Распростёртая на полу, она, казалось, ничего не могла сделать, но золотистое облачко, едва различимое, очень слабое, всё же смогло родиться в ее ладонях.

   Мама метила в светильник рядом с одотьером. Расчёт был прост: причинить серьезный вред некроманту она не могла, не хватало сил, но удар по затылку тяжёлым предметом вполне мог закончиться летальным исходом.

   Я не видела, что было дальше, малодушно скрывшись за дверьми святилища.

   Собственно, а что мне оставалось? Я была абсолютно бесполезна, абсолютно ничем не могла помочь. А Фейхара могла. Именно к ней меня послала мама.

   Когда-то Фейхара тоже была жрицей, тридцать лет посвятила храму, а потом ушла на покой. У неё тоже была сила, пожалуй, даже более хорошо выраженная, чем у мамы. Олонис любила её и не отняла дар после конца служения. Хотя, о чём это я - служение жрицы заканчивается только со смертью.

   Сердце трепыхалось в гортани, мешая дышать. Я бежала так, что позавидовали бы гончие.

   Ночной Медир выглядел таким мирным, казалось немыслимым, что в самом его сердце, в святая святых могло произойти такое.

   Слёзы радужной пеленой застилали глаза, из носа текло, лоб покрылся холодной испариной.

   Остановившись у калитки Фейхары, я попыталась выровнять дыхание: не сделай я этого, не смогла бы говорить. И тут мозг обожгла мысль, что мамы больше нет.

   Подумай, Одана, сколько она могла ещё прожить, могла ли она выжить, раненая, обессиленная, без помощи Олонис (очевидно, жертвоприношение перекрыло связь с богиней, или это сделал Каашер), оставшись один на один с некромантом? Смерть наверняка уже поцеловала её в губы. Может, тогда, когда я стрелой вылетела в сад, может, когда бежала по пустынным улицам, соревнуясь в скорости с ветром. А, может, когда споткнулась и упала в грязь. Прошло слишком много времени. Нет, для меня это был всего один миг, но в реальности...

   Из горла вырвался животный стон, на который заунывным похоронным воем откликнулись собаки.

   Не осознавая, что делаю, я потянулась к сознанию матери, посылая ей мысленный зов: "Мама, если ты слышишь меня, если ты жива, ответь!". Ничего, ответом мне была гулкая пустота, звоном отозвавшаяся в голове. И мертвенный холод, будто внутрь меня поместили глыбу льда.

   Я стояла на коленях перед крыльцом небольшого домика и плакала, рыдала в полный голос.

   Потом вышла встревоженная Фейхара, обняла за плечи, подняла и насильно увела в дом. Я всё никак не могла успокоиться и в перерывах между всхлипами просила её немедленно пойти в храм.

   - Только возьми с собой магов, хотя бы стражников! Прямо сейчас, тётя Фейхара, прошу тебя!

   Влив в меня лошадиную дозу снотворного - единственного, что могло унять мою истерику, Фейхара уложила меня в постель и ушла.

   Проснувшись на следующее утро, я встретилась с сертёзными глазами Фейхары. Крепко сжав мою ладонь, она прошептала:

   - Крепись, девочка!

   - Мама, что с мамой? - я порывалась встать, но женщина не позволила. - Она мертва, да? Её убил некромант?

   Фейхара прикоснулась к моему лбу и покачала головой:

   - Тебе привиделось.

   - Нет, - закричала я, - я видела!

   Бывшая жрица обняла меня, устроила мою голову у себя на груди. Меня обволокло приятное тепло, снова захотелось спать. Пребывая на грани сознания, я слышала, как Фейхара произносила какие-то непонятные слова, ощущала едва заметное дуновение ветерка над затылком.

   Страшные воспоминания прошлой ночи постепенно стирались, и вот их вовсе не осталось. Пустая полоса шла вплоть до похорон матери, якобы впотьмах оступившейся на лестнице: в храме каменные полы, а одна из лестниц и впрямь очень крутая. Почему-то никому в голову не пришло обратить внимание на следы от укусов на её руке. Они были едва заметны и казались застарелыми, но я-то знала, что им нет и недели. Сейчас знала.

   Маму наутро после визита одотьера Дер'Коне нашла уборщица у подножья той самой крутой лестницы со сломанной шеей и многочисленными ушибами. Немедленно известили мужа, а потом и меня.

   Моя реакция была заторможенной: сказывалось заклинание Фейхары. Вплоть до похорон я просидела взаперти в своей комнате, уставившись в одну точку. Практически ничего не ела и не пила.

   На похоронах сознание моё прояснилось, запись воспоминаний восстановилась.

   Что до Иассон, то её труп выловили через месяц. Решили, что она утонула. Вопросов, что делала жрица на берегу моря, не возникло: она часто ездила туда купаться, иногда даже ночью.

   В те страшные дни я часто бывала у Фейхары, заедала яблочным пирогом своё горе. Мне казалось, что она чего-то боится: вздрагивала от любого шороха, всё чаще молилась Олонис, прося защитить себя и меня от беды, неизменно, даже днем, запирала дверь на засов, так что я вынуждена была стучаться особым образом, чтобы мне открыли.

   Соседи списывали всё на старческие причуды и кончину горячо любимой ученицы, моей матери, честно говоря, я придерживалась того же мнения. Утрата, постигшая нас, была слишком тяжела, чтобы пройти бесследно. Я стала замкнутой и молчаливой, отец запил, а тётя Фейхара сошла из ума. Всё казалось таким логичным, да и не в том я была состоянии, чтобы разбираться в причинах и следствиях.

   Я нередко оставалась ночевать у Фейхары: не хотелось видеть отца таким жалким и раздавленным, в обнимку с бутылкой. Мы сидели дотемна, вспоминали маму... А потом Фейхара бесследно исчезла. Поиски ничего не дали, она будто сквозь землю провалилась.

   Таковыми были мои воспоминания, стёртые Фейхарой. Лэрзен ошибался: именно она, а не мама установила блок в моей голове.

   Но в это утро я восстановила не только цепочку своей памяти, но и открыла для себя то, чего я никак не могла видеть и знать. Как и говорил светлый маг, спасший меня от Летиции, меня использовали как хранилище чужой информации.

   Кто поместил её туда? Очевидно, Фейхара, больше было некому. И сама Олонис, тогда, в храме, когда в первый и единственный раз она смогла к нам пробиться.

   Воспоминание второе, то, чего я не могла видеть.

   Ассан Дер'Конэ, улыбаясь, входит в храм Олонис, бросает горсть монет в качестве пожертвований и просит жрицу разрешить ему помолиться в святилище. Жрица - это Иассон. Она сомневается, а он настаивает, вежливо, умело.

   Мамы в городе нет: она уехала вместе с нами на пикник к морю, - так что посоветоваться Иассон не с кем, и она сдаётся.

   Одотьер заходит в святилище, окидывает его внимательным взглядом. Его притягивает усыпанный свежими цветами жертвенник. Он передаёт жрице заранее приготовленную розу и преклоняет колени на специальной подушечке. Одотьер делает вид, что молится, но я слышу его мысли. Он оценивает силу, исходящую от жертвенника, проверяет, насколько прочна связь с богиней, сравнивает намоленность места с другими храмами и приходит к выводу, что святилище Олонис - идеальное место. Здесь столько человеческих эмоций, очень много свободной энергии, а защиты никакой нет. Изменить настройки связи будет легко, гораздо легче, чем в храме Светоносного: Олонис так доверяет своим жрицам, что позволяет им напрямую общаться с миром богов. Значит, сила и волшба беспрепятственно циркулируют между двумя пространствами.

   Олонис - безопасная богиня, она не способна убивать, не способна причинить вреда, зато её энергия такая мощная, концентрированная, что постоянно клубиться над жертвенником. Он использует её в качестве усилителя и проводника.

   Поднявшись с колен, одотьер поблагодарил Иассон, обещав сделать храму богатые пожертвования.

   Выйдя на улицу, он принялся на поиски первой жертвы - ему нужен был ребёнок, чтобы поговорить с Каашером, узнать, что надлежит делать. И одотьер нашёл её, похитил и в полночь привёл в храм, проникнув в него через портал.

   Наложенный полог тишины скрыл детские крики, а кровь обагрила жертвенник, устанавливая связь с Каашером. Олонис не смогла помешать ему: она видела всё, но не могла пробиться сквозь морок чёрного колдовства, усиленного её собственной переработанной энергией.