— В Герреро-Негро, отель «Мирабель», — ответила я, внезапно ощутив усталость. Я сидела на кухонном столе и наматывала спиральный телефонный шнур на пальцы ступни. И вдруг из чистой вредности прибавила: — Persona a persona[22].
— Что, простите? — удивился оператор.
— Да так, ничего.
Последовало долгое молчание. Потом до меня донеслась какая-то трель, сопровождавшаяся треском и шумами. После шестого звонка менеджер отеля поднял трубку. Убийственно растягивая слова, оператор попросил соединить с комнатой «Сеньора Сэма Эс-с-с-пия».
— О’кей, — ответил менеджер, после чего послышалась серия долгих гудков. Затем сонный женский голос пробормотал:
— Bueno? Qué pasó?[23]
«Что, черт побери, происходит?» — подумала я. Голос походил на Нинин, но точно сказать было трудно: я плохо помнила ее тембр. Оператор снова изрек свой вопрос. Женщина ответила:
— Простите, он вышел. Но уже вот-вот вернется.
Послышался шорох, и я представила себе, как два тела ворочаются на мексиканском матрасе.
— Спасибо, — отчеканил оператор, а затем обратился ко мне: — Назначить звонок на другое время?
Я повесила трубку и подтянула колени к подбородку. Может быть, менеджер соединил меня с чужим номером? Но нет, эта женщина (Нина?) сказала, что Сэм вот-вот вернется. Разумеется, этому должно быть какое-то логическое объяснение. Нина была в его комнате… потому что в ее номере начался пожар. Или потому что Сэм выскочил в ближайший магазин за выпивкой и презервативами. Господи, да что же это такое? Я тупо уставилась на кухонное окно, за которым виднелась старая магнолия. Мы посадили ее как-то летом — я, Элинор и Джо-Нелл, — чтобы порадовать маму, убитую уходом Уайатта. Именно его измена, а не смерть, запомнилась нам как окончание их отношений. Сколько времени продолжалась его интрижка, мы, конечно же, не знали — не подозревали даже о существовании этой стриптизерши. Мне тогда было лет десять, и я и не представляла себе, что отчим может удрать с какой-то другой женщиной.
В тот вечер, когда он уехал, я сидела на кухне и делала себе бутерброд с арахисовым маслом и бананом. Кухонный стол был весь завален обрезками лука и вареной картошки. Со второго этажа донесся голос Уайатта, который говорил маме, что едет в Нашвилл. Элинор была уже достаточно взрослой, чтоб смекнуть, что к чему. Она подслушивала, стоя у подножия лестницы, и по лицу ее бежали слезы. Ей нравился Уайатт. Помню, что я посмотрела на бутерброд и решила, что он не полезет мне в горло. Тут в кухню вошла Джо-Нелл, которой тогда только-только исполнилось шесть. Она уставилась на мой бутерброд, и я отдала его ей. Бутерброд был проглочен в два счета, ручонка Джо-Нелл снова потянулась ко мне, и раздался писк: «Исе!»
На следующий день мы с Элинор отправились в питомник и выбрали эту магнолию. Хотя лето было в разгаре, а летом растения не пересаживают, мы вырыли ямку и полили ее сульфатом магния, который Минерва считала настоящей садовой панацеей. И теперь, более двадцати лет спустя, я сидела на той же самой кухне, смотрела на магнолию и изумлялась, что она еще жива. Магнолия переросла наш дом. Она уже пережила и Уайатта, и маму, и, возможно, переживет всех нас. Я закусила кожу на колене. Где-то, за тысячу миль отсюда, какая-то другая женщина сидит в гостиничном номере моего любимого! Интересно, она сообразила, кто звонил? Расскажет ли она Сэму о моем звонке? Я попыталась представить себе ход мыслей расчетливой авантюристки. Потом мне захотелось снять трубку и попросить оператора, чтобы повторил звонок. На сей раз я спрошу Нину какого черта она делает в комнате моего мужа. Хотя какая разница, что она скажет?! Ведь вина-то все равно не ее, а Сэма. Во многих отношениях он обходительней любого южанина, но в то же время способен на измену: живя со мной, он мог спать с кем-то еще.
Элинор и Минерва вошли в кухню с большой коробкой банок фирмы «Мейзон», обсуждая «этот собачий холод». Они принялись выгружать на стол банки: пол- и четвертьлитровые, с узором в виде ромбика на боках и Минервиным коронным соусом чатни внутри. Бабуля заготавливает его каждую осень, а затем прячет в кладовку, где соус густеет, настаивается и превращается в нечто по-истине божественное.
— Ненавижу январь, — бубнила Элинор, вынимая банки из коробки. — Раз уж стоит такой холод, так пусть бы хоть снег выпал.
— Вот уж не надо, — возразила Минерва, — если выпадет снег, я могу поскользнуться и сломать себе ногу.
— Тьфу-тьфу, — сказала я, — только этого нам не хватало.
Они обернулись и с удивлением заметили, что я сижу на столе.
— Ах вот ты где! — радостно воскликнула Минерва.
— Помоги-ка нам, — буркнула Элинор.
Я с облегчением вздохнула: они и не заметили моего расстройства. Джо-Нелл тут же увидела бы, что я не в духе, но Элинор была совершенно невинна в вопросах любви. Что до Минервы, то ее мысли, слава богу, занимало только одно: она раскладывала по банкам кружочки красного ситца, надевала поверх них крышки и фиксировала их резинкой. Я уже дала ей слово, что помогу доставить эти банки в клуб пенсионеров. Соскользнув со стола, я уселась по-турецки на одном из стульев и принялась надписывать ярлыки.
Когда зазвонил телефон, я даже не тронулась с места. Сидя на стуле, я старательно выводила: «Чатни. Рецепт Минервы Прэй», но про себя думала: «Это Сэм. Он уже в „Мирабель“ и звонит рассказать, что Нина разревелась как дитя, узнав, что я буду в Лос-Кабосе через три дня». Затем мне подумалось, что это Джексон, который зовет меня на выходные в Новый Орлеан. Протянув свою ручищу, Элинор подняла трубку.
— Алло? — сказала она, подозрительно сощурившись, а затем передала трубку мне. — Тебя. Какой-то мужчина.
Я взяла трубку, решив, что Нина сообщила Сэму о звонке. Я почувствовала облегчение, но и очень удивилась, ибо ожидала большего коварства. Хотя это все равно не объясняло, почему она болталась в нашем номере.
— Привет, Фредди, — сказал голос Джексона. — Надеюсь, я не слишком поздно?
— Да нет. — Я облокотилась на стол. Элинор метала в меня ядовитые взгляды, Минерва же углубилась в свои записи и выводила на ярлычках какие-то закорючки.
— Замечательно. — Он издал какой-то странный звук, нечто среднее между бормотанием и смешком; казалось, он попробовал что-то очень вкусное. — Послушай, а ты не хочешь покататься?
— Сейчас? — изумилась я. Тут уже на меня уставились и Элинор, и Минерва.
— Земля на Каф-Киллер-роуд по-прежнему принадлежит моему отцу. Зимой эти места сильно смахивают на Калифорнию, по крайней мере на Калифорнию из кино. Прямо панорама Лос-Анджелеса. Вот я и подумал, что тебе там понравится. Но можно съездить и в другой раз. Или не ездить вовсе. Как скажешь.
— Значит, панорама Лос-Анджелеса? — Я зажала трубку между щекой и плечом и улыбнулась. Сейчас он был так похож на того, прежнего Джексона — искреннего, жаждущего обрадовать меня мальчишку, — что я была тронута. Язык просто не поворачивался сказать ему, что в Лос-Анджелесе я была всего пять или шесть раз, причем все знаменитые панорамы скрывал смог. А дважды начинались пожары, поднятые Санта-Аной. «Не повезло, — твердили наши друзья, — так не вовремя».
— Туда и обратно, — говорил он, — обещаю, что привезу тебя к шоу Леттермана, а то и раньше.
— Хорошо, — сказала я и вздрогнула. Я повесила трубку и поглядела на Минерву. — Поеду погулять. Может, что-нибудь надо купить: хлеба или молока?
Минерва промолчала. Она лишь нагнулась вперед и уставилась на что-то во мраке за окном.
— И ты поедешь куда-то в такой час? — пробормотала Элинор, бледнея.
— Еще нет и девяти, — пожала я плечами.
— Да, — еле выговорила она, — но Таллула теперь не та, что раньше. Тут орудует какой-то вор.
— Успокойся, я же не еду в «Кей-Март».
— Но в такое время работают лишь «Гит-энд-Гоу» и «Кей-Март». Вы же не едете в «Гит»?