— Ну так как… надумал? — прикрикнул управляющий, которому очень хотелось бы, чтобы проклятый мальчишка провалился сквозь землю и попал бы прямо в ад.
— Сколько я буду получать? — решительно спросил Малыш, которому практичности было не занимать.
— Два фунта в месяц, — ответил лорд Пайборн.
Два фунта в месяц!… Сумма показалась мальчугану огромной, и действительно для ребенка его возраста это было неожиданно много.
— Я благодарю вашу милость и принимаю ваше предложение, — сказал он. — Сделаю все, что в моих силах, чтобы мною остались довольны.
В тот же день Малыш, с благосклонного одобрения маркизы, был зачислен в штат слуг замка, а еще через неделю был допущен к исполнению почетных обязанностей грума при наследнике семейства Пайборнов.
А как же Бёк? Как провел он эту неделю? Осмелился ли юный хозяин представить его двору… замка, разумеется?… Нет, поскольку встретили бы его здесь крайне недоброжелательно.
Дело в том, что у графа Эштона было три собаки, которых он обожал почти как самого себя. Он не расставался с ними ни днем, ни ночью, вполне довольствуясь их обществом, что, кстати, соответствовало его вкусам и уровню умственного развития. Это были злобные шотландские пойнтеры отличных кровей, с родословной, восходящей к норманнскому завоеванию, по крайней мере. Чужим собакам лучше было не появляться у ограды замка, иначе злобные псы, науськиваемые псарями, находившими в этом развлечение, мгновенно разорвали бы их на части. Поэтому Бёк бродил по задворкам, ожидая, когда новый грум принесет ему под покровом ночи малую толику того, что он смог сэкономить из собственной порции. В результате оба голодали… Ну да ничего, авось наступят и лучшие времена, вот уж тогда они отъедятся!
Так началась для нашего маленького героя, печальную историю которого мы здесь рассказываем, совсем новая жизнь. Какие разительные перемены, если сравнивать с его жизнью на ферме Кервен, не говоря уже о печальном существовании у мегеры или в сиротском приюте! В семействе Маккарти он ощущал себя дома, и домашние заботы совсем не были ему в тягость. Но здесь, в замке, он чувствовал, что его окружает абсолютное безразличие. Маркиз видел в ребенке лишь своего рода кружку для пожертвований, куда его милость должен был ежемесячно опускать два фунта, маркиза относилась к нему как к собачке в прихожей, а граф — как к игрушке, подаренной ему, даже без наказа «не разбить». Что касается мистера Скарлетта, то он не упускал случая, чтобы выказать мальчику живейшую антипатию, и придирался к нему по малейшему поводу, благо изыскивать оный сей джентльмен умел с редким мастерством. Даже слуги считали себя намного выше жалкого найденыша, которого лорд Пайборн счел нужным приютить в замке. Черт побери! Должна же быть у людей из порядочного дома собственная гордость, выработанная долгими годами службы, и не к лицу им якшаться со всякими уличными бродягами! Это они и старались дать почувствовать нашему герою — и в мелочах службы, и в общей столовой зале. Малыш не позволил себе ни малейшей жалобы, не реагировал на злобные выпады и старался как можно лучше выполнять свои обязанности. Зато с каким удовольствием, выполнив последнее распоряжение хозяина, уединялся Малыш в отведенной ему каморке!
И все же среди довольно малоприятного окружения нашлась и добрая душа. Это была простая прачка по имени Кэт, обстирывавшая весь замок. Ей было лет пятьдесят, которые она и провела в замке, и, похоже, здесь же и должна была закончить свой жизненный путь. Если, конечно, мистер Скарлетт не выставит ее за дверь, — что он, кстати, и пытался уже сделать, ибо бедняжка Кэт, видите ли, имела несчастье ему не понравиться. Один из кузенов лорда Пайборна, некто сэр Эдуард Кинни, джентльмен, считавший себя острословом, утверждал, что она стирала еще во времена Вильгельма Завоевателя[160]. Во всяком случае, эгоистичная атмосфера, царившая в замке, не коснулась честной прачки. У нее было доброе сердце, и Малыш был рад, что нашел утешение и поддержку.
Беседовать с новым знакомым удавалось в те редкие минуты, когда граф Эштон выезжал без своего грума. А если управляющий или кто-нибудь из прислуги обижал мальчугана, Кэт всегда повторяла:
— Потерпи, потерпи! Не обращай внимания! Все они одним миром мазаны, и никто из них не принес бы бумажник, как ты.
Похоже, прачка была права, поскольку эти не очень чистые на руку люди считали Малыша, совершившего столь достойный поступок, просто дурачком!
Как уже было сказано, новый грум оказался чем-то вроде игрушки, подаренной маркизом и маркизой графу Эштону. Именно игрушка — ни прибавить, ни убавить! И граф забавлялся ею как капризный и взбалмошный ребенок. Он отдавал груму приказания одно чудней другого, а затем отменял безо всякой видимой причины. Раз по десять на час он названивал, чтобы приказать принести одно, убрать другое, переложить с места на место третье. По нескольку раз на дню он заставлял Малыша надевать то большую, то малую ливрею, расцвеченную, как павлиний хвост, и усеянную пуговицами, как розовый куст весенними бутонами. В этих одеяниях наш мальчуган очень смахивал на длиннохвостого попугая ара. Для тщеславного Эштона не было большего удовольствия, чем заставлять грума вышагивать за ним на расстоянии двадцати шагов с руками, вытянутыми по швам, и не только по улицам поселка, но и по аллеям парка. Малыш выполнял все причуды избалованного аристократа с безукоризненной точностью. Он двигался как хорошо отлаженный механизм. Надо было видеть, как он стоял перед фыркающей лошадью, заложенной в кабриолет[161], вытянувшись в струнку, скрестив руки на курточке, обтягивающей его как перчатка руку, в ожидании момента, когда хозяин усядется наконец в экипаж! Да, надо было видеть, как, едва кабриолет трогался, наш герой опрометью бросался вслед, хватаясь за ремни откидного верха, рискуя упасть и сломать себе шею! А кабриолет, управляемый неумелой рукой, летел во весь опор! Разумеется, юный граф не обращал внимания ни на придорожные тумбы, за которые экипаж то и дело задевал, ни на прохожих, которых рисковал ежеминутно задавить! Уж что-что, а экипаж графа Эштона в Кантерке знали хорошо!
В конце концов, если не считать того, что Малышу приходилось безмолвно сносить все капризы хозяина, он был неплохо пристроен. Так все и шло бы до тех пор, пока игрушка не надоела бы. Правда, от такого капризного, взбалмошного и своенравного барчука всегда можно было ожидать какого-нибудь нового коленца. Ведь детям всегда надоедают игрушки, и они в конце концов их выбрасывают, если, конечно, не ломают. Но Малыш твердо решил не дать себя сломать.
К тому же он рассматривал свое пребывание в замке как меньшее из зол. Он согласился принять предложение маркиза за неимением лучшего, видя в нем возможность как-то перебиться, пока не подвернется другая работа. Природная гордость мальчика страдала от положения грума, а детская фантазия рисовала более радужные картины будущего. Его угнетала унизительная зависимость от наследника Пайборнов, которого он считал ниже себя. Да! Именно так, хотя графа Эштона учили и латыни, и истории, и другим наукам, а учителя старались наполнить пустую, глупую голову знаниями, как кувшин водой. Но на практике он знал только «собачью латынь» (английский эквивалент «кухонной латыни»), а все его познания в истории сводились к чтению «Золотой книги» породистых скаковых лошадей.
Если Малыш и не знал столь нужных вещей, зато умел думать. В десять лет он уже мог размышлять. Он совершенно точно понял, что собой представляет сей высокородный отпрыск, и порой краснел от стыда за обязанности, которые ему приходилось при нем исполнять. Ах! С каким сожалением он вспоминал о здоровом, живительном труде на ферме, о жизни в семье Маккарти, о которых по-прежнему не было никаких вестей. Единственным человеком в замке, с кем он мог поделиться своими мыслями и мечтами, была прачка.