— Ш-ш-ш, успокойся, — твердил он, целуя мои волосы.

— Но я задыхаюсь, — кричала я.

— Ничего подобного. Это сон, — сказал он и чмокнул меня в ладошку. — Всего лишь сон.

Я перевернулась на бок, прихватив с собой его руку, а он прижался ко мне и, вытянув ноги, пощекотал пальцами мои ступни. От него исходило тепло, которое чувствовалось даже сквозь ночную рубашку. Мне хотелось сказать ему: «Сэм, меня мучают страхи. Помоги мне прогнать их», хотелось объяснить, что у меня ужасная наследственность, ведь все женщины в нашей семье — настоящие паникерши. На Джо-Нелл это почему-то не сказалось, зато Элинор превратилась в пугливую клушу, которая постоянно следит за статистикой преступлений. Меня же просто мучают страхи. Каждую осень, когда мы с Сэмом едем в Мексику, я боюсь подводных течений, мелководья, бурь, волн прибоя, контрабандистов и непонятных щелчков в моторе. Меня пугает целый ряд потенциально опасных (хотя и вполне заурядных) вещей, например: ночные плавания, туманы на дорогах, непрожаренные бифштексы, возможно зараженные кишечной палочкой, или не проверенные на сальмонеллы моллюски.

Но больше всего я дрожу за наш брак. У нас с Сэмом общая постель, общая профессия, общие политические убеждения, но в мелочах мы удивительно разные. Я ненавижу беспорядок, грязь просто сводит меня с ума. Вероятно, это напоминает мне тот хаос, что царил вокруг меня в детстве. Моя мать, Руфи, перед смертью стала копить всяческий хлам. В пузырьках из-под ополаскивателя для рта она держала виски и прятала эти запасы в старых обувных коробках. На кухне громоздились целые батареи пустых майонезных банок, горы бумажных пакетов и кипы газет. Все это лежало кучами вдоль стен даже в столовой. Газеты она собирала для запасной спальни, где порхали ее обожаемые попугайчики, то и дело взлетавшие на карнизы или врезавшиеся в оконное стекло. Весь пол там устилали намокшие газеты, а в воздухе вились ленивые и мохнатые мошки, которые размножались в корме для птиц.

И вот я выросла педантичной чистюлей. Разумеется, это что-то вроде защитной реакции, но к чему мне с ней бороться? Порядок помогает мне не сойти с ума. Поверхность моего письменного стола всегда абсолютно пуста и так и сияет полировкой. Свои письма я вскрываю над мусорным ведром и так и норовлю разложить все продукты и кухонные принадлежности в алфавитном порядке: соус «Тамари» рядом с туалетной бумагой, тортеллини и трюфелями. Моя бабка коллекционирует солонки и перечницы, сделанные в Японии в период оккупации, а я вот не коллекционирую ничего. Зато в еде, как ни странно, я совсем не такая спартанка. Люблю поесть мяса каждый день, особенно жареного или запеченного в гриле, а на десерт — по два рожка шоколадного с арахисовым маслом мороженого «Баскин-Роббинс». А больше всего на свете мне нравится просто сидеть сложа руки! Нет, я серьезно: просто сидеть у окна и разглядывать залитый солнцем залив Томалес.

Сэм же неутомим, как заводной волчок. Он работает за шведским бюро с выдвижной крышкой, все полки которого забиты старыми квитанциями «Американ экспресс», фотографиями китов, нераспечатанными письмами из «Паблишерз клиринг-хаус» и даже чеками из продуктовых магазинов. И он коллекционирует свои трофеи, добытые под водой. По большей части это ракушки, в которых он хранит скрепки для бумаг и липкую ленту. Его журнальный столик завален научной периодикой, книгами о китах и старыми выпусками «Тайм» и «Нью рипаблик». Для ученого он невероятно хозяйственен: сам меняет плитку на кухне, прочищает засорившуюся раковину и зашпаклевывает трещины в потолке. Мистеру Эспаю он помогает считать и даже клеймить овец. Но его подлинный конек — это ремонт автомобилей. Жители Дьюи постоянно обращаются к нему с просьбой устранить неполадки в лодочных моторах.

Я просто без ума от него. Он такой талантливый, энергичный, разносторонний, оригинальный и преданный работе. И все же (на мой взгляд) Сэм частенько перегибает палку. Вот, например, питание: ему недостаточно быть просто вегетарианцем. Нет, он веган, то есть не приемлет никакой животной пищи, включая молоко, яйца и сыр. Он даже не притронется к вполне безобидному на вид капустному салату, если вдруг заподозрит, что тот заправлен майонезом. Я-то буквально жить не могу без жареных бараньих ребрышек, салата «Цезарь» и лимонных меренг. А рацион Сэма состоит из шпината, чечевицы, тушеной капусты, вегетарианского творога на основе тофу[3], яблочного сока, питательных дрожжей и йогурта из соевого молока. Каждый раз, когда мы едем в Мексику, он просто морит себя голодом. «Важно не то, чем жертвуешь, — говорит он при этом, — а то, что благодаря этому открываешь».

Вегетарианство для него — дело принципа. Киты сейчас почти на грани исчезновения, и своим образом жизни Сэм старается сделать мир пусть не идеальным, но хотя бы чуточку менее хищным. Он активный борец за права животных и носит пластиковые ремни и кроссовки даже на официальных приемах. Кожу, шерсть или шелк он не наденет даже под пытками и ни за что не попробует меда. Он отнюдь не буян, но так и мечтает окатить чью-нибудь норковую шубку кислотно-зеленой фосфоресцирующей краской. Целый угол в нашей кухне в Дьюи он отвел под контейнеры для различных сортов мусора и регулярно перерывает их, вытаскивая все, что я по рассеянности бросила не туда. «Как ты, такая патологическая чистюля, — говорит он при этом, — можешь бросать пластиковую штуковину в органические отходы?»

И мое молчание в таких случаях кажется проявлением пассивной агрессии. Не знаю, много ли пар ссорится из-за еды, но наша кухня как-то раз превратилась в настоящее поле боя. Поскольку я выросла среди профессиональных кондитеров, мне ужасно хотелось испечь ему на день рождения нормальный праздничный торт, но из-за его изуверской диеты это было невозможно. В итоге я соорудила «торт» из куска тофу и украсила его одной-единственной свечкой. Но, поскольку преподнесла я его с мрачным видом и обозвала Сэма фанатиком-экстремистом, он начал захламлять наш дом кулинарными каталогами. Я все боялась, что одна из огромных стопок опрокинется и раздавит кого-нибудь из нас насмерть.

Сейчас я стараюсь не вспоминать об этом, но два года назад Сэм отчаянно влюбился в другую женщину. Я не шучу. «Отчаянно», потому что толкование этого слова, данное в Вебстеровском словаре, наиболее точно соответствует тому, как он влюбился: чрезвычайно сильно, стремительно и совершенно безоглядно. Эта женщина была моей ровесницей, но в остальном мы с ней абсолютно непохожи. Эта белокурая и голубоглазая лактовегетарианка работает художницей и живет в Сан-Франциско. Ее зовут Андреа, и у нее две дочери от первого брака. При мысли о ней мне всегда представляется худышка, которая поливает кусок холста соевым йогуртом, в окружении детей, уплетающих проросшие бобы. Она обвивает Сэма длинными, тонкими руками, пальцы которых перепачканы жженой умброй.

Не могу понять, что он в ней нашел, — это и по сей день остается пробелом в наших отношениях. Знай я, чего ему не хватало, постаралась бы дать это. Но похоже, Сэм и сам уже не помнит, в чем было дело. Хотелось бы свалить все на еду, но проблема, конечно, глубже. Праздничный торт из тофу не может разрушить брак, хотя, если ты придала этому торту непристойную форму, он, безусловно, превращается в провокацию. Оглядываясь назад, я понимаю, что из наших отношений ушла нежность. Мы все время соперничали: кто из нас экологически более корректен, Сэм или Фредди? Кто талантливей как ученый? Кто лучше знает китов? Любовь не терпит таких условий, как дрожжи не терпят холодной воды.

Но вот что странно: стоило Сэму уйти, как он стал еще желаннее. Я звонила сестрам по междугороднему и ныла, что мечтаю вернуть его.

— В мужчине, который профессионально изучает китов, есть что-то ужасно скользкое, — ворчала Элинор.

— Уж в чем я разбираюсь, так это в психологии бабников, — твердила Джо-Нелл. — И мой тебе совет: на всякий случай упакуй чемоданы. Потому что — попомни мои слова! — он сделает это снова.