— Вы правы, — сказал он, — если ваши слова — правда, то это в самом деле очень важная новость.

И Бонапарт быстро перекрестился большим пальцем — тем движением, о котором мы уже не раз упоминали.

Реаль рассказал ему все по порядку.

— И вы говорите, — уточнил Бонапарт, — он сделал письменное заявление? Оно у вас с собой?

— Да, — Реаль протянул ему бумагу.

Бонапарт так торопился, что почти вырвал ее из рук министра.

В самом деле, новость о том, что Моро принимает участие в заговоре, была ошеломляющей. Моро и Пишегрю были единственные, кого можно было противопоставить Бонапарту как полководцу. Пишегрю, справедливо или огульно обвиненный в предательстве, 18 фрюктидора сосланный в Синнамари, несмотря на его чудесное спасение, в котором чувствовался промысел Божий, сам по себе был не слишком опасен Бонапарту.

Напротив, Моро, еще не остывший после битвы при Гогенлиндене и недовольный тем, как его отблагодарили за победу, жил в Париже как частное лицо и был популярен. После 18 фрюктидора и 13 вандемьера Бонапарт выслал или удалил от дел только якобинцев, то есть экстремистское крыло республиканцев. Все умеренные, видевшие, как первый консул постепенно захватывает власть в стране и движется к восстановлению монархии, если не реально, то в мыслях собирались вокруг Моро. При поддержке трех-четырех генералов, верных принципам восемьдесят девятого и даже девяносто третьего года, и заговорщиков, которые открыто, как Ожеро и Бернадотт, или тайно, как Мале, Уде и Филадельфы, действовали в армии, Моро являлся серьезным и опасным противником. И этот республиканец без страха и упрека, этот Фабий[110], как его называли, этот сторонник выжидательной политики, который утверждал, что надо дать людям и событиям время, чтобы они сами поспели, этот самый Моро очертя голову бросается в роялистский заговор с приспешником Конде Пишегрю, с одной стороны, и шуаном Жоржем, с другой.

Бонапарт улыбнулся, посмотрел на небо и, вздохнув, промолвил:

— Воистину я родился под счастливой звездой!

Затем он вновь обратился к Реалю:

— Это письмо написано им собственноручно?

— Да, генерал.

— И он сам его подписал?

— Так точно.

— Посмотрим.

И он впился глазами в текст:

«Человек, вернувшийся из могилы и еще чувствующий ее холод и мрак, требует отомстить тем, кто предательски сбросил его и его партию в пропасть. Посланный во Францию, чтобы поддержать дело Бурбонов, он оказался перед выбором: или бороться за Моро, или отказаться от единственной цели своей миссии…»

— Что это значит — бороться за Моро? — удивился Бонапарт.

— Читайте дальше, — не стал ничего объяснять Реаль.

«Принц из дома Бурбонов должен был приехать из Англии, чтобы возглавить партию роялистов. Моро обещал присоединиться к борьбе за дело Бурбонов. Роялисты двинулись во Францию, но Моро отрекся от своих слов. Он предложил им бороться за него и провозгласить его диктатором. Таковы факты, вы сами можете дать им оценку.

Моро направил одного из генералов, служивших под его командованием, а именно Лажоле, в Лондон. Пишегрю был посредником между ним и принцем. Лажоле от имени и по поручению Моро согласился с основными пунктами предложенного плана. Принц собирается выехать, но во время парижских встреч Моро, Пишегрю и Жоржа Моро объявляет о своих намерениях и о том, что готов действовать только ради диктатора, а не ради короля. И тогда в партии роялистов начался раскол, который фактически ее погубил.

Я видел Лажоле в Париже 25 января на бульваре Мадлены. Он забрал Жоржа и Пишегрю из экипажа, в котором мы находились, чтобы отвести их к Моро, ожидавшему их на Елисейских Полях. Во время переговоров Моро заявил, что восстановить престол невозможно, и предложил себя главой правительства с титулом диктатора. Роялистам он отводил роль своих соратников или солдат.

Принц должен был приехать во Францию только после того, как станут известны результаты переговоров между тремя генералами, и только в том случае, если они придут к полному согласию по всем вопросам.

Жорж решительно возражал против тайного убийства или адской машины, он говорил об этом еще в Лондоне. Он не признавал ничего, кроме открытого нападения, в котором он и его офицеры рисковали бы жизнью. Целью был захват первого консула и, следовательно, власти.

Не знаю, какой вес будут иметь для вас слова человека, час назад вырванного из лап смерти, которую он сам себе уготовил, а теперь примет от оскорбленной им власти. В любом случае я не могу сдержать крик отчаяния и не требовать возмездия тому, кто вверг меня в его пучину. Впрочем, доказательством моим словам послуэкит дальнейшее развитие событий, в которые я был вовлечен.

Буве де Лозье»[111].

Бонапарт молчал.

— Единственный человек, от которого я мог ожидать неприятностей, — заговорил он вдруг, будто про себя, — единственный, у кого были шансы против меня, и так глупо попался! Бред!

— Хотите, чтобы я немедленно арестовал Моро? — спросил Реаль.

— Моро — слишком значительная фигура, — покачал головой Бонапарт, — и все знают, что он — мой злейший враг. Избавиться от него — значит попасть под обстрел общественного мнения.

— Но ведь он в заговоре с Пишегрю! — возразил Реаль.

— Кроме того, — продолжал Бонапарт, — о том, что Пишегрю в Париже, известно лишь со слов Фуше и вашего ночного висельника. Тогда как все английские газеты в один голос утверждают, что он в Лондоне или где-то в его окрестностях. Хотя я, разумеется, знаю, что все эти газеты против меня и все состоят в заговоре против Франции.

— Во всяком случае, я перекрою все заставы и прикажу самым тщательным образом проверять всех, кто хочет попасть в Париж, — предложил Реаль.

— И главное, всех, кто хочет его покинуть, — добавил Бонапарт.

— Гражданин первый консул, не назначен ли вамп на послезавтра смотр войск? — спросил Реаль.

— Совершенно верно.

— Надо отложить его.

— С какой стати?

— У нас по Парижу бродят еще около шестидесяти заговорщиков. Когда они поймут, что им не удастся покинуть город, они могут решиться на какой-нибудь отчаянный шаг.

— Ну и что? — возмутился Бонапарт. — Какое мне до этого дело? Разве не ваша забота — охранять меня?

— Генерал, — Реаль пытался настоять на своем, — мы сможем отвечать за вашу безопасность, только если вы отложите смотр.

— Господин советник, повторяю вам, — Бонапарт начал терять терпение, — у каждого из нас есть свое дело: вы должны следить за тем, чтобы меня не убили во время смотра, а я должен проводить смотр войск, невзирая на риск быть убитым.

— Генерал, это опрометчиво.

— Господин Реаль, вы говорите как государственный советник, — усмехнулся Бонапарт, — но во Франции самой большой опрометчивостью является трусость.

И он повернулся спиной к советнику, чтобы отдать приказ Савари:

— Пошлите конного ординарца к Фуше, пусть явится ко мне немедленно.

От Тюильри до улицы Бака, где жил Фуше, было рукой подать, поэтому уже через десять минут карета истинного министра полиции подъехала к воротам дворца.

Когда Фуше вошел, до крайности возбужденный Бонапарт метался по кабинету.

— Идите сюда! — поторопил первый консул. — Вы знаете, что Буве де Лозье пытался повеситься?

— Я также знаю, — ответил Фуше, — что его успели спасти и отвезти к Демаре, где он встретился с господином Реалем. Кроме того, мне известно, что он дал показания и написал заявление.

— В этом заявлении говорится, что Пишегрю в Париже.

— Я вам об этом еще раньше говорил.

— Да, но вы не сказали мне, что он приехал, дабы сговориться с Моро.

— Тогда у меня еще не было полной уверенности, были только подозрения, и этими подозрениями я с вами поделился.

— А теперь вы уверены?

— Вы ужасный человек, — вздохнул Фуше. — Все вам надо сказать и притом заранее, а потом вы все равно кричите, что вас никто не предупредил. Хотите знать, какова сейчас обстановка? Хорошо, будь по-вашему. Но обещайте, что дадите мне возможность довести дело до конца так, как я считаю нужным.