Сергей ехал верхом, имея в виду пересесть в карету после обеда, потому как сильно сомневался, что сможет выдерживать в седле по десять часов в день. И глазел по сторонам, потому как Петр Второй проезжал по Тверской всего один раз, три года назад, когда только явился в Москву. Правда, сам Новицкий бывал на этой улице гораздо чаще, но зато в другом времени, поэтому теперь ему было на что посмотреть.

Главных впечатлений было два. Первое состояло в том, что улица оказалась неожиданно узкой, только-только разъехаться двум каретам. Второе — она интенсивно застраивалась, причем исключительно каменными домами. По теперешним меркам, улица была довольно длинной, кончаясь примерно там, где и в двадцать первом веке. Но никакого Белорусского вокзала там, естественно, не было, а торчала будка с двумя полосатыми столбами по обочинам. Тут кончалась Москва. Сразу после заставы начинался бывший Тверской, а ныне Петербургский тракт с полями и перелесками вдоль него.

Дорога была не просто хорошей, как обещал Миних, а отличной по местным меркам. Впрочем, Сергей уже знал, что таковой она будет только до Черной Грязи.

Туда кавалькада добралась часам к одиннадцати дня, но останавливаться, несмотря на наличие ямской станции, не стала. Обед был запланирован в селе Гомзино, стоящем примерно на месте будущего Солнечногорска, а вообще за первый день предполагалось добраться до Клина. Дорога действительно стала чуть похуже, но ненамного. Во всяком случае, скорость движения восемь-десять верст в час поддерживалась легко.

Новицкий пребывал в некоторой эйфории. Во-первых, это можно было считать первым в его жизни нормальным туристическим походом. Потому как до учебы в Центре ему как-то не довелось никуда сходить, семейная обстановка не позволяла. Потом же были не походы, а марш-броски по программе курса "основы выживания", и никаких хоть сколько-нибудь приятных воспоминаний после них не осталось. Сейчас же — красота! Даже сказал бы — лепота, но времена все-таки уже не те.

Впереди как минимум десять дней пути, и все это время он будет никому ничего не должен! В первую очередь — себе, но все работы по подготовке к запуску маяка остались в Москве и как-то движутся, не требуя его участия. Совет — там же, и слава богу, ибо надоел. Правда, по приезду в Питер придется вникать в дела города и флота, ведь это обещано Миниху, но до города на Неве еще ехать и ехать. Причем путешествие, как это ни странно, напоминало Новицкому дорогу до Фрязино.

До встречи с дядей Виталием ему не доводилось проезжать по этой ветке. Чаще всего молодой человек ездил в Сергиев Посад, в гости к бабушке, пока та не умерла. И в основном на александровской электричке, которая почти всю дорогу неслась со стокилометровой скоростью, почти не делая остановок. Фрязинская же ползла от силы сорок, останавливаясь чуть ли не у каждого столба. И пейзажи вокруг были какие-то… ну прямо патриархальные, особенно на последней трети пути. Леса, дачные поселки, застроенные не коттеджами, а домиками-скворечниками советских времен на участках в шесть, а то и четыре сотки. Сергей, глядя в окно, не мог отделаться от ощущения, что он едет по какой-то другой стране, где темп жизни на порядок ниже, чем тот, к которому он привык.

И вот сейчас у молодого императора возникло похожее чувство.

В Клин процессия прибыла, когда уже темнело. Миних, составляя план путешествия, исходил из желания императора проделать путь как можно быстрее, поэтому первый перегон и был таким длинным. Сергей даже сомневался, что они его осилят, потому как читал в кавалерийском уставе сталинских времен, что нормальный марш конницы — это шестьдесят километров в сутки. Форсированный — от ста до ста двадцати, но после него обязательно нужно дать отдых лошадям, а от центра Москвы до Клина как раз и было примерно сто километров. Однако его Даша вроде не очень устала — возможно, потому, что ее седок все-таки был довольно легким. Да и ехал он на ней только до Гомзино, а потом пересел в карету.

Миних всю дорогу провел в седле, но утверждал, что для его коня это так, легкая прогулка. Действительно, животина была здорова, под стать седоку. Среди же остальных лошадей примерно половина требовала замены, но еще за неделю вперед по всем ямским станциям были высланы курьеры, и по крайней мере в Клину было на что заменить выбившихся из сил животных.

Кстати, Совет, отойдя от выступления Новицкого, решил было покрыть расходы на путешествие из средств, выделяемых императору, но подобный образ действий было легко предвидеть, поэтому там присутствовал Миних — свежий, полный сил и отлично выспавшийся на предыдущем заседании. Он заявил, что путешествие императора вызвано государственной необходимостью, ибо имеет целью разобраться с причинами начавшегося упадка северной столицы, любимого детища Петра Великого. И, если по уму и совести, царю надо бы вообще доплатить за тяготы пути, кои он добровольно взваливает на свои еще не окрепшие плечи.

Против доплаты Совет встал насмерть, тут не помогли бы три голоса генерал-аншефа, но так и было задумано. Зато в конце концов согласился отнести путевые расходы, в том числе и по замене лошадей, на казенный счет.

Второй перегон планировался короче первого — обедать предполагалось в Завидово, а ночевать в Твери. Как и вчера, первую половину дневного пути Сергей ехал верхом. Елизавета сегодня тоже переоделась в мужской костюм, чего не позволяла себе в Москве, и ее конь трусил рядом с Дашей.

— Какая все-таки Россия огромная страна! — поделилась она своим восхищением с императором. — Ведь мы проехали от силы десятую часть пути. За это время можно было пересечь из конца в конец весь Гольштейн, где умерла моя несчастная сестра Анна.

Да, подумал Сергей, это действительно примерно сто километров. А вообще-то пора начать соображать, как реализовать свои права на тамошний престол — ведь не может же быть такого, чтобы у него их совсем не было! Потому что если мы собираемся всерьез озаботиться добычей золота в Южной Африке, то нужен более удобный и безопасный выход в Атлантику, чем через датские проливы. То есть Кильский канал. Точнее, перешеек, никакого канала там еще нет, но его можно будет прорыть. Это, конечно, план не на ближайшие годы, но заниматься им все равно когда-нибудь придется. Потому что второй путь в океан лежит через турецкие проливы, а потом через английский Гибралтар, и в обозримом будущем свободное плавание по ним российским кораблям не светит. Но что там говорит Лиза? А, про огромные расстояния…

— Десятая часть пути — это потому, что мы едем в Петербург, — заметил император. — Ехали бы в Охотск, была бы примерно сотая. Да и то по расстоянию, а по времени — хорошо если пятисотая.

— Петя, ты что, и туда собираешься? — округлила глаза Елизавета.

— Да, но нескоро. Вот когда удастся сделать так, что дорога будет занимать не более полугода, тогда и съезжу. Должен же император знать, как выглядит его держава!

Дальше цесаревна ехала молча, почувствовав, что ее Петя о чем-то задумался.

Он действительно вновь вспоминал свои поездки во Фрязино.

— Понимаешь, — говорил ему дядя Виталий, — побочным проявлением импульса, который мы, не мудрствуя лукаво, назвали темпоральным, будет стирание памяти у существа, подвергшегося переносу. Причем тут уже можно заметить интересную закономерность. Есть предельная масса объекта, которую можно отправить в прошлое. Причем чем глубже будет заброс, тем больше окажется эта масса. И наоборот, естественно. В восемнадцатый век можно закинуть килограммов полтораста. К древним грекам — почти полтонны. А во вчерашний день — миллиграммы, а то и меньше. Так вот, перенос максимально допустимой массы сопровождается стирающим память импульсом максимальной интенсивности. Если же, например, отправить назад по оси времени десятую часть возможного, то импульс будет слабым, такой даже я выдержу без особых последствий. Проблема в том, что привязка есть исключительно к первой трети восемнадцатого века, и все. Вот только…