– Ну а сейчас наш ход! – крикнул Пьетро.

Холм воспламенился.

Король продолжал подчиняться и по мере своего обнажения парадоксальным образом приобретал все новые качества. Он вновь надел тунику, далматику и плащ. Потом настал момент, которого ожидали, на который уповали все собравшиеся. Совершающий богослужение подошел к коленопреклоненному перед алтарем Людовику, а корону торжественным жестом подняли на высоту вытянутой руки. Это была диадема Шарлеманя и монархов Франции. Как было заведено со времен Филиппа Августа, двенадцать пэров приблизились и, образовав круг, дотронулись до нее перед тем, как она коснулась королевского чела. В это мгновение, длившееся целую вечность, протянувшееся до самого конца Истории, Людовик XVI, у которого пересохло горло, принимая этот немыслимо тяжелый головной убор, не смог сдержать гримасы…

– Она… она слишком давит!

И его фраза запомнилась навсегда.

Тут же тяжелую корону заменили иной, усыпанной бриллиантами, сверкающей, изготовленной специально для него.

Настала очередь меча Шарлеманя, который принесли на бархатной подушке.

Меч Шарлеманя!

Он взял его в руку и поднял острием к небу.

А сейчас стоя!

На ногах у него были легкие башмаки с золотыми шпорами.

На пальце – кольцо властелина.

В свободной руке скипетр.

За ним простиралась горностаевая мантия с тридцатью вышитыми золотой нитью узорами.

Все сливалось перед его глазами. Это было настоящее пекло. По четырем ступеням он поднялся к поджидавшему его трону, у которого не было ни спинки, ни подлокотников, так как теперь монарх больше не нуждается в опоре. Он был вручен Богу и своему народу! Поднявшись, он обернулся и наконец – наконец-то! – сел.

Вначале казалось, что гул поднимается из глубины веков. Затем он стал более ритмичным, к нему присоединился звон колоколов. И вдруг началось извержение. Гремели фанфары, воспламеняли воздух симфонии, давали ожесточенные залпы пушки, оглушительно били колокола. Двери собора распахнулись, и народ, как ручей, как радостная река, потек отдавать почести своему королю. Одновременно открывали золоченые клетки, приготовленные для этого случая: под своды собора взмывали сотни птиц, они били крыльями, носясь в вышине между колоннами, стайками обезумевших ангелов пролетая перед витражами. Очарованная толпа разражалась радостными возгласами. Король блистал в своей синей мантии, подбитой мехом горностая и украшенной золотыми лилиями; он восседал на троне, держа скипетр и жезл правосудия, и по всей Франции, старшей дочери Церкви, люди, выпятив грудь, без устали кричали: «Рождество! Рождество! Да здравствует король! Рождество! Да здравствует король!»

С этого момента невозможно было больше сдерживать свои эмоции. Из глубины собора раздался крик Марии Антуанетты, королевы, да, королевы! Она разразилась рыданиями на своей трибуне под гром аплодисментов, поднимающихся отовсюду. Людовик смотрел на нее со своего трона; в течение всей церемонии он нуждался в ее поддержке, посылая ей радостные, хотя и тревожные улыбки, но сейчас он глядел на нее нежным заговорщическим взглядом. Она сквозь слезы ответила ему тем же. Господин де Клермон-Тоннер, коннетабль Франции, который пришел забрать меч Шарлеманя, от усталости споткнулся и растянулся на полу во весь рост. Анна Сантамария не смогла сдержать смех; она подмигнула Козимо, находившемуся на другой стороне трибуны. Архиепископ Реймса вздохнул, и черты его лица разгладились, но в глазах заблестели слезы. Юный граф д'Артуа уронил из-за этого свою корону и чертыхался, ожидая, когда ее поднимут и попадут ему. Посланник Триполи с рыданиями преклонил колени. Артиллерийские залпы посылали в небо пороховые облачка, раздалась мушкетерская стрельба, одновременно зазвонили колокола церквей, аббатств и монастырей.

Франция родилась заново.

А на соседних холмах налет, учиненный Виравольтой, драгунами и мушкетерами, превратил всю местность в невообразимое поле боя.

Овладевая изобретением, возвращенным ими из небытия, солдаты Стивенса и Баснописца, как и их отдаленные византийские и сарацинские предшественники, изучили все способы его применения. К тому же их пиротехники были снабжены невиданным оружием. Некоторые сжимали «ручные ракеты»; их залпы были подобны грому и освещали все вокруг огнями, оставлявшими при падении длинный след перед тем как разорвать бок ржущей от испуга лошади, воспламенить нагрудный крест мушкетера или же повалить королевского драгуна. Другие метали бомбы, содержащие воспламеняющуюся смесь, которые взрывались у самой земли, выпуская снопы ужасных вспышек. Это были те самые маленькие «ручные ракеты» из стекла или глины, которые некогда можно было увидеть у торговцев диковинками на базарах Смирны, Бейрута или Дамаска. По запальному фитилю огонь поступал внутрь полых сосудов в форме сосновой шишки, затем солдат бросал ракету, и она разрывалась на тысячи кусков.

– Это сон, – повторял Пьетро, покачивая головой.

Его клинок просвистел, он поднял его к небу, и металл как будто зазвенел. Пьетро снова бросился в бой.

– За мной!

Он сражался как дьявол. Стивенс с Баснописцем намеревались накрыть собор со всеми собравшимися лавиной огня; так как их планы были нарушены, пиротехники пытались развернуть пушки и сифоны в направлении атаковавших. Чтобы не дать им выстрелить, повсюду солдаты Виравольты бросались в рукопашную. Греческая смесь направлялась по гибким трубам и извергалась с помощью механизма, напоминающего нагнетательный насос; она загоралась у трубных отверстий, к которым подносили упаковки пакли, пропитанной воспламеняющейся жидкостью Со всех сторон ярко блестели попавшие в огонь алебарды клинки и стрелы. К небу поднимались клубы дыма, придавая этой битве вид сражения под предводительством какого-то демона, поднявшегося из преисподней. Посреди взрывов серы, пороха и селитры иногда взлетали на воздух и сами бойцы. Как переспевшие фрукты, лопались бочки.

Пьетро, сброшенный с лошади на землю, изо всех сил ударил по одной из бочек, так что она завертелась.

Чуть дальше собирались выстрелить из сифона, все еще нацеленного на собор.

В ярости Баснописец рявкнул нечеловеческим голосом:

– Стреляйте! Вы что, оглохли? Стреляйте!

Пьетро хватило трех ударов шпаги, чтобы уложить всех троих пиротехников. Но паклю уже подносили другие. Пьетро не успел помешать им, и он во всю мощь ударил ногой по стволу с огнедышащим дулом. Выбитый из пазов, ствол в считанные доли секунды взметнулся вверх, заняв почти вертикальное положение, так что огненная смесь изверглась… в небо над головами сражающихся.

Вира вольта переглянулся с окружавшими его солдатами.

– Нет. НЕТ!

Все стремительно бросились врассыпную.

Жидкий огонь дождем обрушился на то самое место, где они только что стояли, и поджег насос и котел. А неподалеку смесь раскидывала вокруг черные и красные языки. Она устремлялась между травами, извивалась по земле, подобно вязкой вулканической магме. Крошечной веточки было довольно, чтобы загорелось вещество, которое до того избежало воспламенения. Когда Пьетро оказался лицом к лицу с Баснописцем, земля как будто вдруг загорелась под воздействием извержения. Вокруг них все еще растекался во все стороны греческий огонь, искрящийся и быстрый, принимающий форму пламенных трезубцев и похожих на лаву полос. Огонь настиг десять человек в одну и ту же минуту, не делая различий между союзниками и врагами, и они мгновенно прекратили битву и с воплями покатились по земле. Другие пытались укротить этот смерч, но безрезультатно. Обезумевшие лошади с полными ужаса глазами бросались врассыпную, роняя пену на удила. Черные и серые мушкетеры, спешившись, вступили в бой. Злобно улыбаясь, Пьетро приготовился к схватке. За силуэтом в капюшоне он вдруг заметил Стивенса, разворачивающего своего коня и направляющегося сквозь деревья к опушке леса.