Но сегодня я понял, что нужно делать. Я понял это неожиданно, но очень ясно. Как будто это решение всегда было где-то рядом. В кармане джинсов, в ящике стола. Я возвращаюсь домой, сажусь на диван, открываю новую пачку сигарет. Часы тикают. Я выжидаю несколько минут, потом говорю: «Тик-так». Потом еще раз, и еще — на каждое тиканье часов мой дурацкий «тик-так». У меня даже на покурить почти не остается времени. Короткие нервные затяжки. «Тик-так».

Утром часы остановились. Совсем. Хозяйка, заявив, что я их сломал, потребовала денег. Я дал. Потом дал еще столько же, взяв с нее обещание не вызывать мастера, пока я не съеду. Хотя теперь-то я отсюда не съеду. Из принципа. Пусть им тоже будет плохо.

— Хорошая история, — говорю я. — С хорошим концом.

— Думаешь?

— Тик-так.

Наталья Иванова

Гости

Поздним вечером — мы с дочерьми уже и поели — муж привел гостей. Двое, одежды и лица нездешние, видать, издалека. Солидные, важные. Муж меня торопит: угощение, угощение давай; сам гостей провел в зал, лучшие кресла придвинул к огню. Я младшую послала вина подать гостям, яблок, накрыть большой стол — скатерть сменить, да наказала достать лучшую, с кистями, с продёржками, праздничную, приборы перетереть чистой тряпицей, чтобы блестели. Старшую поставила нарезать красиво да на большое блюдо разложить сыр — овечий, козий, да винограда к сыру уложить разного по паре гроздей — и мелкого золотистого, медового, сладкого, и с легкой кислинкой, с крупными, круглыми, на просвет почти прозрачными ягодами — зелеными, как заморский камень нефрит, и иссиня-красного, терпкого. Сама в погреб спустилась, выбрала мясо — какое тотчас жарить, а какое поставить на ночь в прогретую печь, куском, в меду да в пряностях, к завтраку и подать, нарезав ломтями, с зеленью, с соусами трех видов. Поднялась — а муж уже и старшую нашу услал с гостями сидеть, развлекать, а сам лепешки ставит — тонкие, кунжутом обсыпанные щедро. Иди, говорю, иди уже в зал, мясо мне только нарежь кусками потолще, а сама перец мелю — крупно, грубо. Угли разровняла в очаге, уложила решетку, мясо, каждый кусок, обваляла в намолотом перце — и на решетку его. Тарелки на край печи поставила, чтобы теплыми были, достала лепешки — ох, хороши вышли! — тонкие, золотистые, с нежной хрустящей корочкой, перевернула мясо, зелень вымыла да обсушила… Ну, подала: мясо, зелень, лепешки на отдельном блюде, салат с каплей масла… Только сели за стол — стучат в дверь. Муж вышел, двери-то прикрыл, а все одно слышно: спорят, шумят, — перед гостями неловко. Соседи, говорю, совсем стыд потеряли: и день и ночь у них гулянка! Муж в дом вернулся, сесть не успел — снова стучат! Да что ж это такое, муж говорит, и дочерям после — выйдите, мол, к ним, вас зовут. Смотрю — у младшей глаза уже на мокром месте, да и у старшей губы дрожат: парни соседские хоть и молодые, и семья с деньгами, да не сказать, чтобы очень были на лицо хороши, да и нрав… непонятный нрав — ласковые, но с наглецой, увертливые, а когда и нахамят. А в дверь уже не стучат — кулаками колотят! Тут один из гостей, постарше который, вино отставил, губы салфеткой промокнул, встал из-за стола — я, говорит, их усовестлю. И вышел. И вправду, успокоил как-то наглецов — слышно было, что ходят по двору и мимо дверей, но тихо, без песен, без крика. Дочерей я спать услала, сама со стола убрала, перемыла посуду, мяса хороший кусок нашпиговала да медом обмазала, травками увязала и поставила в печь; лепешки, что остались, укрыла полотенцем; комнаты для гостей проверила — всего ли хватает: питья на ночь, воды утром умыться, постелено ли… и сама ушла спать — умаялась как-то за день. А муж с гостями все еще в зале сидел, беседовал тихо.

Утром муж меня разбудил ни свет ни заря, и вижу — сам он уже одет и ходил куда-то. Вставай, говорит, пойдем с гостями за город, на гору, и девочек буди. Да как же, говорю, а завтрак-то? Собери, говорит, в корзину — на горе поедим, в роще. Ах, думаю, так вот что за гости-то! Никак покупатели на рощу-то нашу! Вот, думаю, радость… Побежала скорей, собрала три корзины, себе и дочкам нести: салфетки уложила, тарелки, приборы, мясо достала из печи — теплое, пахнет упоительно, — нарезала; в другую корзину молоко поставила, положила зелень, фрукты, орехи… Эх, лепешек-то свежих не успеваю напечь, стыд-то какой — вчерашние с собой брать… разве что с медом их предложить? А муж на кухню уже заглядывает, торопит… ну, вышли. Идем быстро, муж то с гостями да с дочками впереди, показывают друг другу на гору, на городишко соседский — не городишко даже, так, деревня деревней, — то отстанет, чтоб я его нагнала, торопит меня, давай, говорит, быстрей, не оглядывайся, корзину, может, твою понести? А я все из-за лепешек переживаю… сунулась в корзину — ну мед-то я, растяпа, и забыла! Вон лепешки лежат, а мед-то так на столе и остался!

Лот, кричу, я мед-то забыла!.. Сбегаю за ним, возьми корзину… Куда там! Опять вперед, к гостям ушел, не слышит. Повернулась бежать…

День кошки

— Да ты попробуй поживи, как кошка… Что ты нам завидуешь? Ну, да, да — спим когда хотим, где упадем, кормят за просто так, за ушком чешут… Почеши, кстати… Ну и что? А еду ты когда-нибудь выпрашивала? Унижалась, в ногах валялась за шматок сырой курицы? Ты есть захотела — пошла, открыла, взяла… сыру вон себе навалила полную тарелку, да еще с виноградом этим гадостным… Дай-ка кусок! Да не винограду… вот глупая. Виноград разве бывает кусками? Он или гроздьями, или ягодками отдельными. А вот сыр — он кусками…

— О чем бишь я? Да нет, я не голодаю, что ты сразу обижаешься: недокармливаю, недокармливаю… но хочется ведь не по часам! Не по расписанию! Не утром и вечером, строго в восемь и опять в восемь! Мы что, в армии?

— Что ты там пьешь? Фу! И почему вот, кстати спросить, ты мне молока не даешь? А? Во всех книжках, значит, котику молочко… в распевках — и в тех! Ми — миска молока… ми — мимо не налей… Ах, понос… Да с чего ты взяла? А с кефира не понос? Ну вообще-то да, с кефира нет, сколько уж я его выпила… Зато к тебе никто не врывается в туалет! В любой момент, и даже не постучавшись…

— А восемнадцать часов спать знаешь как тяжело? Кто-то, видите ли, посчитал — а нам теперь отдуваться. Уж мы изворачиваемся как можем, дробим сон — полчасика здесь, часик там… А как много я всего не понимаю? Слыхала про «принцип кошки»? Это который «когда кошка сомневается — она вылизывается». А сомневаются — когда информации мало, или она неполная, или просто объяснили плохо… Ты замечала, сколько я на вылизывание времени трачу? Думаешь, мне, домашней, столько нужно, чтоб умыться? Ха! А «закон кошачьей безысходности»? Вот куда ты меня с колен ссаживать, куда… А-а… ванна у тебя набралась… Ну пойдем, я посижу там с тобой.

— Чего «куда»? Ты здесь, а домовой там, пароль уже подбирал… Я его шуганула. У меня в каждом ухе по тридцать два мускула, чтоб поворачивались как душе моей будет угодно, — конечно, я его услышу, пусть и не рассчитывает втихушку тут пакостить. Дурак. Язык мне показал… Да, ты их не видишь. А оно тебе надо? Маленький, лицо как картофелина со дна мешка, полежалая и привявшая, глазенки бегают…

— Да не брызгайся ты на меня! Нет, не боюсь я воды, вот глупость какая… просто… Тебе вот приятно, если на тебя неожиданно брызнут?

— Давай уже спать. Ну пойдем, пойдем… Я тебе помурчу… Ну да, ты у меня о-фи-ген-но сообразительная: хвостом не укроешься, хоть справа налево его положи, хоть как. Пусти под одеяло. Что я, поспать не могу по-человечески, с комфортом? Вот так… и погладь. Ур-рм. Разбужу я тебя, разбужу, не проспишь. Спи давай. Гла-азки закрываются… Мяса мне завтра, что ли, купи. И себе. Попируем…