Симеон взял у него несколько отдельных жгутиков и внимательно рассмотрел их.
– Жесткие, упругие… очень эластичные… – с недоумением протянул он. Что-то совсем непохоже на мохнатое покрытие пауков… Но и не человеческие…
– Да, наши потомки с покрытием такого рода жили на этой планете миллионы лет назад…
– Нужно говорить «на нашей планете», – машинально поправил его Симеон и снова впился взглядом в обрывки шерсти. Прах меня побери, если я знаю, кому это принадлежит…
К их беседе присоединился и Бойд, тоже заинтересовавшийся необычными уликами.
– Похоже на шерсть дикого кабана, – авторитетно определил он. Без всяких сомнений: серый лесной кабан!
В ответ раздался язвительный смех. Даже суровый Симеон, забыв о трагической ситуации, из-за которой они пришли в этот дом, расхохотался во весь голос. Утирая слезы кончиком рукава своей знаменитой походной туники, он полюбопытствовал:
– Как же ты себе представляешь произошедшее? Мы с твоим братом определили, что шерсть, выдранная в больших количествах и валяющаяся на полу в крайней комнате, служит доказательством вспыхнувшей здесь когда-то схватки…
Скрестив руки на груди, Фелим сверлил саркастическим взглядом своего старшего брата. Между ними с детства полыхало соперничество, никто не хотел уступать лидерство, поэтому интеллектуальные баталии не прекращались практически ни на один день.
– Ты хочешь сказать, что дикие кабаны забрался зимой в дом бедняги Шиллиха и напали на обитателей, сожрав всех без остатка? – сладким, нарочито невинным тоном спросил Фелим.
– Ну, я такого не заявлял, как ты помнишь, – пошел на попятную Бойд.
Он продолжал рассматривать шерсть и неожиданно предположил:
– Почему бы это не могла быть крыса? Словно ожидая его очередного научного ляпсуса, Фелим опять с готовностью рассмеялся.
– Почему бы не кролик? – сквозь смех предложил он. Для кролика эта шубка будет в самый раз, ведь он…
– Тихо! А ну-ка захлопни свой ехидный клюв, пересмешник! – вдруг громогласно оборвал его Симеон. Здесь не место для такого веселья!..
От обиды улыбка сползла с губ Фелима. Он уже приготовился оскорбиться, но тут внезапно в комнату влетел раскрасневшийся от волнения Марбус и выпалил прямо с порога: – Доктор, примите мои извинения… но я не хотел подводить друга! Я ничего не говорил, все ждал, пока он сам возвратится…
– О чем ты? – сдвинул седые брови Симеон. Ничего не понимаю в этой ахинее…
– Гастурт обнаружил подземный ход и спустился туда, – возбужденно объяснял охранник. Но сейчас мне показалось, что он зовет на помощь!
– Что же ты сразу не сказал, черепаший череп! – взревел доктор. Скорее туда!
Они свалились всей кучей в земляной колодец, звучно стукаясь лбами при падении. Но боли никто не замечал потому, что вдалеке глухо послышался крик о помощи.
Запалив на ходу креозотовые факела, вчетвером они ринулись на голос. Ноги их скользили на ступенях, покрытых вековой слизью и плесенью. Губы жадно хватали влажный зловонный воздух, смердящий сырой землей, невероятными испарениями и тем самым запахом, который пропитывал весь дом Шиллиха до самой мелкой доски.
В свете факелов они увидели впереди какие-то неясные тени, метавшиеся в центре продолговатой платформы. Оттуда доносились звуки яростной схватки, – брань, стоны, тяжелое хриплое дыхание…
Не оставалось сомнения, что Гастурт борется с каким-то достаточно крупными зверями, по размерам напоминающими крупных, массивных собак.
Увидев влетевших людей, эти подземные существа оторопели. На мгновение они застыли, словно прикидывая свои силы, а потом развернулись и стремительно ринулись прочь, исчезая в темноте и оставляя на скользком каменном полу недвижное тело телохранителя Найла.
Даже в полумраке, в мечущемся свете факельных языков было видно, что он тяжело ранен. Рядом с телом растекались темные пятна, он истекал кровью и пятна с каждым мгновением увеличивались в размерах…
– О, проклятие! Он мертв… – вскричал Марбус, размахивая своим клинком.
В отчаянии он рванулся в погоню, но тщетно. Хищники моментально растворились во мраке, и парню пришлось быстро вернуться.
От отчаяния плечи его тряслись. Он почти рыдал и судорожно повторял:
– Мой друг погиб… погиб… Почему я не пошел с ним вместе? Почему! Никогда себе не прощу…
Симеон, наклонившись над Гастуртом, проверил его пульс и громко оборвал:
– Закрой рот, трещалка! Он дышит… Гастурт жив!
– Жив? – не помня себя от радости, переспросил Марбус. – Я понесу его на руках… я потащу его до ворот Дворца!
В этот момент окровавленный охранник зашевелился, словно заслышав человеческую речь. Друг, ты жив! – в порыве детского восторга завопил Марбус. – Мы рядом с тобой!
– Крысы… это были огромные крысы… – едва смог пробормотать Гастурт изменяющим, деревенеющим во рту языком, и тут же голова его безвольно упала на грудь.
В измученной голове Найла теснились смутные мысли, и он пытался свести их в единый порядок, чтобы все они находились в своеобразной гармонии.
Он старался сделать такое ментальное усилие, чтобы хаотично блуждавшие мысленные образы зацепились друг за друга, чтобы они скрестились, образовав многомерные связи и создали бы в его сознании новую структуру, внутренне взаимосвязанную со всех сторон, как искусственно выращенный кристалл.
На первых порах ход его рассуждений развивался нелогично и довольно сумбурно. Мозги сначала плавали, словно вареные плоды кактуса опунции в ароматной похлебке, которую частенько готовила старенькая мать и которую он так любил. А потом в голове стал выстраиваться какой-то порядок.
За последнее время в жизни Найла, как в судьбе многих сотен горожан, произошло столько событий, что даже трудно было выхватить что-то основное из этого беспорядочного кома, нараставшего не только с каждым прожитым днем, – с каждым прожитым часом.
Постепенно, шаг за шагом, используя ментальный рефлектор и координирую мыслительные колебания мозга с сердечными импульсами, ему все же удавалось отсекать в сознании массу ненужных сведений и впечатлений последнего времени. Медальон помогал отбрасывать от себя лишнее, чтобы энергетическим пучком концентрироваться на самом главном.
А самым важным за последнее время Найл считал даже не землетрясение, погубившее столько мирных жителей, а невероятную находку Хуссу, таинственный лабиринт, в который случайно проник паук-пустынник…
Без этого открытия в Белой башне не зашел бы разговор со Стиигом о кровожадных подземных обитателях.
Без этого не возникла бы гипотеза о мутировавших крысах, стремящихся установить господство над Городом.
Неужели почтенный старец был прав, все-таки искусственный разум никогда не ошибался…
Найл размышлял об этом на заседании Совета Свободных, слушая унылую болтовню руководителей своих комитетов, отчитывающихся о том, как именно они своими героическими действиями спасали городских жителей после землетрясения.
Во время одного из таких бесцветных отчетов он поднялся со своего места и подошел к огромному окну, полностью занимавшему одну из четырех стен просторного продолговатого зала, в котором по традиции проходили полные собрания Совета.
Перед ним открылась замечательная панорама лежащего внизу города, разделенного надвое широкой лентой реки, свинцовой и потемневшей от непогоды.
Во все стороны глубокими ущельями расходились улицы и проспекты, застроенные многоэтажными зданиями и вливавшиеся в круглые площади-долины, засаженные зеленью деревьев.
Среди них вздымались ввысь, как горные утесы, серые столпы небоскребов, между которыми колыхались, раскачиваясь на жестоком ветру исполинские сети паутины.
Смертоносцы не переносили воды, поэтому все гигантские пауки спрятались в свои логовища, предчувствуя приближение бурного ливня.
Хмурая серая мгла, нависшая над головой не предвещала ничего хорошего. О чем-то монотонно докладывал руководитель комитета Совета Свободных, отвечавшего за питание пострадавших от землетрясения. Но его голос не достигал сознания Найла, находившегося в этот момент далеко отсюда.