Наши друзья, пресытившись, видимо, великолепием окружающей природы, уже не обращали внимания на красоты пейзажа, заставляющего восторгаться даже наименее впечатлительных естествоиспытателей. Их небольшое убежище находилось метрах в десяти или двенадцати над морем, — под белоснежной площадкой верхней части рифа имелись пещеры, способные выдержать самый сильный натиск океана.

Виктор был занят приготовлением обеда. Сидя на корточках у костра, под палящими лучами солнца, он наблюдал за тем, как из носика большого медного чайника с шумом и свистом вырывается пар, тот самый пар, который помог Джеймсу Уатту[150] сделать свое гениальное открытие. Юный китаец, не реагирующий ни на солнечные лучи, ни на идущий от костра жар, вдруг поднялся, исчез на мгновение и вернулся с тремя чашками и чайником для заварки.

Пьер Легаль, лежа на спине у входа в одну из пещер, курил свою любимую трубку рядом с Фрике. Тот же, сидя перед обломком скалы, исписывал мелким почерком листки белой бумаги. Он то и дело макал перо (настоящее стальное перо) в чернильницу — чернила так быстро высыхают — и с удовольствием настоящего курильщика вдыхал поднимающийся кольцами дым дорогой сигары. На мгновение молодой человек прервал свое занятие и обратился к Виктору:

— Ну как, чай готов?

— Сколо, сколо, Флике, совсем сколо…

— А говядина с луком? — поинтересовался Пьер, раздувая ноздри.

— Уже готова.

— Прекрасно, мы сейчас перекусим.

— Совсем сколо…

Чай, сигары, говядина, лук!.. Что же вдруг изменилось в жизни наших друзей? Как случилось, что эти несчастные, питавшиеся еще совсем недавно, как и их друзья-папуасы, саговыми лепешками, собирались отобедать столь удивительным для здешних мест образом? Откуда у Фрике появились чернила, перья, бумага, ведь мы расстались с ним, когда он имел при себе лишь оружие и черного какаду? Несколько минут терпения, и ваше вполне законное любопытство будет удовлетворено.

Первая часть обеда прошла в молчании. И, лишь утолив голод и выпив несколько чашек ароматного чая с превосходным ромом, Пьер заговорил:

— Ну, моряк, что нового появилось в вахтенном журнале?

— Ты знаешь не хуже меня. Я описал все наши приключения, начиная с того дня, когда мы распрощались с жителями Новой Гвинеи. Мне остается положить листки в конверт и отнести их на почту.

— Почта, надо признаться, недалеко.

— Да, — ответил молодой человек с легкой грустью. — Но кто знает, когда появится корабль, который заберет и нас и письмо?

— Терпение, сынок! Терпение! И не в таких переплетах бывали. Нам немало пришлось пережить. Думаю, самое страшное осталось позади.

— Кто знает.

— Полно, ты что-то, против обыкновения, захандрил сегодня.

— Мне просто скучно.

— Можно подумать, мне весело.

— От этого не легче.

— Я понимаю, ты томишься от безделья, хоть мы теперь как сыр в масле катаемся. Послушай, почему бы тебе не прочесть мне все, что ты написал. Это поможет убить время.

— Согласен, но, боюсь, будет неинтересно.

— Глупости. Ты — прекрасный рассказчик и любого любителя баек можешь заткнуть за пояс.

Фрике улыбнулся, собрал свои листки, закурил сигару, опустился на землю и начал:

— «Мой старый друг! Свое последнее письмо я отправил с Суматры. С тех пор нас все время преследуют неудачи и…»

— Можно ли такое говорить, — прервал возмущенно Пьер Легаль.

— Если ты станешь перебивать на каждом слове, я никогда не закончу. Речь идет не о том, что мы делаем сейчас. Я описываю то, что произошло с нами за последние два месяца.

— Ты прав, — смущенно признался Пьер. — Я болтаю, как попугай. Буду теперь держать язык за зубами. Полный вперед…

Фрике снова принялся за чтение.

— «…Если все будет так продолжаться, нас с Пьером наверняка ждут невероятные приключения, как в те далекие времена, когда мы с вами познакомились. Судите сами. Мы покинули Суматру и отправились в Макао за китайскими кули для нашей колонии, можно сказать, за неграми с желтой кожей (помнится, я уже писал вам об этом в Париж перед самым отъездом). Все шло как нельзя лучше, но один негодяй, американец, капитан корабля, на борту которого находились наши китайцы, решил присвоить их себе. Он без зазрения совести сажает нас под арест и морит голодом, надеясь заставить таким образом переписать трудовые соглашения с кули на его имя.

Я так и вижу, как, читая эти строки, вы возмущенно дергаете себя за ус, постукиваете кулаком по столу и говорите, поглаживая саблю: «Черт побери, этого бы не случилось, будь я с ними!» Но уверяю, все произошло бы точно так же! Впрочем, это пустяки… Не стану подробно описывать наши приключения, скажу лишь, что вскоре корабль потерпел крушение, но нам удалось спастись.

Остров, на котором мы оказались в результате кораблекрушения, был, к сожалению, населен людоедами, и наши триста кули угодили к ним в руки. Чудом оставшись в живых, мы, захватив пирогу островитян, добрались до берегов Новой Гвинеи. Жители этого большого острова не меньше наших старых врагов, канаков Новой Каледонии, любят лакомиться человеческим мясом. Чего только не перевидели мы за время этого вынужденного путешествия; приходилось жить в домах, построенных на сваях посреди воды, спать в доме, украшенном гирляндами человеческих черепов, готовить саговые лепешки, охотиться на райских птиц. Однажды мы чуть было не погибли, но, просидев в осаде почти неделю, унесли все же ноги благодаря одному происшествию, о котором расскажу как-нибудь в другой раз, ибо мне не терпится перейти к описанию потрясающих событий, касающихся и вас и странным образом завершающих наши приключения, несмотря на то, что сейчас вы по-прежнему, во всяком случае мне хотелось бы этому верить, находитесь в своем кабинете на улице Лафайет.

Итак, после всех злоключений, распрощавшись с нашими новыми друзьями — Узинаком и его племенем, мы взяли курс на Торресов пролив. У нас было достаточно провизии… Постойте! Я забыл вам сказать, что на острове Вудлэк нам удалось спасти одного китайчонка, которому людоеды собирались перерезать горло. Он — славный паренек, и, думаю, мой чернокожий приемный сын будет очень рад познакомиться с ним.

Но продолжим повествование. Путешествие, казалось, должно было закончиться благополучно. Первые четыре дня прошли спокойно благодаря тому, что Пьер из предосторожности предпочитал плыть только днем. Пятый день подходил к концу, когда вдруг море начало штормить. Мы находились в открытом море. Пристать к берегу было невозможно. Мы убрали мачту и прикрепили парус, так чтобы он покрыл всю лодку и туда не смогла бы проникнуть вода; теперь наша пирога стала походить на эскимосский каяк[151]. Затем мы проделали три отверстия, чтобы иметь возможность высунуться до пояса, и стали ждать приближения бури.

Да, черт подери, ждать пришлось недолго. Резкий ветер, дувший уже с полчаса, превратился в настоящий ураган. Небо почернело, загремел гром, засверкали молнии. Наша утлая лодчонка под порывами ветра помчалась со скоростью курьерского поезда, как пробка, держась на плаву. Благодаря предпринятым мерам предосторожности, волны и ветер не представляли для нас особой опасности, наскочить на риф было куда страшнее. Можно только удивляться, что пирогу не разнесло в щепки.

Ураган бушевал двое суток. В течение этих бесконечных дней дождь, ветер, гром, град не утихали. Нас мучила жажда, которую удавалось на короткое время обманывать с помощью раскисших в воде саговых лепешек. Пирогу болтало из стороны в сторону с неимоверной силой; смею вас заверить, ваш бедный желудок, страдающий морской болезнью, не выдержал бы подобного испытания — его бы выворачивало наизнанку раз пятьдесят за час.

Само собой разумеется, мы были совершенно разбиты и измучены, волны то и дело накрывали нас с головой. Но всему приходит конец в этом мире, даже страданиям. На черном небе появились просветы, молнии сверкали теперь не так часто, раскаты грома звучали все тише и тише, ветер стал понемногу стихать. На небе появились звезды, но понять, где мы находимся, было нелегко. Сквозь порывы ветра до меня донесся голос Пьера: