Борис с непривычки быстро опьянел. Он смотрел вокруг себя невидящим мутным взглядом. Мальчишеские вихры его, и так неподатливые, воинственно торчали во все стороны. Он пошатывался, даже сидя за столом, а Хаенко с недоброй щедростью все подливал ему.

— Гуляй, рабочий класс! Первая получка! Факт! Она влагу любит.

— Крупный рак имеется в буфете, на любителя! — предложил официант, хлопочущий за столом.

— Д-давай на любителя! — величественно согласился Борис.

Катя курила, откинувшись на стуле, ей жали туфли, она их сбросила под столом и с удовольствием шевелила онемевшими пальцами.

Оркестр грянул песенку шофера Минутки, под которую все танцевали фокстрот, причем несколько сиплых голосов обязательно принимались при этом подпевать: «Через реки, горы и долины…»

Катя погасила недокуренную папиросу о тарелку, сунула ноги в туфли и пошла танцевать с Хаенко.

Кто-то пригласил Одарку, она зарделась от радостного смущения — так редко кавалеры отваживались приглашать ее, громоздкую, высоченную и с виду неуклюжую…

В другом углу зала, в полном одиночестве, похлебывал пиво Токмаков.

Он заметил вошедшего в зал Пасечника, который нерешительно пробирался между столиками в поисках свободного места.

Пасечник сухо поздоровался с прорабом, увидел пустой стул рядом с ним, но сделал вид, что не заметил.

Однако где же все-таки найти свободное местечко? Нету, как назло.

Пасечник еще раз огляделся, еще раз обошел вокруг какого-то столика.

— Садись! — пригласил его Токмаков и с грохотом двинул пустым стулом. — Здесь плацкарты не требуется.

Пасечник молча сел.

— Зачем без толку кружиться по залу? Или забыл, что прямая — кратчайшее расстояние между двумя точками?.. А разговаривать со мной не обязательно. Тем более, я уже собрался уходить. — Токмаков окликнул официанта. — Получите с меня.

Пасечник хмуро молчал.

— На себя обижайся! — сказал Токмаков. — За каждым шагом твоим следить нужно. Грудной младенец!

— Между прочим, я, товарищ прораб, отнят от груди двадцать шесть лет назад. И представьте — не скучаю. Привык.

Токмаков сидел, отвернувшись от Пасечника, и не отрывал взгляда от Бориса. Тот, пошатываясь, вышел из-за стола и направился к выходу, но почему-то застрял на пороге, притулившись к дверному косяку.

Токмаков поспешно расплатился с официантом и кивнул в сторону Бориса:

— Вот еще один герой. Эскимо на губах не обсохло, а туда же…

Токмаков поспешил на выручку к Борису.

Хаенко, двигаясь в танце, увидел через Катино плечо Токмакова, уводящего Бориса.

— Куда же он нашего кассира уводит? — забеспокоился Хаенко. — А кому за ужин платить? Это уж ты, Борис, извини-подвинься!..

Хаенко бросил Катю в кругу танцующих и, не оглянувшись на нее, стал пробираться к выходу, спеша догнать Бориса и Токмакова.

Катя, потерянная, осталась одна в толпе, подчиненной ритму танца, и, пока ее совсем не затолкали, направилась к своему месту.

У пустого стола ее встретил встревоженный официант со счетом в руках.

— А кто же, граждане, платить-расплачиваться будет? Счетец-то? Девяносто два рублика сорок копеек.

Официант на всякий случай говорил значительно громче, чем это нужно было, чтобы его услышала Катя.

Катя растерянно посмотрела в сторону выхода, где исчез Хаенко, оглянулась на танцующую Одарку, которая ни о чем не подозревала, увидела вдали Пасечника — тот смотрел на нее со снисходительной усмешкой.

Тогда она достала сумочку, вынула сотенную и швырнула ее на стол, рядом с недопитой бутылкой портвейна «Три семерки».

— Сдачи не нужно, — величественно сказала Катя, тоже громче, чем следовало, и горделиво вышла.

Пасечник обратил внимание на то, что Катя безвкусно и вызывающе одета.

— Что прикажете? — подошел наконец официант к Пасечнику и доверительно сообщил: — Имеется крупный рак на любителя.

Пасечник ничего не ответил официанту и сквозь толпу танцующих направился к выходу за Катей.

Он издали видел, как она свернула в темную аллею, ведущую к берегу пруда. Катя поставила ногу на скамейку под фонарем, который шатался от ветра, разулась, сняла чулки и пошла босиком.

— Как бы ножки не застудили.

Катя вздрогнула, Пасечник шел рядом.

— Я с детства босиком привыкшая.

— Простудитесь! Охрипнете. Кто тогда частушки споет кавалеру? «Ох, ох, не дай бог», — запел Пасечник, передразнивая Катю. — А если дождь хлынет?

Оба посмотрели на небо. Ветер был бессилен разогнать плотные грозовые тучи. Они зловеще чернели.

Верхушки деревьев раскачивались под порывами ветра, вся природа жила предчувствием грозы. Вода в пруду была взъерошена ветром.

— А вы бы мне зонтик подарили, — фыркнула Катя. — Никогда, — она вздохнула, — зонтика в руках не держала…

— Что зонтик! Я вам другие дары припас.

— Это какие же?

— Ночь вот эту, например, могу подарить. Пруд этот. Сеть могу подарить особую, чтобы звезды ловить.

— Чудной вы какой!

— Я не чудной, — сказал Пасечник серьезно. — Я заколдованный. Хотите — горы подарю? Полночь наступит — пожалуйста, берите. Заря взойдет — тоже ваша будет.

— И верно, к полночи дело, — встревожилась Катя. — Как бы и вправду гроза не приключилась. А мне на тот берег добираться. Еще опоздаю.

— От мамы с папой небось за банкет попадет? — спросил Пасечник с усмешкой.

— Нет у меня ни отца, ни матери. Мать давно умерла. Отца Гитлер убил. Не заругают родители! Круглой сиротой на свете живу.

Она резко отвернулась от Пасечника и быстро зашагала. А он шел рядом и молчал, смущенный своим не уместным злословием…

— Катька-а-а! — донесся откуда-то издалека голос Хаенко.

Катя на ходу сунула ноги в туфли и быстро, как только могла, направилась к перекрестку аллей. Там под фонарем показались Хаенко, Одарка и еще кто-то.

Пасечник остался стоять в темной аллее.

— Ну куда же ты девалась? — встревожилась Одарка. — Последний катер уходит. Опоздаем!

Хаенко пошел Кате навстречу.

— Отшила голубчика? Порядок. — Он осклабился и спросил весело: — Хочешь, я тебе фокус покажу? Айн, цвай, драй и — «Три семерки». — Хаенко вытащил из кармана недопитую бутылку портвейна: — Не пропадать же товару, раз плачено… Ну-ка держи.

Хаенко ловко вытащил зубами пробку и достал из кармана две стопки.

— Сейчас мы для бодрости организма…

Катя стояла в оцепенении, смотрела на Хаенко отсутствующим взглядом.

— Чего уставилась? — спросил Хаенко. — На мне узоров нету.

Катя выхватила у него бутылку, с силой швырнула ее о фонарный столб, бутылка вдребезги разбилась, Катя, не оборачиваясь, пошла.

А Хаенко остался стоять под фонарем, держа в пятерне стопки, украденные в ресторане…

Токмаков вел домой подвыпившего Бориса, заботливо взяв его под руку.

— К-константин Мак-ксимыч! — разглагольствовал Борис. — Мы с в-вами живем в эпоху войн и р-революций…

Токмаков снисходительно посмеивался, глядя сверху вниз на оратора с торчащими мальчишескими вихрами.

— Вам К-константин Мак-ксимович, хорошо смеяться — говорил Борис с горечью. — Вы на войне ротой, батальоном командовали. Ордена у вас. А я в-вот… Ни в одной в-войне, ни в одной р-революции не участвовал…

Борис остановился у телеграфного столба и приложился к нему лбом.

— Как голова гудит!

— Сейчас-то не голова, а столб гудит. Токмаков бережно разлучил Бориса со столбом.

— Не горюй, Борис! Ты же будущий верхолаз!

— А верно, К-константин Мак-ксимович, что верхолаз — как р-разведчик на фронте? Всем другим строителям дорогу прокладывает.

— Ты лучше сам сейчас с Дороги не сбейся. Не забыл, где твой дом?

Борис неопределенно показал рукой куда-то вперед.

Подойдя к калитке, Борис приосанился, он старался твердо ступать, но это плохо удавалось, ноги заплетались.

— Вы з-заходите, — настаивал Борис.

Токмакову пришлось войти в дом вместе с Борисом, поддерживая его.