То, что они могут представлять опасность для него самого, об этом он и не подумал.

Утром, отлично выспавшийся, посвежевший, Ганелон продолжил путь. Отдохнувшие кони несли двух всадников по лесной дороге все дальше и дальше на юго-запад. Впереди дорога делала крутой поворот, огибая поросший кустарником холм. Здесь-то и пропела в воздухе перед его головой стрела, вонзившись в ближайшее дерево. Только счастливая случайность спасла Ганелона, за секунду до этого обернувшегося назад, на звук треснувшей ветки. В воздухе запела вторая стрела, но Ганелон, уже понявший, в чем дело, хлестнул коня с такой силой, что тот, рванув вперед, едва не сподобился птице.

– За мной! – крикнул он своему слуге Сивасту, но в воздухе уже пела третья стрела, и в следующее мгновение Ганелон услышал стон, а еще через секунду – звук падения тела, словно что-то тяжелое уронили в лохань с вязким густым киселем.

Разглядев на холме три фигуры, он понял: путь отступления один – только вперед. Сражаться по колено в снегу сразу с тремя противниками, каким бы опытным меченосцем он ни был, – безумие. Проваливаясь по щетки[33] в снег, лошадь прыжками уходила все дальше и дальше от засады. Одна, потом другая, третья стрелы вонзились в щит, благоразумно переброшенный Ганелоном за спину.

Обогнув холм, Ганелон оглянулся: погони не было.

3

Дня через три, переправившись в окрестностях Тура через Луару, Ганелон взял круче к югу и на исходе четвертых суток, смертельно уставший, замерзший, подъехал к воротам замка барона Ранульфа.

Сооруженное из громадных серых камней на вершине единственного в округе холма жилище барона мрачно возносило свои башни и башенки над окрестностями, словно угрожая и говоря своим угрюмым видом: я здесь! Да и название замка как нельзя лучше соответствовало характеру владельца – Морт.

Ворота, заскрипев, раскрылись. Одинокий всадник въехал во внутренний двор и с видимым облегчением сполз с лошади.

– Приветствую тебя, Ранульф, – только и смог выговорить он стылыми, неслушающимися губами, глядя на стоящего в дверях барона, и, пошатнувшись, был вынужден опереться на подоспевшего конюшенного.

Барон, коренастый, рыжеволосый, с глазами навыкате, напоминающими бычьи, хмыкнул и, глянув из-под нависших бровей на непрошеного гостя, бросил, не ответив на приветствие:

– Не лучшее время ты выбрал для путешествия.

Тем же вечером Ганелон сидел за гигантским дубовым столом напротив хозяина и жадно поглощал выставляемые стольником одно за другим оленину и зайчатину, сыр и хлеб, обмакивая ломти в блюдо с соусом и запивая их темным бордоским. Жарко пылавший камин и настенные факелы ярко освещали большой, увешанный коврами и тканями зал.

Наконец, отогревшийся и насытившийся, Ганелон откинулся на спинку резного мягкого кресла явно итальянской работы и, нимало не смущаясь молчаливого и настороженно поглядывающего хозяина, потянулся.

– Уф-ф, – удовлетворенно выдохнул он и заговорил, прерывая затянувшееся за долгим ужином молчание: – Никогда не ел ничего вкуснее. Голод и холод способствуют аппетиту, не правда ли, барон? Спасибо за отменный ужин.

– Спасибо в сундук с солидами не положишь, – буркнул барон и добавил: – Выкладывай, с чем пожаловал?

– Торопишься, барон. Я чертовски устал, а мозги так и вовсе покрылись от холода ледяной коркой. С удовольствием бы сейчас забрался в постель и часиков двадцать отогревался.

– В аду отогреешься.

– Все мы там будем, Ранульф, все, – флегматично заметил Ганелон, не обращая внимания на грубый, неприветливый тон хозяина. – Тебе тоже там будет уготовано теплое местечко.

– А мне и на этом свете не холодно.

– Конечно, если сидеть у горящего камина, – продолжил Ганелон. – А вот каково тем, кто в такую стужу путешествует?

– Вот и сидел бы где-нибудь у себя в Сен-Бертене или в Дюрене у носатого Кёрла.

– Хороший совет, Ранульф, хороший совет. Да вот заботы навалились и погнали несчастного через всю Франконию в стужу и бездорожье.

– Несчастные сейчас желуди жрут, а ты от кур да зайцев лоснишься.

– Но, Ранульф, – умышленно обиженно протянул Ганелон и в упор глянул на барона, – неужели ты хочешь сказать, что я свинья и должен питаться желудями, жирея, чтобы в итоге попасть под нож мясника? И не ты ли тот мясник?

Ранульф не выдержал и первый отвел взгляд.

– Ай-яй-яй, а ведь мы как-никак родственники, – нарочито сокрушенным тоном произнес Ганелон.

– Мои родственники – это меч и кошель с денариями, других не знаю, – буркнул барон и замолчал, подозрительно вглядываясь в развалившегося в кресле Ганелона и думая: уж не пожаловал ли родственничек занять денег?

– А ты не меняешься, Ранульф, – рассмеялся Ганелон и, словно прочитав мысли барона, добавил: – Не переживай, я к тебе не за деньгами. Этого добра у меня пока хватает.

– Если хватает, поделись, – тут же ответил сообразительный Ранульф и алчно потер руки. – Бог приказал делиться.

– Ну, ну, барон. Не будем упоминать Всевышнего. Я действительно к тебе с важной вестью, иначе – ты прав – сидел бы в Дюрене и лакал бы рейнское с нашим достойнейшим государем. Благо пост кончился и у него сейчас пирушка за пирушкой.

– И что же это за новость, которую ты так торопился мне доставить, что отправился в путь, не дожидаясь весны?

– Говорят, ты оттягал у прямой наследницы все поместья Двельфа из Ле-Мана? А это большой кусок. Не подавиться бы тебе, – сказал Ганелон, становясь серьезным. – И сейчас я, видит Бог, не шучу.

– Ничего, – ответил барон, – я никогда не страдал несварением желудка, как-нибудь переварю и поместье Двельфа.

– Но при этом ты упрятал его дочку в монастырь, хотя не в ней дело.

– Туда ей и дорога. И почему ты сказал – оттягал? Я более законный наследник, нежели эта пигалица, рожденная вне брака. Герен и Фордуор поддержали мои притязания.

– Но ты прибрал к рукам и Антре, поместье некоего Хруотланда.

– Ну и что? Оно было заложено по долговой Двельфу. Вот я этот долг и переписал на себя.

– Однако на самом деле никакого долга на Антре нет, так как деньги, полученные Хруотландом, ушли на того же Двельфа.

– Ты что-то слишком много знаешь, Ганелон. А это вредно для здоровья.

– Я всегда был очень любознательным, – рассмеялся Ганелон. – Однако придется удовлетворить твое любопытство, а то мне моя голова дорога. Так вот, любезный родственничек, Хруотланд сейчас в Дюрене с жалобой на твои действия.

Ранульф презрительно фыркнул, как бы выказывая этим, что он думает о всех жалобщиках на свете и о Хруотланде в частности.

Ганелон проигнорировал такой своеобразный ответ и продолжил:

– Я приехал дать тебе совет. Дружеский совет.

– Ты – и дружеский совет, – громогласно расхохотался барон. – В таком случае я поступлю прямо наоборот.

– И скоро лишишься не только своего поместья, но и головы. А безголовому ни к чему богатство на этом свете.

– Ты мне угрожаешь? – Лицо вспыльчивого барона мгновенно побагровело.

– Не я, – невозмутимо ответил Ганелон, на которого гнев барона не произвел никакого впечатления, и продолжил: – Отступись, Ранульф, отступись.

– Что, что ты сказал? – взревел барон. Казалось, его вот-вот хватит удар. – Отступиться? Никогда!

– И тем не менее это надо сделать. Надо бросить им кость. Пусть подавятся малым. Хруотланд сейчас в любимчиках у Карла, и сейм может вынести решение по поместьям Двельфа, угодное королю.

– В гробу я видел всех королей, вместе взятых.

– Согласен, барон. Они бы там хорошо смотрелись.

– Да и кто такие Арнульфинги? Чем их род лучше моего или даже твоего, Ганелон?

Ганелон скривился, но предпочел сделать вид, что не обратил внимания на «даже», поклявшись при случае припомнить самолюбивому барону это унижающее словечко.

– Но, дорогой Ранульф, дело даже не в Карле. В конце концов он всего лишь один из… Нет. Против тебя на сейме будет не только Карл, но и Бертрада, и многие франки. И вот почему. Всем известно, что ты и Ашер не отличались особой любовью к покойному Пипину.