ГЛАВА 15

Если шофёр был необщителен, то девушка, которую называли его невестой, возместила это с лихвой. У неё, казалось, было много чего рассказать: как о своей и его жизни ещё до поступления в услужение к Терстонам, так и о вчерашних событиях. Лишь изредка требовалось задать вопрос, чтобы получить дополнительную информацию, безотносительно того, нужна ли она детективам или нет.

Энид была красивой девушкой. Глядя на неё сейчас, я был сердит на себя за то, что прежде был таким невнимательным. Возможно, я мог обвинить своё воспитание, но боюсь, что только сейчас подумал о ней, как о человеке. Конечно, останавливаясь в этом доме, я видел её достаточно часто. Но кроме приветливого пожелания доброго утра, когда я проходил мимо неё, я ничего не мог вспомнить.

У Энид были роскошные каштановые волосы и карие глаза с поволокой, лицо могло бы показаться несколько пресным, если бы не слегка лукавый наклон носа и живой улыбчивый рот. Она выглядела умной, темпераментной, привлекательной и при этом целеустремлённой. Это была молодая женщина, которая не остановилась бы перед крайними мерами, если бы посчитала их необходимыми. С другой стороны, она была способна на преданность. Интересное лицо и интересная личность.

История, которую она рассказала в ответ на наводящие вопросы лорда Саймона, была неожиданной. Она родилась в Сохо и была дочерью матери-гречанки и отца-англичанина. Её отец держал газетный магазинчик и немного занимался букмекерством, но однажды, когда ей было приблизительно двенадцать, он пришёл домой и сказал, что какая-то букмекерская банда жаждет его крови и что он должен исчезнуть. Она никогда не узнала, была ли та история правдой или просто поводом, чтобы оставить её мать, но, во всяком случае, он ушёл, и никто из них с тех пор его больше не видел.

Он оставил свою жену-иностранку, магазинчик, Энид и её брата, которому тогда было пятнадцать лет. Мать была совершенно неспособна содержать магазинчик, поскольку даже не умела писать по-английски. За два месяца их сбережения ушли на выплату долгов по арендной плате, и все трое вынуждены были переехать в одну комнату.

В этом месте сержант Биф вмешался, использовав своё служебное положение.

— Одну комнату? — переспросил он.

Энид шмыгнула носом.

— Поперек повесили занавеску, — пояснила она и продолжила свою историю.

По её собственным подсчётам, когда ей исполнилось по меньшей мере шестнадцать, она получила работу прислуги у одной пары, которая держала небольшую кондитерскую и табачную лавку в Баттерси. Энид покинула мать, и это было, пожалуй, типично для тех обстоятельств, в которых она родилась и выросла. Но теперь она вынуждена была признать, что больше никогда не видела своей матери и не слышала о ней. Однажды, приблизительно через месяц, девушка вернулась по тому адресу, где оставила её, но женщина-гречанка оказалась должна арендную плату за две недели и как-то ночью исчезла.

— Единственное, что я получила от этих людей в доме, — сказала Энид, — была пощёчина, когда они поняли, что я не собираюсь погасить эту арендную задолженность.

Но, по собственным словам Энид, она «блюла себя». Вскоре девушка покинула магазин в Баттерси, где очень уставала и где с ней «обращались по-свински», и нашла работу у молодой супружеской пары. С течением времени она переходила с места на место, но всегда пытаясь «подняться выше». Этим она называла не просто бóльшую заработную плату, но и работу у более образованных людей, у которых она могла научиться, как себя вести.

Её амбиции, казалось, сводились к подъёму по социальной лестнице. «Вверх» для неё означало всё большую «утончённость». И пока она говорила, я чувствовал, что она не позволяла ничему встать на её пути. На её лице появилось новое выражение, и даже голос изменился — в нём появилась твёрдость, которая удивила меня. Мне подумалось, что эта смесь английской и средиземноморской крови может оказаться очень опасной. Но я попытался отнестись к девушке непредвзято.

Её встреча с братом через пять лет после того, как они расстались, оказалась довольно драматичной. Они столкнулись в дансинге и узнали друг друга. С её братом тем вечером был Феллоус.

У брата, казалось, было много денег, но он не дал ей никаких объяснений. Он только сказал, что работает «по электричеству», и не поощрял дальнейших вопросов. Он тоже оставил мать или, скорее, она оставила его, когда у неё появилась работа на кухне греческого ресторана. Так что брат и сестра стали двумя из множества тех абсолютно свободных индивидуумов, о которых, по-видимому, каждый может услышать в радиопередачах, когда того или иного из них слёзно просят вернуться к умирающему родителю.

Тем вечером она записала для брата на листке бумаги свой адрес, но никаких известий от него или о нем не получала. Лишь несколько недель спустя зашёл Феллоус и сообщил, что её брат в тюрьме для кражу. Энид сразу поняла, что его процветание не было следствием какого-то отдельного акта, но что он был профессиональным преступником. Пока он был в тюрьме, она часто виделась с Феллоусом, и мы заключили, что между ними скоро возникло «притяжение». Он признался, что помогал её брату в нескольких «делах», но пообещал, что навсегда покончит с такой жизнью.

Однако, когда её брат вышел из тюрьмы, он и Феллоус вновь стали, как выразилась Энид, «не разлей вода», и, как следствие этой дружбы, были арестованы и получили сроки. Но, как настаивала Энид, это не было в природе Феллоуса. У её брата был сильный характер, и он просто втянул дружка в свои дела.

— Несмотря на его обещание вам? — заметил лорд Саймон.

— Но ведь тогда он был безработным, — парировала Энид.

Впрочем, когда Феллоус освободился, что случилось почти за год до её брата, который к тому времени считался настоящим рецидивистом, девушка уже имела возможность ему помочь. Она получила работу у Терстонов, поэтому обратилась к миссис Терстон, рассказала ей всю правду и убедила её взять Феллоуса на должность шофёра. Почти уже три года, уверяла она нас, он был «чист как стёклышко», радовался работе и откладывал на будущее.

— До тех пор, конечно, пока вновь не появился ваш брат?

— Это не имело никакого значения. Мой брат не сделал ничего плохого, поскольку его здесь не было.

— Я могу поверить в одного исправившегося преступника, — заметил Сэм Уильямс, — но два — это слишком.

— Тем не менее, это так, — сказала Энид. — Мой брат...

— … стал уважаемым швейцаром в местном отеле.

— Да. Он встал на честный путь. А почему нет? У него есть приличная работа. Двадцать пять шиллингов в неделю, а сверх этого чаевые. Эту работу нашла для него миссис Терстон, и она знала о нём всё. Спросите сержанта, как он себя ведёт.

— До сих пор никаких жалоб, — признал Биф.

— Тогда интересно, почему Феллоус не сказал, что Майлз — ваш брат.

— А вы его спрашивали? Почему он должен говорить вам о том, о чём его не спрашивают? Это не в его характере. Он предпочитает сказать слишком мало, чем слишком много.

Вскоре рассказ Энид подошёл к концу. Они с Феллоусом решили пожениться и начать работать в небольшом собственном отеле или ресторанчике. Это всегда было её мечтой. И каждый из них откладывал часть денег. Конечно, было ещё это завещание миссис Терстон, но лично она не обращала на него внимания. Да ведь миссис Терстон могла прожить ещё тридцать лет. А Энид не собиралась провести все эти годы, оставаясь прислугой. Это не для неё.

Тут мои подозрения к другим людям, которые могли быть связаны с убийством Мэри Терстон, отступили на второй план и сосредоточились на этом трио. Казалось уж слишком большим совпадением, что двое мужчин и женщина — все вышедшие более или менее из преступных слоёв общества — оказались в одном месте и абсолютно не были связаны с преступлением.

Конечно, я всё ещё не понимал, как они могли его совершить, но чувствовал, что один или двое, а может быть, и все трое, так или иначе виновны. И не отрицаю, что мне было жаль. Мне бы хотелось, чтобы история, рассказанная девушкой, оказалась правдой. Все они вынуждены были бороться за существование. Мне приоткрылась лишь часть грустной картины: тоскливая работа девушки по дому в качестве прислуги — в том возрасте, когда она должна была посещать школу. Годы недоедания и сверхурочной работы. А для мужчин — одиночество и нервное перенапряжение в жизни, избранной, вероятно, наполовину от отчаяния и лишь наполовину по склонности.