Он вдруг умолк.

– Ну и? – отозвалась она.

– Вот и все.

– Как странно, что все это вас смущает. Я не думала… Впрочем, не знаю, что я думала. Вы стали неожиданно более человечным. Реальным.

– Но разве вам не ясно, как я должен держаться с вами? Разве вы не видите, какая это преграда для нашей близости?.. Вы не можете… сразу. Вы должны все обдумать. Это вне вашего жизненного опыта.

– По-моему, это меняет только одно: я еще больше люблю вас. Я всегда желала вас. Никогда, даже в самых безрассудных мечтах я не думала, что могу быть нужна вам.

Он словно сдержал какой-то возглас, подавив рвавшиеся наружу чувства, и оба от волнения не могли выговорить ни слова.

Они поднимались к вокзалу Ватерлоо.

– Отправляйтесь домой и обдумайте все это, – сказал он наконец, – а завтра мы поговорим. Нет, нет, ничего сейчас не отвечайте, ничего. А любовь… Я люблю вас. Всем сердцем. Не к чему больше скрывать. Я никогда не смог бы говорить с вами так, забыв все, что нас разделяет, даже ваш возраст, если бы не любил вас беспредельно. Будь я чист и свободен… Мы должны все это обсудить. К счастью, возможностей у нас сколько угодно! И мы умеем разговаривать друг с другом. Во всяком случае, теперь, когда вы начали, ничто не может помешать нам быть лучшими друзьями на свете. И обсудить все, что возможно. Верно?

– Ничто, – подтвердила Анна-Вероника, лицо ее сияло.

– Прежде нас что-то сдерживало, было какое-то притворство. Оно исчезло.

– Исчезло!

– Дружба и любовь – разные вещи. А тут еще эта помолвка, которая спутала все карты.

– С нею покончено.

Они вышли на перрон и остановились у вагона.

Он взял ее за руку, посмотрел ей в глаза и, борясь с собой, заговорил каким-то напряженным, неискренним голосом.

– Я буду счастлив иметь в вашем лице друга, – сказал он, – любящего друга. Я и мечтать не мог о таком друге, как вы.

Она улыбнулась, уверенная в себе, глядя без всякого притворства в его смущенные глаза. Разве они уже не все выяснили?

– Я хочу, чтобы вы были моим другом, – настаивал он, как бы споря с кем-то.

На следующее утро она ждала его в лаборатории во время перерыва, почти уверенная, что он придет.

– Ну что ж, обдумали? – осведомился он, усаживаясь рядом с ней.

– Я думала о вас всю ночь, – ответила она.

– И что же?

– Все это ничуточки не волнует меня.

Он помолчал.

– Мы никуда не уйдем от того факта, что мы любим друг друга, – произнес он. – И поскольку мы нашли друг друга… Я ваш. Чувствую себя так, как будто я только что очнулся от сна. Я все время смотрю на вас широко открытыми глазами. Беспрерывно думаю о вас. Вспоминаю мельчайшие подробности, оттенки вашего голоса, походку, то, как откинуты набок ваши волосы. Мне кажется, я всегда был влюблен в вас. Всегда. Еще до того, как познакомился с вами.

Она сидела неподвижно, сжимая руками край стола; он тоже замолчал. Анна-Вероника дрожала все сильнее.

Он вдруг вскочил и подошел к окну.

– Мы должны, – сказал он, – быть самыми близкими друзьями.

Она встала и протянула к нему руки.

– Поцелуйте меня, – сказала она.

Он вцепился в подоконник позади себя.

– Если я это сделаю… – произнес он. – Нет! Я хочу обойтись без этого. Я хочу подождать с этим. Дать вам время подумать. Я мужчина с… определенным опытом. Вы неопытная девушка. Сядьте опять на табуретку и давайте поговорим хладнокровно. Люди вашего склада… Я не хочу, чтобы инстинкт толкнул нас на поспешные решения. Вы знаете твердо, чего именно хотите от меня?

– Вас. Я хочу, чтобы вы были моим возлюбленным. Я хочу отдаться вам. Я хочу быть для вас всем, чем только могу. – Она помолчала. – Вам ясно? – спросила она.

– Если бы я не любил вас больше самого себя, я бы так не боролся с вами. Я уверен, вы недостаточно все продумали, – продолжал он. – Вы не знаете, к чему ведут такие отношения. Мы влюблены. У нас кружится голова от желания близости. Но что мы можем сделать? Вот я, меня связывает респектабельность и эта лаборатория. Вы живете дома. Это значит… встречаться только украдкой.

– Мне все равно, как мы будем встречаться, – сказала она.

– Ваша жизнь будет испорчена.

– Это украсит ее. Я хочу вас. Мне это ясно. Вы для меня единственный в мире. Вы меня понимаете. Вы единственный, кого я понимаю и чувствую и чьи чувства разделяю, я вас не идеализирую. Не воображайте. И не потому, что вы хороший, а оттого, что, быть может, я очень плохая; в вас есть что-то… живое, какое-то понимание. Это что-то возрождается при каждой нашей встрече и томится, когда мы в разлуке. Видите ли, я эгоистична. Склонна к иронии. Слишком много думаю о себе. Вы единственный человек, к которому я действительно отношусь хорошо, искренне и без всякого эгоизма. Я испорчу себе жизнь, если вы не придете и не возьмете ее. Я такая. В вас, если вы можете любить меня, мое спасение. Спасение. Я знаю, что поступаю правильнее вас. Вспомните, вспомните о моем обручении!

Их беседа прерывалась красноречивыми паузами, и эти паузы противоречили всему, что он считал долгом сказать.

Она встала перед ним с легкой улыбкой на губах.

– По-моему, мы исчерпали наш спор, – сказала она.

– Думаю, что да, – серьезно ответил он, обнял ее и, откинув волосы с ее лба, очень нежно поцеловал в губы.

Следующее воскресенье они провели в Ричмонд-парке, радуясь тому, что им не надо разлучаться весь этот долгий летний, солнечный день, и подробно обсуждали свое положение.

– В нашем чувстве – чистая свежесть весны и молодости, – сказал Кейпс, – это любовь с пушком юности. Отношения таких любовников, как мы, обменявшихся только одним жарким поцелуем, – это роса, сверкающая на солнце. Сегодня я люблю все вокруг, все в вас, но люблю больше всего вот это… эту нашу чистоту.

– Ты не можешь себе представить, – продолжал он, – до чего постыдной может быть тайная любовная связь.

– У нас не тайная любовь, – ответила Анна-Вероника.

– Ничуть. И она у нас не будет такой… Мы не должны этого допускать.

Они бродили среди деревьев, сидели на поросшем мхом берегу, отдыхали, дружески болтая, на скамейках, потом пошли обратно, позавтракали в ресторане «Звезда и Подвязка», проговорили до вечера в саду над излучиной реки. Им ведь надо было поговорить о целой вселенной, о двух вселенных.

– Что же мы будем делать? – спросил Кейпс, устремив глаза вдаль, на широкой простор за изгибом реки.

– Я сделаю все, что ты захочешь, – ответила Анна-Вероника.

– Моя первая любовь была грубой ошибкой, – сказал Кейпс.

Он задумался, потом продолжал:

– Любовь требует бережности… Нужно быть очень осторожным… Это чудесное, но нежное растение… Я не знал. Я боюсь любви, с которой облетят лепестки, и она станет пошлой и уродливой. Как мне выразить все, что я чувствую? Я бесконечно тебя люблю. И боюсь… Я в тревоге, в радостной тревоге, как человек, который нашел сокровище.

– Ты же знаешь, – сказала Анна-Вероника, – я просто пришла к тебе и отдала себя в твои руки.

– Поэтому я не в меру щепетилен. Я боюсь. Я не хочу схватить тебя горячими, грубыми руками.

– Как тебе угодно, любимый. Мне все равно. Ты не можешь совершить ничего дурного. Ничего. Я в этом совершенно уверена. Я знаю, что делаю. Я отдаю себя тебе.

– Дай бот, чтобы ты никогда не раскаялась в этом! – воскликнул Кейпс.

Она положила свою руку в его, и Кейпс стиснул ее.

– Видишь ли, – сказал он, – едва ли мы сможем когда-нибудь пожениться. Едва ли. Я думал… Я опять пойду к жене. Я сделаю все, что в моих силах. Но, во всяком случае, мы, несмотря на любовь, очень долго сможем быть только друзьями.

Он сделал паузу. Она помедлила, затем сказала:

– Будет так, как ты захочешь.

– Но почему это должно влиять на нашу жизнь? – спросил он.

И затем, так как она не отвечала, добавил:

– Если мы любим друг друга.

Прошло меньше недели после их прогулки. Кейпс во время перерыва вошел в лабораторию и сел около Анны-Вероники для обычной беседы. Он взял горсть миндаля и изюма, которые она протянула ему, – оба перестали ходить завтракать – и задержал на миг ее руку, чтобы поцеловать кончики пальцев. Они помолчали.