— Мархабан, мархабан! ^[45]— воскликнула старуха и сразу же принялась громко о чем-то болтать с мужчиной и девушкой, которые притащили меня сюда.

Пока эти трое были заняты горячей дискуссией, я огляделась. Вдоль двух стен выстроились в ряд кувшины для масла, такие огромные, что в них мог спрятаться Али-Баба вместе со всей своей разбойничьей шайкой. Рядом стояли несколько мешков, скорее всего с зерном, мукой или рисом. Остальное место вдоль неровных глиняных стенок занимали большие и маленькие кувшины, коробки и жестяные банки, в которых с незапамятных времен хранят китайский зеленый «пороховой» чай — в данном случае, судя по виду торговых марок и упаковке, товар был приобретен еще до войны, хотя позолота на них блестела как новенькая. Тут меня охватило новое ощущение. Нос мой почуял не менее десятка разных запахов — от самой отвратительной вони до пикантнейших ароматов. Среди них я безошибочно узнала помет какого-то животного, ланолин, то бишь воск, получаемый при промывании овечьей шерсти, растительное масло, пряности и пот. Кроме того, воздух наполнял еще какой-то аромат, совершенно мне незнакомый и чуждый. От боли, шума, всех этих запахов и ощущения абсолютной нелепости происходящего у меня кружилась голова, волнами накатывала тошнота, сопровождаемая пляшущими черными мушками в глазах. Все это предвещало скорую потерю сознания.

Молодой человек опустился рядом со мной на колени, осторожно приподнял мою голову и, положа руку себе на сердце, сказал:

— Нана говорит, что я был очень невежлив и должен попросить у вас прощения. Меня зовут Таиб, Та-иб, — повторил он по слогам. — А это моя сестра Хасна. — Он кивнул в сторону тоненькой серьезной девушки, стоявшей поодаль. — Вы сейчас в доме моей бабушки, Лаллы Фатмы.

Услышав среди незнакомых иностранных слов свое имя, бабуля поклонилась, похлопала себя по огромной груди и подтвердила:

— Фатма, эйай, Фатма.

Все они с выжиданием уставились на меня. Я не сразу вспомнила свое имя, но потом сделала над собой усилие, сравнимое с одним из подвигов Геракла, перепахала всю память и добралась-таки до нужной информации.

— Изабель Треслов-Фосетт, — представилась я и увидела на их физиономиях выражение озадаченности. — Изабель, — поправилась я и заметила то же самое. — Иззи, — уступила я в конце концов.

Как только они услышали это слово, все разом вдруг громко рассмеялись. Потом бабушка Фатма издала низкий, гудящий звук, и смех усилился. Интересное кино.

— Простите, — сказал наконец Таиб. — «Изи» по-берберски значит «комнатная муха», отвратительная и жалкая тварь.

Значит, отвратительная и жалкая. Неплохое начало.

Таиб повернулся к бабушке, и они вышли, о чем-то болтая на своем гортанном языке. Он отчаянно жестикулировал, показывая в сторону двери, через которую виднелись горы, потом на меня, лежащую в полном альпинистском снаряжении. Пожилая женщина оглядывалась на незваную гостью с крайним изумлением. Она громко и возбужденно что-то сказала, ударила кулаком по ладони и покачала головой. Подтекст был совершенно ясен: ох уж эти европейские женщины! Они полагают, что способны делать то же, что и мужчины! Лазить по горам, вы где-нибудь видели такое? Ничего удивительного, что она попала в беду.

Старуха замахала руками, словно от чего-то отказывалась, потом поспешила к Хасне, чтоб проследить, что она там готовит над жаровней, и через минуту ко всем прочим ароматам, заполнявшим комнату, добавились тона розового масла, смешанные еще с каким-то странным горьковатым запахом. Очистив таким образом воздух, хозяйка постелила на пол овечью шкуру, опустилась на нее, скрестила ноги с изящной ловкостью человека, который не один год тренировал мышцы бедер, и без дальнейших церемоний положила ладони на мою злосчастную лодыжку. Крик мой потряс стены, но никто не обратил на него внимания. Вместо этого все уставились на мой башмак от «Саломона» с таким видом, будто перед ними была змея. Великолепная обувь, еще старой модели, моя любимая, с изысканным шитьем и с молнией, спрятанной под клапаном из гортекса. Для неискушенного глаза она выглядит сплошной, непонятно, как надевается и снимается. Потрясающие, сказочные башмаки. А Таиб уже выхватил нож и приготовился взрезать ботинок.

— Нет! — Не обращая внимания на тошноту, я наклонилась вперед, показала ему, где находится потайная молния, а потом промямлила по-французски: — Но осторожно, пожалуйста. Очень осторожно.

Повинуясь моей просьбе, он медленно расстегнул молнию, как можно свободнее распустил шнуровку и с предельной осторожностью освободил мою ногу от обуви. При этом я все равно не смогла удержаться от едких слез. Потом, непонятно зачем, парень передал мне ботинок. Я прижала его к груди как чудодейственный талисман.

Лалла Фатма обхватила ладонями поврежденную лодыжку и с необыкновенной сноровкой мастерски намертво зафиксировала сустав, одновременно тщательно ощупывая подвижными пальцами опухоль, окружающую его. Было больно, но не так чтобы очень. Я ожидала худшего.

— La bes, la bes, la bes, — бормотала она непрерывно, как бы успокаивая меня.

Очень скоро я успокоилась, хотя, как выяснилось, напрасно. Одной рукой нана вдруг прижала мою лодыжку к себе, а другой резко повернула ее и изо всей силы дернула. Раздался, как мне показалось, оглушительный треск, словно кто-то рядом выстрелил из пистолета. В глазах у меня пошли красные круги. Я почувствовала не простую, но глубинную боль, пронизавшую все мое существо. С этим звуком будто открылся некий клапан, и я с головой ухнула в бурный поток кроваво-красного адреналина. Потом вдруг все кончилось, и меня снова окатило, но на этот раз освежающим душем белого света. Кто-то зааплодировал, вокруг раздались оживленные голоса.

Я снова открыла глаза и увидела перед собой лицо старухи. Оно было чрезвычайно довольным, словно она совершила нечто такое, что еще более прославило ее и без того громкое имя. Как по команде, в комнату вернулись все остальные женщины. Хозяйка немедленно принялась руководить ими, покрикивая и всплескивая руками. После недолгих минут тишины и покоя в помещении снова воцарились гвалт и суматоха. Хасна передала бабушке тарелку с какой-то мутно-зеленой мазью. Старуха быстро разбила яйцо, выпила белок, желток добавила в тарелку, поставила ее возле жаровни, чтоб она прогрелась, направилась к полкам и вернулась с глиняным кувшином, крышка которого была запечатана воском. Лалла Фатма не без некоторых усилий откупорила его, и комнату заполнил густой, отвратительный запах какой-то тошнотворной тухлятины, гнили, словом — чего-то неописуемо вонючего. Старуха удовлетворенно втянула в себя воздух, сунула руку в кувшин и вытащила полную горсть какой-то темной и вязкой дряни. Потом она улыбнулась мне, продемонстрировав отсутствие многих зубов, и протянула руку. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы эта ведьма приближалась ко мне со своей бурдой.

Я прижалась спиной к стене, изо всех сил замотала головой и взмолилась:

— Нет-нет. Пожалуйста, дайте воды. Просто воды.

Таиб перевел, но его бабуля и слышать ничего не хотела.

— Охо, охо, — повторяла она снова и снова и грозила мне пальцем. — Аман, охо.

Потом с неожиданной, зверской силой Лалла Фатма ухватила меня за лодыжку и принялась размеренными круговыми движениями размазывать по ней и втирать это омерзительное вонючее вещество. Когда мой ужас перед запахом немного поутих, до меня дошло, что ощущение там, в общем, было довольно приятное, как при хорошем массаже. От поврежденного места по всей ноге и выше стало распространяться тепло. Наверное, эта женщина и вправду знала, что делает.

Лодыжка непроизвольно, сама по себе дернулась. Двигается! Значит, не сломана. Я подумала об этом с внезапной надеждой, несмотря на то что все еще испытывала чертовскую боль. Теперь старуха накладывала на мою ступню толстый слой теплой зеленой мази, закончив, накрыла ее пучком тростниковых стеблей вместо шины и замотала все тряпичной полоской, оторванной от белого покрывала Таиба.