Слово, как видно, понравилось ей, и она повторила:

— Безобидные… У нас никогда не бывает даже драк. Каждый волен поступать, как ему хочется. А если не дорожить свободой, для чего же тогда спать под мостами?..

Присмотревшись, Мегрэ заметил, что глаза у нее покраснели, а лицо приобрело багровый оттенок, которого не было накануне.

— Вы сегодня пили?

— Чтоб заморить червяка.

— А что говорят ваши товарищи?

— Ничего не говорят… Когда насмотришься всякого, неохота судачить.

Видя, что Мегрэ направляется к лестнице, Леа спросила:

— Можно мне подождать вас, чтоб узнать новости?

— Я, возможно, задержусь.

— Не страшно. Не все ли равно, где болтаться?

К толстухе возвратилось хорошее настроение. На лице промелькнула по-детски наивная улыбка.

— А сигареты у вас не найдется?

Мегрэ показал на трубку.

— Тогда щепотку табаку… Если нечего курить, я жую табак.

Мегрэ поднялся в лифте вместе с больным, лежащим на носилках, и двумя сестрами. На четвертом этаже он столкнулся со старшей сестрой, как раз выходившей из палаты.

— Вы же знаете, где лежит Келлер… Я скоро приду: вызывают в операционную…

Как и накануне, больные уставились на Мегрэ. Очевидно, его узнали. Держа шляпу в руке, комиссар направился к койке доктора Келлера и увидел наконец его лицо, кое-где заклеенное пластырем.

Вчера Келлера побрили, и теперь он мало походил на свою фотографию. Лицо — землистое, с заострившимися чертами. Губы — тонкие, бледные. Мегрэ невольно вздрогнул, внезапно встретившись со взглядом больного.

Вне всякого сомнения, Тубиб смотрел именно на него, и это был взгляд человека, находящегося в полном сознании.

Мегрэ чувствовал: необходимо что-то сказать, а что сказать — он не знал. Возле кровати стоял стул, и он опустился на него.

— Вам лучше? — наконец спросил он, понизив голос. Мегрэ был уверен, что слова эти вовсе не потонули в тумане, что они были восприняты и поняты. Но глаза, по-прежнему устремленные на Мегрэ, выражали полное безразличие.

— Вы меня слышите, доктор Келлер?

Так начался длительный и малоуспешный поединок.

ГЛАВА V

Мегрэ редко говорил с женой о делах, которые вел. Впрочем, он почти никогда не обсуждал их даже со своими ближайшими помощниками и ограничивался только тем, что давал им указания. Таков уж был метод его работы: самому добраться до сути, постепенно вникая в жизнь людей, о существовании которых он еще накануне не подозревал.

«Что вы думаете об этом, Мегрэ?» — зачастую спрашивал его судебный следователь после выезда на место происшествия или же по ходу выяснения фактов.

Ответ был всегда один:

«Ничего не думаю, господин следователь».

А однажды кто-то заметил:

«Не думает, а вникает».

В известной степени это было действительно так, ибо комиссар придавал слишком большое значение каждому высказанному слову и поэтому предпочитал помалкивать.

Но на сей раз все получилось иначе, во всяком случае, в отношении госпожи Мегрэ — возможно, потому, что благодаря сестре, жившей в Мюлузе, она существенно помогла мужу.

Усаживаясь за обеденный стол, Мегрэ сообщил жене:

— Сегодня я познакомился с Келлером…

Госпожа Мегрэ была поражена. И не только тому, что он сам заговорил о Келлере. Ее поразил прежде всего веселый тон мужа. Может быть, «веселый» и не то слово, но как бы то ни было, выражение глаз и бодрый тон комиссара свидетельствовали об отличном настроении.

Газеты на этот раз не докучали Мегрэ, а помощник прокурора и судья оставили его в покое… Что им до какого-то бродяги, которого пристукнули под мостом, потом бросили в Сену, но он чудом спасся, а теперь профессор Маньен не перестает удивляться его живучести! Хм… ну и что?

Короче говоря, налицо такое странное преступление, где не было ни жертвы, ни убийцы и вообще никто не беспокоился о Тубибе, если не считать толстой Леа да еще двух-трех бродяг.

И тем не менее Мегрэ отдавал этому расследованию столько времени, словно речь шла о драме, взволновавшей всю Францию.

— Он пришел в сознание? — спросила госпожа Мегрэ, стараясь скрыть острое любопытство.

— И да, и нет. Он не произнес ни звука… Только смотрел на меня… Но я убежден, что он все понял, о чем я ему говорил… Старшая сестра придерживается иного мнения: она считает, что сознание больного притуплено лекарствами и что он примерно в таком состоянии, в каком бывает боксер, приходящий в себя после нокаута… Мегрэ принялся за еду, глядя в окно и прислушиваясь к щебету птиц.

— Как ты думаешь, он знает, кто на него напал? Мегрэ вздохнул. Потом на лице его вдруг промелькнула насмешливая улыбка — улыбка, которую он, казалось, адресовал себе самому.

— Не могу сказать ничего определенного… Мне очень трудно передать свое впечатление…

…Редко в своей жизни он бывал так озадачен и вместе с тем так заинтересован расследованием дела.

Кстати говоря, сама встреча происходила в крайне неблагоприятной обстановке — прямо в палате, где примерно десять больных лежали на койках, а другие сидели или стояли у окна. Некоторым было очень плохо. Все время раздавались звонки, по палате взад и вперед сновала медицинская сестра, наклоняясь то над одним, то над другим.

Почти все больные с нескрываемым любопытством разглядывали комиссара, сидевшего подле Келлера, и прислушивались к его словам.

К двери то и дело подходила старшая сестра и укоризненно, с обеспокоенным видом поглядывала на них обоих.

— Пожалуйста, не задерживайтесь в палате, — просила она Мегрэ. — Его нельзя утомлять…

Комиссар, наклонившись к больному, говорил тихо, чуть ли не шепотом:

— Вы слышите меня, мосье Келлер? Вы помните, что с вами случилось в понедельник вечером, когда вы спали под мостом Мари?

Лицо пострадавшего казалось совершенно бесстрастным, но Мегрэ интересовали только глаза. В них не отражалось ни тревоги, ни тоски. Глаза были серые, поблекшие, какие-то изношенные, много повидавшие на своем веку.

— Вы спали, когда на вас было совершено нападение?

Тубиб не отрывал взгляда от Мегрэ. И странное дело: казалось, не Мегрэ изучает Келлера, а Келлер изучает его.

Это настолько стесняло комиссара, что он счел необходимым представиться:

— Меня зовут Мегрэ. Я руковожу бригадой Сыскной полиции и пытаюсь выяснить, что с вами произошло… Я видел вашу жену, вашу дочь, речников, которые вытащили вас из Сены…

При упоминании о жене и дочери Тубиб даже не вздрогнул, но можно было поклясться, что в эту минуту в глазах его промелькнула легкая ирония.

— Вам трудно говорить?

Он даже и не пытался ответить ему хотя бы кивком головы или движением ресниц.

— Вы понимаете, что вам говорят?

Ясное дело! Мегрэ был убежден, что не ошибся. Келлер не только понимал смысл слов, но и прекрасно разбирался в интонации.

— Быть может, вас стесняет, что я задаю вам вопросы в присутствии других больных?.. — И тут же, чтобы расположить к себе бродягу, он добавил: — Я бы с радостью положил вас в отдельную палату. Но это, к сожалению, связано со сложными формальностями. Мы не можем оплатить это из нашего бюджета.

Как ни странно, но будь доктор не жертвой, а убийцей или подозреваемым лицом, все обстояло бы куда проще. Ведь для жертвы — увы! — по смете ничего не предусмотрено.

— Я буду вынужден вызвать сюда вашу жену: необходимо, чтобы она вас официально опознала… Эта встреча будет вам неприятна?

Губы больного слегка шевельнулись, но он не произнес ни звука. На лице — ни гримасы, ни улыбки.

— Как вы чувствуете себя? Могу ли я вызвать ее сегодня, сейчас же?

Больной промолчал, и Мегрэ, воспользовавшись этим, решил немножко передохнуть. Ему было жарко. Он задыхался в палате, насквозь пропитанной больничными запахами.

— Можно от вас позвонить? — спросил он у старшей сестры.

— Вы еще долго собираетесь его мучить?

— Его должна опознать жена… На это уйдет всего несколько минут.