Так вот, Виктор Петрович был шизиком, залеченным психиатрами старой школы. Процедуры и непрерывный прием лекарств состарили его ум до мышления столетнего старика, хотя на самом деле, судя по внешности, Виктор Петрович был намного младше моих родителей. Угрюмый сосед по палате, который все время держался за голову и ходил из стороны в сторону. Иногда с криками: «вы очистили мою голову от мыслей, будьте вы прокляты!» — он кидался на санитаров. Ну, кидался — это сильно сказано. Что может живущий на одних лекарствах старик против молодых сильных мужчин? Кроме того, в больнице все знали волшебное слово, которое успокаивало Виктора Петровича лучше любых ремней и тумаков. Сульфазин. Во времена молодости Пестрова широко применялось вышеупомянутое средство лечения буйных психов. Если хотите знать мое мнение, и многие врачи, кстати, со мной согласятся, данный препарат использовался скорее в карательных, чем в терапевтических целях. Ирония в том, что Виктор Петрович не знал, что эта процедура давно запрещена. Сульфазин кололи под лопатку, после чего тело больного перемещалось в ад, где расплачивалось, судя по количеству боли, за грехи всего его рода, ну а душа оставалась на земле. Пациент молил о смерти, но убивать страдающих людей негуманно. Делать вид, что ты веришь, что ему станет легче — вот что гуманно.

Вы когда-нибудь видели, как у человека от страха шевелятся волосы на голове? Как глаза выпучиваются так, словно вот-вот вылезут из орбит, а из горла доносится непонятный то ли хрип, то ли писк? А я видел. Вот Виктору Петровичу было реально страшно. А мне-то что? Ну, подумаешь, буду мыть пол в офисе. Кроме того, как я недавно выяснил, моя персона, сжимающая швабру в руках, действует на Алю возбуждающе.

Двери лифта открываются, я оказываюсь в приемной, которая до отказа забита людьми. Быстро оглядев коллег и не найдя ни одного плаката или футболки с надписью: «Олег, мы скучали!» или «Олег, с возвращением!» я решил, что сборище организовано не в мою честь. Тем не менее, при моем появлении народ замолкает, даже вещающий в центре помещения несомненно жизненно-важную информацию Сергей прерывается на полуслове. Смотрят на меня.

— Добрый день, — здороваюсь я. Все молчат, кто-то смущенно опускает глаза. За этот год ко мне привыкли, многих даже забавляло мое поведение. Кажется, этим людям стыдно, что они остались на своих местах, а меня понизили. Стыдно передо мной? Глупости. — Где мне можно взять ведро со шваброй? — спрашиваю я, останавливая взгляд на Нине, которая должна знать все на свете. Ей положено по статусу.

Видя, что я ни на кого не обижаюсь, народ расслабляется, кто-то мне машет, кто-то улыбается. Это приятно.

— Какое к чертовой матери ведро со шваброй!? — срывается Сергей. — У нас катастрофа, все компы заражены непонятного происхождения червем, кажется, рожденным в Китае. Быстро дуй к Александру, он вместе с другими администраторами в кабинете разработчиков.

— Э-э-э, точно? — переспрашиваю.

— Ты еще здесь? — рявкает Сергей.

Я, чуть опустив голову, быстро прохожу в свой бывший кабинет, где мне тут же объясняют, что нужно делать.

В отдел клининга меня, кстати, все равно перевели. Этим же вечером я подписал все бумаги, Нина показала мне новую запись в трудовой. Зарплата упала в шесть раз, вернее, официальная зарплата. Остальные деньги я теперь получаю в белом конверте. Кому рассказать — умереть со смеху можно. Уборщик, одновременно являющийся психом со справкой, неофициально следит за безопасностью целого направления разработки, отвечающего за программное обеспечение в сети крупнейших супермаркетов города, а скоро и некоторых банках. Бойтесь стартапов, пользователи!

Это небольшое признание, доверие, если хотите, как будто придало мне сил. Когда Александр был в отпуске, я занимался администрированием компьютеров компании в одиночестве, частенько вечерами задерживаясь на работе, приводя в порядок домашние ноутбуки членов семьи Сергея, что неофициально входило в обязанности Александра. Хочу заметить, что, несмотря на теперь непрекращающийся ни на час шум прибоя в моей голове, я ни разу за этот месяц не напортачил, хотя и под конец устал как лошадь, да и эхо в голове стало повторять за мной слова чаще, чем я привык.

— Вдох и выдох, — говорю я, заглядывая Але в глаза, — ты торопишься. Делай так, как я говорю. Медленный вдох и медленный выдох.

Телефон на ее столе трезвонит, не переставая, на экране мигает номер Веры Анатольевны.

— Аля, вдох-выдох. Аля!

— Да-да, я пытаюсь.

— Если ты меня не послушаешься, этой ночью будет так же, как и прошлой, но в этот раз я не сжалюсь на твои мольбы. Я не шучу.

— Да-да, я пытаюсь, — повторяет она. Прикрыла глаза, расслабила плечи, глубоко вдохнула и выдохнула.

— Молодец. Теперь отвечай на звонок. И помни, что все условия договора с нашей стороны выполняются в срок.

Аля кивает и прикладывает трубку к уху. Она ведь опять пыталась нервничать несколько дней назад. Пришла домой злая, не хотела со мной разговаривать, фыркала и отворачивалась. Неудачно уронила на пол блюдце, после чего полчаса рыдала над осколками, не поддаваясь ни на какие уговоры. В такие моменты я знакомлю ее, скажем так, с элементами антуража российских психбольниц. Экскурсию провожу, бесы в моей голове. Прошлой ночью я до четырех утра не разрешал погасить яркий свет в спальне, как часто делают в психбольницах. Хорошенько отдохнуть в таких условиях физически невозможно, хотя, кто говорил об отдыхе? Очень часто основная цель наших клиник заключается в том, чтобы свести с ума тех, кто по каким-то причинам не успел до конца сделать это самостоятельно на свободе.

— Вера Анатольевна, я прошу Вас подготовить список необходимых вам доработок, с четко проставленными приоритетами. Мы обсудим этот перечень с программистами, только после этого я смогу Вас сориентировать по срокам разработки. Но не раньше.

Я беззвучно хлопаю в ладоши и покидаю ее кабинет, будучи полностью спокоен за свою Алю.

2 месяца спустя

Аля

Понятия не имею, на что я надеялась, влюбляясь в больного человека, заставляя его поверить, что мы вместе преодолеем любые препятствия. А затем, когда позволяла ему проверять и править рецепты, которые выписывали мне врачи, — после возвращения из Турции я прошла осмотр у терапевта, сдала несколько анализов, определивших у меня невроз и кое-что по мелочи. Когда внутри тебя покой, а вокруг гармония — невероятно сложно поверить, что в любой момент жизнь может сделать подсечку, приготовив в месте твоего падения бездонную яму, наполненную зыбучим песком. Ты можешь ничего не делать, просто стоять на месте, а тебя подтолкнут к болоту, из которого самостоятельно не выбраться.

И вижу наши отношения с Олегом так: мы оба тонем, держа в руках разные концы одной веревки, попеременно захлебываемся, но не даем сгинуть друг другу.

Что ж, у меня было много прецедентов, благодаря которым я должна была догадаться, что пришла моя очередь вытаскивать его. Но мне слишком сильно хотелось счастья, я игнорировала знаки.

Переломным моментом оказалось утро накануне моего отъезда в командировку. Мы с Ниной сидели в моем кабинете и чертили график поставок новой версии нашим клиентам. Дверь резко открылась, и на пороге появился Олег с безумными глазами. Первое, о чем я подумала: какой же мятый у него свитер. Лицо мгновенно залилось краской, потому что вчера вечером я обещала Олегу, что приведу в порядок его накануне выстиранную одежду, а потом напрочь забыла за разговором с подругой. Утром же мы, как и обычно теперь, опаздывали, поэтому я даже не взглянула, что он натянул на себя. Из меня отвратительная жена, как он только терпит меня…

— Аля, мне только что позвонили. Представляешь, Хемингуэй умер, — его серые глаза с опаской смотрели на меня, словно он ожидал, что я грохнусь в обморок при этой новости.

— Олег, еще в прошлом веке, — приподняла бровь невозмутимая Нина, — раз уж ты об этом заговорил… Пушкина, Лермонтова и Толстова тоже давно нет с нами, — добавила шепотом и сделала жест рукой, дескать, держись, мы с тобой. Олег на минуту растерялся, потер лоб, повернулся было к двери, но потом резко обернулся.

— Нет, другой «Хемингуэй». Виктор Петрович, поэт, он лежал вместе со мной в больнице. У него так же как и у Хемингуэя после электросудорожной пропала способность сочинять.

— А, этот, — облегченно выдохнула я.

— Да. Представляешь, он хотел о чем-то поговорить со мной перед смертью, но не успел, — пожал плечами, — это очень странно, он редко с кем-то разговаривал, даже врача своего не помнил в лицо, а мое имя не забыл.

— Тебе позвонили его родственники?

— Нет, моя мама. С ней связалась сиделка Виктора Петровича. Знаешь, я навещал старого поэта сразу, как выписался из частной клиники. Его вместе с большинством пациентов и персоналом перевели в другую больницу под Киевом после того, как закрыли ту…ну, про которую я тебе рассказывал. У меня там много знакомых, нужно будет, кстати, как-нибудь съездить. Интересно, — и, глубоко задумавшись, он ушел к себе в кабинет.

Вечером мне позвонила мать Олега и настойчиво расспрашивала, как Олег себя ведет, хорошо ли он спит, как питается. На вопросе, изменились ли как-нибудь наши отношения в интимном плане, мое терпение лопнуло:

— Инна Викторовна, Вы что-то конкретное хотите мне сказать? При всем моем уважении я не могу более разговаривать, потому что нахожусь в самолете, который через пару минут взлетает.

— Алечка, недавно умер приятель Олега, переживаю, как он воспринял эту новость.

Я прижала руку к груди.

— Вы думаете, что смерть «Хеминг…» Виктора Петровича может повлиять на Олега так же, как смерть Алины?

— Я не знаю, надеюсь, что нет. Кроме того, хотела с тобой посоветоваться. Виктор Петрович оставил Олегу записку перед смертью, я вот думаю, может, ее выбросить.