ворот, которые в народе называют еще Ворота Луны. Я надеялся, что там сохранилась еще лавка моего дяди — он был горшечником.

Когда мы шли по кварталу, где прошло мое детство, я узнавал каждую улицу, каждый дом, как будто уехал отсюда только вчера. Ничего или почти ничего не изменилось, и лавка горшечника — моего дяди Персея — выглядела так же, как двенадцать лет назад — или уже тринадцать?

Перед ней расхваливал товар мальчик лет четырнадцати:

— Кувшины из Сицилии, расписные блюда и чаши из Розуса, прекрасная посуда из Эллады. Сегодня дешевле, чём всегда!

Голос у мальчика ломался, и некоторые слова звучали низко, а некоторые по-детски звонко. Судя по возрасту, это вполне мог быть Гектор. Когда я уезжал, он еще лежал в колыбели.

— Почему это сегодня дешевле, чем всегда? — спросил я его.

Он взглянул на меня смутившись:

— Потому что… да, потому что мы воюем с римлянами.

Теперь и я был сбит с толку:

— Что ты говоришь? Война с Римом? Но на это совсем не похоже!

Из мастерской показался мой дядя Персей, слегка потолстевший, пальцы его были вымазаны глиной. Похоже было, что он по-прежнему сам делает дешевую посуду.

— Чем могу служить, господин?

— Персей, ты не узнаешь своего… своего племянника? — ухмыльнулся я.

Он вытаращил глаза:

— Олимп? Но ведь… да, а где же твой отец?

Он оглянулся, как будто надеялся увидеть спрятавшегося Геракла.

— Отец остался еще в Мерое как пленник правителя и одновременно его личный врач. Я постараюсь сделать все, чтобы его освободили.

— Ты должен рассказать нам об этом подробнее. А это кто? — указал он на спрятавшуюся за моей спиной Натаки.

— Служанка, я привез ее из Мерое.

Когда Персей велел отвести ее на половину рабов, бедняжка чуть не расплакалась.

— Я скоро пришлю за тобой, Натаки! — крикнул я ей вслед.

— Твоя служанка? — ухмыльнулся Персей.

Я предпочел сменить тему и спросил, как поживает его жена.

— Она пошла на рынок, скоро вернется.

Он сообщил, что из шестерых его детей в живых осталось только двое — Гектор, которого я уже видел, и дочь Аспазия. Потом он свернул на политику и рассказал все, что произошло за последнее время. Я узнал, что положение теперь обострилось и все сводится к тому, за или против римлян выступать. Тут мой дядя патетически воздел руки и разразился упреками:

— Там, в Брухейоне, в правительственном квартале, сидит Юлий Цезарь, и он не только сидит, он еще и лежит в постели с Клеопатрой, захватившей трон. Ее бедные братья стали римскими пленниками. Потин, воспитатель фараона Птолемея, казнен, так же как и Ахилл, стратег войск фараона.

Я покачал головой:

— О том, что Цезарь в Александрии, я услышал еще в пути. Но как могло все дойти до такой смуты? Он ведь собирался только проследить за тем, чтобы было выполнено завещание Авлета и Клеопатра правила вместе с Птолемеем.

— Да, он сделал это, еще бы. Но наш фараон на самом деле его пленник. При этом он во всем поддерживает Клеопатру — конечно, не в ущерб интересам Рима.

— А я думал, что народ выступает за Клеопатру. Птолемей ведь еще ребенок…

— Ребенок? Ему уже почти четырнадцать, и он давно знает, что делает. Во всяком случае, чего он точно не хочет, так это продать страну римлянам, и поэтому народ его любит.

Я не стал рассказывать Персею о своем поручении подробно. Сказал только, что должен передать одно известие из Сиены фараону и его супруге, и спросил, как добраться до Брухейона.

— Ты с ума сошел? Правительственный квартал так охраняется, что и мышь не проскочит. — Он замолчал и наморщил лоб. — Известие, говоришь? А что за известие, о чем?

— Ах, ничего важного, так, проблемы пограничного войска. Но я одного не понимаю: когда мы переплыли через озеро Мареотида и причалили у южной городской стены, ничто не говорило о войне. Ворота почти не охраняются, все спокойно, никаких солдат.

Он кивнул:

— Война — это, пожалуй, сильно сказано. Все военные действия происходят между Большой Гаванью и дворцовым кварталом. В остальном жизнь здесь идет, как и раньше. — Он снисходительно улыбнулся. — Ты слишком долго жил в провинции, Олимп. В таком городе, как Александрия, подобные стычки не нарушают общего покоя. Не надо быть пророком, чтобы предсказать, чем все кончится: Цезаря прогонят обратно в Рим или убьют здесь, смотря по обстоятельствам, и его Клеопатра уедет с ним в Рим или погибнет здесь, смотря по обстоятельствам. С чужеземцами мы здесь всегда умели справиться.

Я покачал головой:

— И это говорит гражданин города, где живут три народа?

— Я имею в виду — с нездешними чужеземцами.

Я не до конца поверил дяде и на следующий день попытался все же попасть во дворец. Однако, когда дорогу мне преградила вооруженная стража, которая потребовала пропуск, я оставил эту затею. В сложившейся ситуации объявить себя послом правителя Мерое означало бы вызвать еще большее недоверие. Так что я решил воспользоваться случаем и побывать в знаменитой библиотеке, основанной Птолемеями.

— Ты действительно врач? — недоверчиво спросил меня смотритель. Тогда я показал ему медную табличку, написанную моим отцом. В ней говорилось:

Олимп с успехом перенял врачебное искусство у меня, его отца Геракла, полкового врача в Сиене, затем дал клятву в храме и последующие пять лет работал вместе со мной как врач.

Это вообще-то было не совсем правдой, потому что делало меня на несколько лет старше, но отец сказал, что такие круглые цифры вызывают больше уважения, чем, например, «три с половиной года».

Библиотека была основана знаменитым учеником Аристотеля[24] Деметрием из Фалерона при Птолемее II Филадельфе. В мое время в ней хранилось уже около миллиона рукописей.

Смотритель взглянул на меня все так же недоверчиво; но позволил войти. Когда я осведомился, какие труды знаменитых учеников Гиппократа[25] Бакхейоса из Танагры и Аполлониоса из Китиона здесь имеются и можно ли взглянуть на книги Темизона из Лаодайкии, он поклонился и указал мне на соответствующие отделы.

Странно это было: снаружи, всего в нескольких стадиях отсюда, шла кровавая борьба за трон и власть, а здесь, в знаменитом храме науки, сновали мужи со свитками в руках и под мышкой, в то время как другие стояли у пультов и делали какие-то заметки или выписки…

В дом дяди я вернулся уже под вечер. Теперь меня встретила также и его жена Деметра, которая вместе с приветствиями обрушила на меня и упреки. От рабыни Натаки никакого толку, она ничего не понимает, ничего не умеет делать на кухне или по дому, настолько глупа, что даже пол подмести не может. Я знал, что она права, потому что Натаки была обучена пению, танцам и искусству любви, а не работе на кухне. Однако я возмущенно спросил Деметру, кто дал ей право использовать мою рабыню для какой-то грубой работы. Это подарок правителя Мерое храму Сераписа в Александрии, ее учили тому, чтобы она могла петь и танцевать в храме, она уже почти что жрица. Вся это наскоро придуманная ложь несколько поумерила тетушкин пыл, однако она не сдалась так просто: ей об этом почему-то никто не сказал, а из Натаки слова не вытянешь.

— Она говорит только на священном языке храмовых жриц Мерое, — храбро сочинял я дальше, — и вскоре я отведу ее в Серапейон.

Потом я спросил Персея, могу ли я пожить у него в доме еще некоторое время, пока не выполню свое поручение. Деметра опередила его с ответом:

— Здесь, в доме, к сожалению, совсем нет места, Олимп. У нас ведь двое детей и пять рабов. Ты мог бы, конечно, спать в комнате Гектора, но…