— Хватит мучиться! Ты такая, как ты есть, и другой не будешь. Ты создана для любви, глупая девочка с блестящим металлом в лице.

Скрипучий, как ржавые дверные петли, отрывистый голос звучит из угла комнаты. Кити смотрит на теремообразную клетку Кармена, открыв от удивления рот. Точно — она забыла накрыть его пледом, и теперь умные чёрные бусинки смотрят прямо на неё. Сомнений нет — ворон заговорил.

— Да, это я, старая, глупая, сентиментальная птица, забывшая главный закон: никогда не говорить с вами — человечками. Не могу больше любоваться на твои страдания. Поверь мне — бороться с собой бесполезно. Поверь в своё чувство. Отдайся ему. Егора нет уже три года. Он был бы рад, если бы знал, что ты снова счастлива.

— Не думаю, — выдавливает из сухого горла еще не пришедшая в себя Кити.

Хотя чему удивляться, она всегда была уверена в разговорных способностях Кармена.

— А ты и не думай. Слишком много думаешь! Просто поверь, и всё.

— Эх ты! А ещё мудрая птица! Предлагаешь оправдать предательство верой в собственное чувство?

— Тебе не нужно оправданий. Ты ни в чём не виновата. Свою вину, свой крест, своё послушание ты придумала сама. Лёд в твоём сердце сломан. Радуйся! Пришло время жить своей жизнью, без Егора!

— Но Егор навсегда в моём сердце!

— Это так! Пусть живёт там всегда. Пусть будет мерилом твоих поступков, твоей честности по отношению к себе. Если ты полюбила, Кити, то бороться с собой бесполезно. Можешь продолжать бороться, можешь даже побороть себя. Но в этой борьбе ты окажешься не победительницей, а побеждённой. Поборов себя, своё прекрасное чувство, ты перестанешь быть собой. Самообман — штука недолгая. А раскаяние и сожаление будут преследовать тебя всю жизнь. Может быть, ты никогда и никого больше не полюбишь. Не борись с собой!

— Ворон-искуситель! Ты просто завидуешь мне и моей любви, старая птица! Нет! Я знаю! Ты старый ревнивец и готов на всё, лишь бы я исчезла из жизни Риты! Ведь так?

Ворон с досады со скрежетом провёл клювом по прутьям решётки и замолк, обиженно нахохлившись. «Всё, больше он со мной никогда не заговорит», — мысленно констатировала Кити.

Ругая и кляня себя, Кити снова лезла на крышу. В последний раз, в самый последний раз, стучало в её растрёпанной голове. Из одежды на ней только тоненькая чёрная ночнушка, похожая на платье без плечей, и тапки в виде дурацких розовых собачек. Шансов, что кто-то увидит её в таком виде, ноль. Шансов, что она увидит его, тоже ноль. Пустая формальность. Пустая трата времени. Новоприобретенная дурная привычка. Лучше бы закурила. Дурная голова ногам покоя не даёт. Дур…

— Йе-е-есть!

Таинственный обладатель красного рюкзака и божественной улыбки как ни в чём не бывало занимал своё любимое место у парапета и высвистывал «The Passenger» Игги Попа. Он даже не обернулся на крик души запрыгавшей по крыше Кити, только пригласил её рукой на заранее расстеленную рядом с собой газетку.

— Садись, Катя! Где пропадала?

— Гад! Это ты где пропадал? Я неделю не сплю! По крыше, как лунатик, бегаю! А он тут сидит, как будто и не уходил! — на бегу прокричала Кити, давясь слезами и задыхаясь от злости и счастья одновременно. — Я даже имени твоего не знаю!

— Игорь, — одарил её улыбкой симпатяга. — А ты сегодня нарядная. Пижамная вечеринка?

— Ну ты смотри, он ещё и улыбается! — Кити легонько пнула розовым тапком красный рюкзак, неожиданно оказавшийся очень жёстким. — Да я вообще сейчас тебя прибью! С крыши скину! Ии-и-игорь!

Теперь Игорь уже не улыбался, он просто захлёбывался смехом. Он смеялся всем своим худым нескладным телом, закидывал голову назад, широко размахивал длинными руками, словно крыльями, и раскачивался взад-вперёд. Казалось, ещё чуть-чуть, и угроза Кити сможет осуществиться без её участия. Он смеялся так заразительно, что Кити, всё-таки присевшая рядом, тоже засмеялась. Сначала робко и сдержанно, а потом неудержимо в полную силу молодых лёгких. В ночной тишине их смех грохотал, как гром, отражаясь от стен двора-колодца, во всяком случае, так казалось Кити. Счастливые слёзы долгожданной встречи мешались на лице Кити со слезами её гомерического хохота. Все чувства, выношенные Кити за неделю: ожидание, сомнение, томление, угрызения совести, недоумение, обида и, наконец, радость — вылились в смеховую импровизацию на крыше. В смех над собой, в смех над судьбой, в смех против всех, в смех, да и только, в смех радости победы, в смех победы радости. Если бы кто-нибудь, живущий на последнем этаже, догадался записать звуки, доносящиеся с крыши, он мог бы неплохо заработать, продавая эту песнь оптимизма, гимн гедонизма, панегирик раздолбайства, какофонию чувств, руладу пофигизма — смех двух отчаянно влюблённых сердец.

— У тебя что, крыша поехала? — давясь смехом, с трудом спросила Кити.

— Крыша поехала! — обрадовано закричал Игорь и засмеялся ещё сильнее, стуча кулаком свободной руки по гулкому железному листу крыши. — Крыша — стой!

Только сейчас Кити осознала, что другой рукой Игорь нежно, но очень надёжно обнимает её за талию, не давая возможности свалиться вниз в приступе смеха. И снова они смеялись как сумасшедшие, и звёзды на тусклом небе скакали перед глазами. Я счастлива, неожиданно подумала, а скорее поняла Кити, и тут же страшно испугалась, что диковинное чувство исчезнет. Исчезнет вместе с Игорем. Резко стало тихо. Они одновременно перестали смеяться. Игорь очень серьёзно, почти грустно смотрел ей в глаза. Глаза в глаза. Близкоблизко. Его дыхание оказалось свежим, как долгожданный ветерок в жару. Все сомнения и страдания Кити исчезли, как будто канули в пустоту под ногами. Кити прикрыла глаза и потянулась губами навстречу свежести дыхания Игоря в слепой и наивной надежде, но услышала:

— Прости, что я исчез так надолго. Мне нужно было подумать. Принять важное решение. Очень важное. Решить главный вопрос.

— Вопрос жизни и смерти? — неудачно пошутила Кити, любуясь его разноцветными глазами.

— Да, — сказал Игорь, и Кити увидела, как радужки его глаз затянула серая стальная плёнка.

— И что ты выбрал? — по инерции спросила ничего не понимающая девушка, которой всё происходящее снова показалось давно забытым сном. Границы реальности окончательно стёрлись.

— Смерть!

Не Игорь, казалось, само ночное небо вокруг них разразилось ответом: — Смерть предателю!

Резко потемнело в глазах. Словно на голову накинули тёмную шаль. Сотни огромных ночных бабочек бархатом своих чёрных крыльев закрыли всё небо вокруг Кити и Игоря. А прямо перед их лицами верхом на осёдланных «мёртвых головах» размером с хороших лошадок восседали два крылатых Игги в архаичных кожаных коричневых лётчицких костюмах и шлемах, в развевающихся за спинами плащах, украшенных изображениями белых оскаленных черепов. Именно так — два Игги, потому что в первый момент Кити показалось, что у неё двоится в глазах. В свободных от поводьев руках Игги держали короткие обоюдоострые мечи. Чёрные, похожие на стрекозьи крылья за спинами близнецов трепетали параллельно крыше.

«Какое короткое счастье, — успела подумать Кити, — какая красивая смерть. Какой удивительный и страшный сон».

— Госпожа, я принц Нишурт! А рядом мой брат — принц Рогэ! Вы спасены, — прокричал левый Игги. — Мы займёмся негодяем! Руки прочь от Королевы Королев, проклятый полукровка, сын никому не нужной куклы.

— Сколько пафоса, а даже белого стиха не получилось. Плохо вас Кот учил. Впрочем, какой Кот, такой и приход. — Игорь встал на крыше в полный рост, подняв на ноги Кити, талию которой ни на секунду не выпускал из крепкой руки. — У бабочки детей замашки королей, жаль, на манеры ставки Кот не сделал. Что ж, с удовольствием восполню дыры в вашем воспитанье и преподам урок хороших вам манер. Кто дал вам право здесь сидеть в присутствии великой Королевы? Зачем вам бабочки? Своих вам крыльев мало?

— Создателя убить задумал куклы сын и мир родной тем самым уничтожить, спасая тех, кто не достоин даже пищей гусеницы стать, — вступил в разборку правый Игги. — Реальный мир давно пора стереть, как крошки со стола, и новый строить вместе. Что ж, смерть предателю! Создателю — свобода!