Его ответ прозвучал, словно взмах хирургического ножа.

— Я вполне понимаю. Хорошо, я рад, что ты сказала мне об этом. Это объясняет одну или пару вещей. Понимаешь, Алек позвонил мне в день отлета. Он отменил разные договоренности и встречи, которые назначил до этого, заявив, что скоро уезжает на Дальний Восток и просит не ждать его, по крайней мере, год.

Роза понимала, что без Филиппы и не выжила бы в те месяцы. Бесцеремонное, озорное, легкомысленное отношение Филиппы к жизни не давало Розе долго задумываться о своих печалях. Временный союз стал длительным. Филиппа обрела в лице Розы якорь, резонатор, и ценила ее общество и мнение. Роза, в свою очередь, находила облегчение, будучи вынужденной излагать подробно детали огорчительного дня в колледже, а не зацикливаться на них молча, как это было прежде. И серьезные горести начинали звучать абсурдно, когда она рассказывала о них, и мало-помалу она обретала привычку видеть вещи пропорционально их действительной важности, а не той, что померещилась ей. Филиппа придумала для всех в колледже прозвища, хотя сама никогда не видела никого из них. Колин Мадер всегда именовался у нее Колин-матерь. Роза нашла такой прием невероятно ценным. У Филиппы имелась любимая теория — если кто-то досаждает тебе, вообрази его голым. Она утверждала, что это действует безотказно. Роза сомневалась в этом; ее уважение к человеческому телу носило слишком научный характер, чтобы оно могло вызвать смех, и она предпочитала не размышлять о скрытых деталях угловатого каркаса Мадера. И когда его презрительный взгляд направлялся на нее, она думала о нем, как о Колине-матери. Временами это приводило к подавленному и необъяснимому хихиканью, которое, понятно, раздражало его. Однако главная ценность этого приема крылась в том, что он снимал внутреннее напряжение у Розы, помогал равнодушно переносить неприязнь Мадера и не вступать с ним в открытые конфликты.

Если не считать Мадера, то Роза успешно одолевала почти все трудности, с которыми сталкивалась во время учебы. А поскольку она отрезала себе всякую возможность снова увидеться с Алеком, то после первой, острой боли оказалось проще прогонять все мысли о нем. Призрак ее ужасного обмана делал маловероятными их дальнейшие встречи в будущем, и это приносило ей хоть и горькое, но все-таки облегчение.

Не без помощи Филиппы Роза обнаружила, что вокруг нее непрерывно бурлит светская жизнь. Филиппа всячески старалась устраивать подруге встречи с мужчинами, а затем предоставляла природе брать свое. Роза была приятно удивлена, как часто новые знакомые просили номер ее телефона, а потом звонили и приглашали куда-нибудь, причем, без всяких усилий с ее стороны. Она не сознавала, что причина крылась в абсолютном отсутствии кокетства в сочетании с яркой, драматической внешностью, которая завораживала мужчин и заставляла их стремиться разрушить барьер ее холодной, отстраненной красоты. Роза выработала себе не похожий ни на кого стиль, опять-таки отчасти под влиянием Филиппы. Она стала одеваться в весьма оригинальном, эфемерном стиле, который не имел ничего общего с общепринятыми уличными фасонами, дерзко смешивая цвета и нарушая все правила. На ней роскошно выглядели остатки ткани и разные причудливые безделушки с дешевых распродаж. Отрастив очень длинные волосы, она делала из них самые фантастические прически и украшала их шарфами или застежками в античном духе. Ее лицо, а в особенности, глаза, отражали новую глубину характера. На вечеринках другие женщины казались рядом с Розой тривиальными, вялыми, неживыми. Такая перемена произошла с ней в результате активного самовыражения, развития ее личности, а не благодаря праздному досугу.

Филиппа очень скоро почувствовала, что ей трудно соперничать с подругой. Ей вовсе не хотелось, чтобы Роза, так, между делом, уводила ее партнеров. А Роза, конечно, была рада тому вниманию, которым пользовалась, но не чрезмерно. Это не казалось ей главным в жизни. Ее артистический темперамент все больше и больше заявлял о себе; она часто забывалась в каком-то экстазе, выполняя очередную работу, и когда это случалось, она не утруждала себя соблюдением социальных условностей, избрав свою собственную дорогу, защищенная мантией уверенности в себе и целеустремленности. Ее имидж больше не беспокоил ее — он сам работал на себя.

Разумеется, мужчины постоянно пытались затащить Розу в постель. К своему удивлению, она отвечала им с забавной отстраненностью, словно ее рассудок и тело каким-то образом пребывали в разводе. И в самом деле, поддаться искушению было делом несложным, так как все мужчины, осаждавшие ее, были опытными и привлекательными. Однако женский интерес к этому у нее отсутствовал. Она сознавала, что, не встреть в свое время Алека, она неизбежно отдала бы свою девственность одному из них, но теперь над этими связями нависала тень компромисса. Они относились ко второму сорту. Мучительные воспоминания были в ней все еще слишком свежи, чтобы понять это, и таким образом, без особых усилий воли, Роза хранила себя нетронутой, а своих поклонников оставляла в разочаровании. Роза номер один, да и Роза номер два стали бы переживать и беспокоиться, что оскорбляют чувства поклонников. А вдруг те сочтут ее фригидной? А вдруг она их как-то завлекала? И в том же духе. А Роза номер три держала себя с невероятной прямотой. Она могла поглядеть очередному поклоннику прямо в глаза и просто сказать «нет». Иногда они отступали, уязвленные, иногда упорствовали. Роза обнаруживала, что ее это на удивление мало волнует. Не раз ее обвиняли в жестокосердии. Это сначала приводило ее в недоумение, а потом, после некоторых раздумий, все больше нравилось. Однако, интересное дело, она заметила, что красивую женщину, в отличие от ее скромной сестры, редко обвиняют во фригидности.

Роза сделала только одну уступку раздраженной Филиппе, которая, хоть и пребывала в неведении относительно интимной жизни подруги, все же грызла ее иногда на манер старшей сестры. Она, наконец, нанесла визит в клинику Филиппы и теперь послушно глотала каждый день пилюли, больше из суеверия, чем для какой-то практической пользы. Мистическим образом она чувствовала, что будничное проглатывание этих крошечных белых дружочков устраняет опасность того, что она действительно заведет с кем-нибудь роман. Ей также требовалось убедить себя, что ее романтические принципы твердо коренились в ее личных убеждениях, а не в боязни беременности.

Роза, как и прежде, навещала Рональда и Энид, причем старалась появляться там по возможности вместе с Найджелом. Его присутствие заслоняло ее от родительских взоров, а, кроме того, давало ей возможность встречаться с ним на безопасной, нейтральной территории. Роза все больше осознавала свою наивность в отношении предлагавшегося брака. Найджел и она, хотя и связанные глубокой нежностью, принадлежали к разным мирам и все больше удалялись друг от друга. К счастью, он, казалось, полностью оправился от этой неудачи, хотя в те дни девушек домой не привозил. Однако нюх у Розы был острый. В один из выходных, вскоре после Пасхи, она поймала его.

— По-моему, ты прячешь от нас девушку, Найджел, — шутливо сказала она, когда Рональд и Энид удалились на отдых.

Найджел загадочно улыбнулся.

— Это нечестно, Роза. Я ведь не спрашиваю тебя, что ты делаешь, а?

— У меня нет твоих привычек, — упорствовала Роза. — Я ведь никогда не привожу своих мужчин к родителям.

— Я знаю. И предсказываю, Роза, что ты просто сбежишь как-нибудь с любовником, не сказав нам ни слова. А пока, прошу, не допрашивай меня.

Однако от Розы так просто не отделаешься.

— Я могу лишь сделать вывод, что, какой бы она ни была, ты держишь ее в тайне, потому что думаешь, что Энид может как-то все испортить. В последнюю минуту ты отказывался от нескольких поездок, предоставляя мне своими силами справляться с Энид. А когда ты здесь, ты постоянно бегаешь наверх, чтобы звонить из того телефона. Ты утратил аппетит и не слышишь половины того, что тебе говорят. Так что в данном случае речь может идти только о верной любви.