Созил из Спарты, зимний лагерь близ Геруния — Антигону из Кархедона, владельцу «Песчаного банка», пребывающему ныне в ливийском Карт-Хадаште, или Карфагене (как его именуют римляне).

Прими многократные пожелания здоровья, преумножения богатства и избавления от убытков, Тигго! Ганнибал велел мне описать кое-какие события, а я, со своей стороны, намерен кое-что добавить. Сразу упомяну, что стратегу, хотя он ничего подобного не говорил, очень не хватает твоего дружеского совета и твоих насмешек. В лагере объявились новые эллины: некие Эпикид, сын изгнанника из Сиракуз, правда, мать у него пунийка, и его брат Гиппократ. Оба они из Кархедона. Ты знаешь их? Они по натуре своей непоседы, спокойная жизнь их не устраивает, и потому они участвовали в войне Ахейского союза[148], поддержанного Македонией, против Этолийского союза. Но сейчас хоть с этим безумием покончено. В Элладе наступил мир, и не в последнюю очередь благодаря посланию твоего друга Агелая из Невпакта, которого ахейцы избрали своим стратегом. Эпикид привез с собой запись речи, произнесенной Агелаем на переговорах с Филиппом Македонским.

Должен признаться, что данный Ганнибалом Агелаю в письменном виде совет убедить Филиппа ради его великодержавных планов отказаться от войн с греческими городами привел к очень хорошему результату. Уроженец Невпакта начал просто превосходно — дескать, каждому должно быть ясно, что победитель в схватке между Римом и Кархедоном не удовлетворится Италией и Сицилией, но переступит через все границы, и потому Филипп обязан стать стражем и хранителем всех эллинов и действовать так, словно ему уже принадлежит вся Эллада. Так оно в конце концов и будет, и ему даже не потребуется применять оружие. Поэтому пусть он обратит свой взор на Запад и в подходящий миг начнет добиваться превращения Македонии в могущественнейшее государство Ойкумены. А для этого он должен поддержать пунов, ибо у Кархедона в случае его победы вполне можно отобрать Италию. Если же победит Рим, в Италии не устоит ни один эллинский город.

Эта, в сущности, Ганнибалом произнесенная мудрая речь побудила Филиппа и его противников заключить мир. Теперь македонец бьется с варварами на окраинах своего царства, а города Эллады устраняют последствия войны. По словам проведшего в нашем лагере целый месяц посланца Агелая Иктина, где-то через год они будут готовы прислушаться к новым предложениям. Надеюсь, ты уже догадываешься, Тигго, к чему я клоню: осенью Ганнибал намеревается отправить некоего эллина из Карт-Хадашта своим послом к ахейцам, этолийцам и македонцам с целью объяснить им все выгоды союза с Кархедоном. Если бы ты знал, как я тебе завидую, Тигго.

Хочу также сообщить тебе, что, к великому сожалению, некто Марк Минуций Руф, являющийся начальником римской конницы, в будущем году не станет во главе всех легионов. Ганнибал говорит, что с удовольствием поводил бы его за нос, ибо он еще глупее Фламиния. А теперь о другом человеке. Великое счастье, что римляне, после одержанных Ганнибалом великих побед охваченные страхом и нетерпением, так и не поняли, чем они обязаны Квинту Фабию Максиму. Радуйся, друг мой, что тебя не было здесь, когда он неотступно следовал за нами со своими легионами, оставаясь всегда на возвышенности, донимая нас мелкими стычками, но всячески избегая решающего сражения. Он отнюдь не великий стратег и, как показали в свое время переговоры с Гадзрубалом Красивым, не обладает также острым, проницательным умом. Но воистину именно из-за него мы едва не оказались на краю гибели.

Еще немного, и у реки под названием Волтурн Квинту Фабию Максиму, прозванному глупцами в Риме — а таковых там большинство — Медлительным, это бы удалось. Сзади нас оказалась водная преграда, впереди — горы, где на единственном перевале прочно обосновался Фабий. Полагаю, друг мой, что ни у одного греческого стратега ты не читал о возможности отогнать превосходящего по численности противника с помощью небольшого отряда легковооруженных воинов и двухсот служителей обоза. Но порой мне кажется, что ни одна из небесных сил не в состоянии помешать Ганнибалу осуществить любой из своих хитроумных замыслов. Так вот, представь себе, погода — как в день битвы при Треббии, местность — как на Тразименском озере, но враг достаточно умен и хитер. И Ганнибал превосходно сумел использовать все эти условия.

Он приказал Гадзрубалу Седому согнать с окрестных полей всех быков, которых набралось около двух тысяч. К их рогам привязали факелы и ночью отогнали огромное стадо к подножию не слишком высокого холма. Здесь Гадзрубал приказал зажечь факелы. На высотах располагалось свыше четырех тысяч легионеров, способных в таком, как нельзя лучше приспособленном для защиты месте сдержать едва ли не все армии Ойкумены. Но море огня — должен упомянуть, что быки разбежались по всей округе и от пламени их факелов начали загораться кусты и деревья, — внушило им такой ужас, что они начали в панике разбегаться. Вскоре наши копейщики заняли высоты. Подтвердились слова Ганнибала, сказанные накануне: «Они ожидают от меня чего угодно, и на этом я строю свой план». Римляне подумали, что стратег решил ночью пойти на штурм лагеря, а он просто преспокойно провел войска через проход между холмами.

Итак, закончился второй год этой великой и страшной войны. Зимовка в теплых городских домах позволяет нам воспринимать случившееся как дурной сон, к которому, безусловно, следует также отнести события, происшедшие на море и в Иберии. Но о них тебе известно больше, чем мне. Поэтому позволь мне, Антигон из Кархедона, закончить письмо пожеланием скорейшего свидания с тобой. И не забудь прихватить побольше сирийского вина, дабы утолить мою сильную жажду.