— Вы заметили девушку, Энид?

— Да. Но не в первые несколько минут. Я думаю, что это было уже после того, как они сломали дверь. Она вышла из комнаты Терстона бледная, как полотно. Феллоус поговорил с нею, и она побежала прямо вниз.

— У вас очень точная память, мистер Норрис.

— У меня натренированная память. Я прошёл курс пелманизма[53].

Довольно неожиданно отец Смит повернулся к нему.

— Я так понимаю, мистер Норрис, что вчера вечером вы выражали интерес к преступлению — как вы это назвали — с психологической точки зрения?

— Что-то вроде того.

— Предполагая, что эта фраза означает хоть что-нибудь, считаете ли вы это конкретное преступление интересным с психологической точки зрения?

Алек Норрис посмотрел на него, и на мгновение лицо его сделалось мрачным.

— Я не понимаю этого преступления, — сказал он наконец.

— Я тоже, — печально согласился Сэм Уильямс.

ГЛАВА 18

А теперь, наконец, — викарий, подумал я с немалым удовольствием. Ибо из всех тех, кто уже был допрошен, не было ни одного, чьи поступки или высказывания были мне столь же неприятны, как мистера Райдера. В тот вечер, когда произошло убийство, он показался мне единственным человеком, окружённым какой-то тайной. Загадочными были и его довольно гротескная внешность, и его репутация оригинала и фанатика, и его очень странный вчерашний вопрос ко мне, и самое, наконец, поразительное и необъяснимое — его коленопреклоненная фигура у кровати Мэри Терстон спустя всего лишь двадцать минут после убийства.

Конечно, я полагал, что после всей бессвязности и неопределённости детективы сумеют извлечь из этого свидетеля нечто конкретное. Без сомнения, теперь даже я начну видеть хотя бы часть того «света», который уже указывал путь месье Пико.

Войдя, викарий нервно, но всё-таки вежливо нам улыбнулся и быстро уселся. Его длинные пальцы теребили какую-то бечевку, непрерывно сплетая и расплетая «кошачью колыбельку»[54]. Мне было ясно, что он тоже чего-то боится. Райдер ожидал вопросов, словно опасаясь, что после какого-то из самых невинных может наступить крах. И ещё, полагаю, ему было трудно сконцентрироваться. Его возбуждённый ум где-то бродил, а бледные глаза были какими-то пустыми. Одно было бесспорным — этот человек страдал.

— Жаль беспокоить вас, мистер Райдер, — начал лорд Саймон. — Но мы надеемся на вашу помощь.

— Сделаю всё, что в моих силах.

— Вы знали Терстонов уже довольно долго?

— С тех пор, как они здесь поселились. Они посещали мою церковь и были настолько добры, что приглашали меня в свой дом — чаще, чем я мог принять их приглашение. Видите ли, я не мог должным образом ответить на их гостеприимство. Мой собственный дом... — Он пожал плечами, и замолчал, как если бы внезапно почувствовал, что и так сказал слишком много.

— Было ли что-нибудь в этом доме, что, как бы это сказать, обратило ваше внимание? Какие-либо события, которые взволновали вас?

— Думаю, нет.

— Всё же вы спросили мистера Таунсенда вчера вечером, не заметил ли он, что здесь «что-то не так».

Викарий побледнел:

— Мистер Таунсенд — здравомыслящий молодой человек, поэтому мог увидеть некоторые свидетельства, которые не заметил я.

Несомненно: в его взгляде сквозило негодование. Я понял, что моя роль помощника детективов приносит мне одни шишки. Я уже нажил по меньшей мере двух врагов.

— Свидетельства чего? — спокойно спросил лорд Саймон.

— Свидетельства… некоего скандала. До меня дошли слухи.

Впервые за время моего краткого личного знакомства с лордом Саймоном он выказывал несомненный гнев:

— И вы посчитали своим долгом расследовать, насколько эти слухи правдивы?

— Да.

— То есть, войти в дом — в который вы были приглашены как гость! — и расспрашивать другого гостя?

— Да. — А затем очень спокойно и почти кротко он добавил, — Разве вы никогда не чувствовали, что задавать подобные вопросы — это ваш долг?

Лорд Саймон не снизошёл до ответа. А почему бы он должен был отвечать? Его вопросы были вызваны желанием узнать правду о преступлении, а интерес викария — простым любопытством, вынюхиванием, если не хуже.

— И что это были за слухи?

— Едва ли мне следует их сейчас повторять. О мёртвых… знаете ли.

— Мистер Райдер, я не думаю, что сейчас подходящий момент, чтобы выгораживать другого человека, даже если он мёртв. Что за слухи?

— В деревне говорили, и это достигло моих ушей, что имеет место своего рода понимание… между миссис Терстон и шофёром.

Думаю, все испытали огромное разочарование, которое обычно наступает, когда многообещающий, bonne-bouche[55] скандал оказывается в конечном счёте устаревшей новостью. По крайней мере я надеялся, что мистер Райдер расскажет что-то новенькое.

— А сами вы видели какие-нибудь доказательства этому?

— По существу нет.

Лорд Саймон говорил и смотрел так, как будто ощущал неприятный запах. Было совершенно очевидно, что викарий ему не нравится.

— И то, что вы услышали, не помешало вам принять приглашение на обед к Терстонам вчера вечером?

— Я посчитал своим долгом...

— Ах да. Я забыл про ваш долг. Вы, случайно, не знали, что у миссис Терстон была привычка ложиться спать в одиннадцать часов?

Викарий молча посмотрел на лорда Саймона.

— Нет, — наконец произнёс он.

— Вы же часто обедали здесь... кстати, как часто?

— О, много раз, много раз.

— Вы никогда не оставались, чтобы поболтать с доктором Терстоном, после того как миссис Терстон удалялась?

— Иногда.

— И вы никогда не слышали, как она отпускает реплику, что одиннадцать часов — это её время ложиться спать?

— Теперь, когда вы об этом сказали, я действительно вспоминаю что-то в этом роде.

— Во сколько вы покинули дом?

— Думаю, приблизительно без двадцати одиннадцать.

— Итак, вы знали, когда уходили, что миссис Терстон скоро пойдёт ложиться спать?

— Я мог об этом вспомнить, если бы подумал.

— О чём вы с ней говорили? Вы с ней в течение некоторого времени вместе сидели на диване.

— О, в основном, проблемы прихода. Она сказала мне, помню, что этот Столл, дворецкий, который поёт у меня в хоре, собирается скоро её покинуть.

— Она выражала сожаление?

— О да. Она была вполне им довольна.

— А вы?

— У него хороший бас.

Лорд Саймон откинулся на стуле. Я отвёл глаза от бледного дёргающегося лица викария и всмотрелся в его следователя. Возможно потому, что настало время переходить к самым важным вопросам, лорд Саймон, казалось, отбросил все проявления гнева или отвращения и стал самим собой — тянущим слова и внешне слабым.

— Ну, мистер Райдер, вы, кажется, любите сыграть в этакого следователя. Замечаете поступки людей и всё такое. Поэтому вы можете оценить трудности коллеги-сыщика и поможете ему выбраться из ямы, неужели нет? Факт, что вы могли бы нам помочь значительно продвинуться вперёд. Надеюсь, что вы приложите все усилия, чтобы ответить ещё на несколько моих глупейших вопросов. Вот, например, когда вы покинули дом, куда в точности вы пошли?

Я вдруг понял, что именно этого вопроса так боялся викарий. Он сглотнул, как делает человек, когда у него воспалено горло.

— Я… я решил пройти домой через сад.

— Давайте посмотрим. Это вон в той стороне от дома, не так ли? Туда не выходит ни одно из окон?

— Правильно. Там есть пешеходная дорожка, которая приводит прямо в сад дома викария.

— И вы пошли по ней?

— Да.

— Пошли домой?

Я думал, что ни один вопрос, который задавали этим вечером, не вызывал ещё такой выжидающей тишины. Пальцы викария сплетались и расплетались, а глаза смотрели в пол. Его ответ мы едва могли расслышать.

— Нет, — сказал он.