На худое застывшее лицо нумидийца лег струящийся отблеск пламени. В огне громко потрескивали сухие колючки. Порыв ветра поднял и унес клубы густого дыма. Со стороны лугов слышалось громкое ржание и конский храп, из-за остатков сожженной стены доносились громкие возгласы.
— Мы уходим отсюда! — после недолгого молчания вдруг крикнул Наравас и рывком поднял Антигона.
Он подчеркнуто скорбно вздохнул, вновь скрестил на груди тонкие мускулистые руки, охваченные шитыми жемчугом ремнями. Его глаза недобро блеснули, и у Антигона в который раз болезненно защемило сердце, а к горлу подступил твердый ком. Казалось, Наравас сейчас чиркнет по воздуху длинным пальцем, и отточенное лезвие кинжала с тихим хрустом разрежет горло грека. Густая теплая жидкость зальет его плечи, и Антигон, сын Аристида, метек и владелец процветающего «Песчаного банка», навсегда скроется в черных водах Стикса[109].
— Ты почти убедил меня, — ленивым тягучим голосом, так не соответствующим его внешности, произнес Наравас. — И вот мое решение: если Гамилькар возглавит войска, я со своими двумя тысячами наемников немедленно присоединюсь к нему. Но сражаться мы будем не за Карт-Хадашт, грек, а за Молнию. А если этого не произойдет, я попытаюсь первым пробиться через горящий юрод к дворцу в Мегаре, чтобы защитить моего горячо любимого старшего друга. Ты наделен опасным даром убеждения, грек. И потом, ты вел себя достойно и не дрожал от страха, хотя знал, что твоя жизнь в опасности. Поэтому ты поедешь с нами.
По дороге Наравас рассказал, что послан старшим братом, царем массилов Гайей, выяснить истинное положение дел. От достоверности полученных сведений зависело, кого именно поддержат восточные нумидийцы.
К удивлению Антигона, они направились на юго-запад, в противоположную сторону от Карт-Хадашта и осажденных Утики и Гиннона. Кони шли легко, словно их гнали на вольный выпас. Вечером отряд пересек широкую дорогу и оказался в еще не тронутых войной местах, Во всяком случае, Антигон нигде не заметил ни разрушенных строений, ни беспощадно выжженных полей. Грек предположил, что они направляются в земли массилов, так как вдали серебристо-серой лентой извивалась хорошо знакомая ему река Баграда[110].
Склон все более круто забирал вверх, и вскоре перед ними раскинулась покрытая пышной зеленой травой котловина, в которой расположился целый палаточный город.
— Наш главный лагерь. — Наравас выразительно посмотрел на Антигона.
Грек устало кивнул в ответ. Всю ночь и почти целый день он провел в седле. Нумидийцы только раз сделали привал. Одежда Антигона пропылилась и пропиталась потом, тело зудело и ныло, глаза чуть выглядывали из-под опухших век. Конь под ним уже начал спотыкаться.
— Наш лагерь хорошо защищен, — сказал Наравас, когда они через какое-то время сидели у костра, протянув моги к огню, — Завтра мы поскачем вниз по течению Баграды.
— Куда именно? — Антигон зевнул и болезненно поморщился — от чистой холодной воды из ручья у него с непривычки заломило зубы.
— Раньше мы побывали на землях, поддержавших наемников, а теперь хотим посмотреть, что происходит поблизости от Карт-Хадашта. Возможно, ты прав и они сумеют исправить страшную ошибку Ганнона.
У Антигона резко кольнуло в животе. Боль разрасталась, запуская холодные щупальца под обе лопатки. Он с трудом заставил себя сохранить невозмутимое выражение лица. К счастью, Наравас смотрел в другую сторону.
— Я слышал об этом. Может быть, ты знаешь подробности?
— Ганнон оказался попросту глупцом, — подчеркнуто презрительно заметил Наравас. — Он выступил в поход с сотней слонов и десятью тысячами воинов и, говорят, даже взял с собой чуть ли не все запасы оружия и военного снаряжения. Ночью он переправился через залив и нанес неожиданный удар по стоявшим у стен Тунета наемникам. Они, правда, смогли закрепиться на окрестных горах и холмах.
— А Ганнон, вероятно, подумал, что одержал полную победу, — затравленно пробормотал Антигон. — Он ведь привык воевать с ливийскими крестьянами, которые после поражения обычно сразу же в панике разбегались.
— Ты прав, метек. Ганнон удалился на отдых в Утику. Он так спешил вверить свое драгоценное тело заботам банщиков и лекарей, что даже забыл принять необходимые меры предосторожности. Мятежники воспользовались его беспечностью, напали на незащищенный лагерь пунов, разогнали слонов и захватили весь огромный обоз.
— Не забывай, что они прошли прекрасную выучку у Гамилькара. — Отчаянным усилием воли Антигон прогнал навалившуюся дремоту. — Извини, высокочтимый брат повелителя массилов, но мои глаза слипаются. Уж не знаю, почему тебе пришла в голову мысль приютить пленного эллина в своем шатре, но я охотно воспользуюсь твоим гостеприимством. Скажи только, как ты намерен поступить со мной?
— А никак, — Наравас окинул мечтательным взором стоявшие ровным квадратом шатры и вдруг с силой ткнул палкой в костер, подняв целый вихрь искр. — Ты пока останешься с нами. Перед битвой я верну тебе меч и кинжал. И тогда пусть боги решают твою судьбу.
— Но ведь ты знаешь, что я никогда не буду воевать против Карт-Хадашта.
— Знаю, друг Гамилькара, — Он приблизил к греку свое красивое лицо с четкими линиями бровей, — Если мы пойдем на него войной, твои руки будут связаны. Умереть ведь можно и со связанными руками, правда?
Расположившиеся отдельно сто всадников не разводили костры и не ставили палатки. Одни спали, другие сидели, лениво жевали сухой хлеб с холодным мясом или финикийским медом и тихо переговаривались между собой. Заросшая лесом гряда холмов на северном берегу Баграды позволяла массилам не опасаться внезапного нападения. Далеко-далеко на севере в сизых сумерках ярко пылали огни и порой слышался трубный рев слонов. Там находился лагерь мятежников, осаждавших Утику.
Антигона разбудили глухие удары копыт. Он приподнял голову и увидел спрыгнувшего с коня Нараваса. Нумидиец вполголоса приказал что-то нескольким всадникам и мягкими неслышными шагами подошел к греку.
— Странно. — Он обвел рукой противоположный берег и щелкнул языком. — Я говорил со Спендием и Авдаридом. Они обещали отдать нам все ближайшие города пунов и чуть ли не половину всей добычи. Но… — он осекся и недоверчиво покачал головой.
— Что же тебя не устраивает? — с деланной наивностью спросил Антигон.
Наравас, не отвечая, протянул руку, и Клеомен тут же вложил в нее кожаную флягу. Нумидиец вырвал зубами втулку, запрокинул голову и долго пил воду, судорожно дергая острым кадыком.
— Понимаешь, — нерешительно начал он, — Матос стоит лагерем у стен Гиппона, Спендий — на подступах к Утике. Он занял единственный мост через Баграду и уже успел построить рядом небольшое укрепление. Авдарид в свою очередь закрепился в Тунете. Тем не менее все трое чувствовали себя довольно неуверенно, хотя и пытались убедить меня в обратном.
— Ждать и надеяться — ничего другого они не умеют. — Антигон старался говорить как можно более безразличным тоном. — Возможно, завтра мы все узнаем. Ты только не забывай мои слова.
— Я их хорошо помню, — коротко бросил Наравас. — А пока давай отдохнем.
Он сел рядом с Антигоном, затем обессиленно растянулся на траве и закрыл глаза.
Из сонного забытья Антигона вывел какой-то неясный гул, звон оружия и громкие взволнованные голоса. Он мгновенно вскочил, по привычке оттолкнувшись пятками от земли, и несколько минут стоял неподвижно, отгоняя сонную одурь и вдыхая гнетущий запах трав. В пяти шагах от него Наравас, стоя перед утыканным частоколом насыпным валом, пристально всматривался вдаль. Почувствовав за спиной движение, он резко повернулся и приветственно вскинул руку.
— Ну до чего ж хитер этот мрачный пун! — на его смуглом лице расплылась восторженная улыбка. — До чего ж проницателен!