Ну почему мы всегда уверены, что точно знаем, чего хотел бы покойный? Может всеобщая растерянность и откровенное горе ее воспитанниц, наоборот вызвали бы теплые чувства у Евы Адамовны, ведь это доказывало, что ее любили и уважали? Рахиль, встала и неуверенными шагами, покачиваясь как подвыпивший студент, вышла за дверь. Думаю, она не знала, что будет делать дальше, но деятельность, любая, лучше, чем сидеть, сложа руки и упиваться своим горем. Я тоже встала, расправила смятые и мокрые от слез юбки, подошла к окну. На меня разом навалилась усталость. Вспомнила, почему-то Мишу, прошло три года, тяжелое чувство потери притупилось, откровенное горе отошло, но осталась печаль и непреодолимое чувство утраты, одиночества. Вдруг, стало, очень жаль себя, слезы сами собой покатились по щекам, через минуту уже я горько всхлипывала.
На мое плечо опустилась рука, я резко обернулась и уперлась в мужскую грудь, его руки обняли мои плечи, гладили по спине, от этого я разрыдалась еще сильнее. Уткнувшись носом в сюртук, обливала его слезами, вдыхая, забытый уже запах мужчины. Он гладил мои волосы и мягко шептал на ушко:
- Тише, Настенька, все прошло, милая, все хорошо. – Нежные слова вызвали новый приступ судорожных рыданий, я вцепилась двумя руками в лацканы пиджака, как будто он мог сбежать. Чувствуя легкие прикосновения губ к волосам, щекам, шее, тихо всхлипывала, принимая ласку как должное.
Раздался скрип дверей, и голос Семена Михайловича вернул нас к действительности.
- Гриша, о, простите, э, я буду, там, э, в кабинете. – Последние слова раздались из-за закрывшихся, поспешно, дверей.
Мне не хотелось отстраняться и поднимать голову, чудесные минуты тихо уплыли, пришло чувство неловкости, но кажется, оно овладело мной одной, потому что меня не оттолкнули, а прижали еще крепче. Он мягко вложил в мои руки платок, погладив по голове, пока я сморкалась и вытирала слезы, уже обычным своим насмешливым тоном произнес:
- Семен всегда является не во время. Ты успокоилась? Все уже хорошо милая?
- Хорошо. На ты? Мой муж только через два года стал так ко мне обращаться. – Я не поднимала глаз, снова высморкалась
- Ну, если вы не против, Анастасия Павловна, может, наедине, мы будем просто Настей и Гришей. – Насмешливость тона, не соответствовала нежности действий, он мягко отобрал у меня мокрый, скомканный, платок, запихнул его во внутренний карман, осторожно провел рукой под моими глазами, вытирая оставшуюся соленую влагу, и неожиданно легонько, прикоснулся губами к моим губам.
Я остолбенела и совершенно растерялась, но легкие отрывистые прикосновения губ пробудили в моем теле, до сих пор спавшие крепким сном, чувства, разум отступил перед всепоглощающим желанием близости.
Мое тело жило собственной жизнью, оно само прижалось к его телу, насколько позволяли доспехи из шерсти, шелка и батиста. Руки сами обняли его шею и гладили короткие, вьющиеся волосы. Губы сами открылись. Глубокий, чувственный поцелуй затянул и понес вихрем куда-то далеко от окружающей суеты, мы остались одни в целом мире, но это одиночество, казалось счастьем.
К сожалению, то, что хочется растянуть до бесконечности, длится считанные мгновения. Мы отстранились. Совершенно невпопад, я сказала
- Гриша, мне не нравится, Георгий звучит лучше. – Наконец, подняла на него глаза и встретилась со знакомым насмешливым взглядом, к которому теперь примешивалась нежность. – Я тебе нравлюсь? – Глупый вопрос, но он так и вертелся у меня на языке
- Разве не заметно?
- До сих пор не замечала.
- Но мужчине не положено, открыто выражать свои чувства, тем более к мало знакомой женщине. – Он улыбнулся и снова погладил меня по голове.
- Мог хотя бы намекнуть
- Я и намекнул. – И он, снова, легонько коснулся губами моей щеки.
- Да намек слишком красноречивый вышел и еще Семен Михайлович, так невпопад явился. – Я замялась, потом резко спросила: – почему ты меня, ну, поцеловал? – теперь смотрела ему прямо в глаза.
- Ты так горько плакала, захотелось утешить, дальше само собой все вышло.
- Очень веское оправдание – само собой. – Мы вместе нервно рассмеялись. Раздался легкий стук и голос Семена Михайловича из-за двери:
- Вы, э, можно войти?
- Еще минуту Семен, сейчас мы сами придем.
- Ладно, жду.
Семен Михайлович, в который раз вернул нас к действительности. Жизнь и смерть – очень близки, к сожалению. Мне стало неловко. Для Евы Адамовны все уже закончилось, а для меня, выходит все только начинается, но и она и я еще не знали, что нас ждет впереди.
Оставаться так долго наедине мы не могли. Вызванный смертью директрисы переполох, скоро утихнет и наше уединение, могут заметить любопытные воспитательницы, весьма несвоевременно. Поэтому я отстранилась.
- Думаю нам пора, Гриша. – Взгляд мой упал в зеркало, висевшее на стене над маленьким бюро, увиденное ужаснуло. – О, Боже, что за вид!
Волосы растрепаны, платье помято, воротник расстегнут, лицо красное, а глаза опухшие. Георгий улыбнулся.
- Давай помогу – и растеряно добавил, – а что делать?
- Собери шпильки, выпали, должны быть на полу.
Пока Георгий собирал шпильки, я поправила платье, застегнулась, нашла в своем ридикюле пудру и принялась густо покрывать ею лицо, пытаясь скрыть красноту, пудра попала в нос и я расчихалась. Гриша рассмеялся, отобрал у меня пудреницу и подал, все тот же смятый платок.
- Ты перестаралась на, сними немного пудры.
Пришлось вытереть лицо платком, окончательно его, измазав, забрала пудру и повторила процедуру, стараясь покрыть лицо аккуратным ровным слоем. Потом взялась за волосы, насколько могла, привела прическу в порядок. Георгий, тоже не терял время даром и поправил свой костюм и растрепанный мною, галстук. Мы осмотрели друг друга и пришли к выводу, что лучше не будет, поэтому сойдет и так.
- Ну что пойдем? – спросил он.
- Пойдем. Слушай, а почему Гриша, это же вроде Григорий?
- Маме не нравится претенциозный Жорж, она меня называет Гришей, я привык к этому имени. Слушай, может ты, поедешь домой, я вызову экипаж? – он погладил меня по плечу. – Тебе уже достаточно на сегодня впечатлений.
- Нет, я останусь, если не прогоните с Семеном Михайловичем? – я вопросительно посмотрела на него, прекрасно понимая, что сейчас он не откажет мне.
- Ладно, идем Анастасия Павловна.
- Проведите меня Георгий Федорович.
Когда мы вошли в кабинет там уже суетился Семен Михайлович с помощником, молодым, худеньким, человеком в очках.
Увидев нас, Семен Михайлович залился румянцем как девица и пробормотал:
- Георгий Федорович, хочу, что бы вы осмотрели этот стол, его кажется, обыскивали. Анастасия Павловна, разрешите подать Вам кресло?
- Не надо Семен Михайлович я постою и постараюсь Вам не мешать – и лихо соврала, добавив, – жду, пока за мной приедет Иван. – Понимая, что сама же его отпустила.
Семен Михайлович только вздохнул, он был бы рад, избавится от любопытной бабы, да куда ее девать? Поэтому, отвернулся и занялся своими делами. Предоставленная сама себе, ибо Георгий Федорович, старался держаться подальше, в целях защиты моей репутации, смогла спокойно осмотреть комнату и стол, и наблюдать за действиями полицейских.
Кабинет располагался в конце длинного коридора, по обеим сторонам которого шли классные комнаты. В другом конце коридора находилась лестница, она вела на второй этаж, там были спальни воспитанниц и некоторых учителей. Подсобные помещения, большая столовая и кухня находились в пристроенном к главному корпусу флигеле. Ева Адамовна жила в собственной квартире в городе, но часто оставалась на ночь в приюте, поэтому рядом с кабинетом находилась крошечная спаленка, там помещалась только, большая, удобная кровать, умывальный столик с фарфоровым тазом и кувшином да небольшим комодом. Эту ночь, она, видимо, собиралась провести здесь, потому, что постель была аккуратно расстелена, подушки взбиты, но никто на них не спал. Кабинет имел три окна, выходившие во двор приюта, тяжелые, двойные, дубовые двери находились прямо напротив среднего окна, справа от входных дверей, еще одна дверь вела в спальню хозяйки, в углу высилась круглая, изразцовая печь. Слева от входных дверей стояла картотека, здесь в идеальном порядке хранились все документы, относившиеся к ведению дел в приюте. Всю стену рядом с картотекой занимали книжные шкафы, густо уставленные книгами, библиотекой активно пользовались, об этом свидетельствовали потрепанные корешки книг прочитанных многими ученицами. Рядом с окнами была уютно расположена гостиная группа, состоящая из старенького, но удобного на вид диванчика, двух кресел в пару дивану и небольшого чайного столика, красного дерева, с гнутыми резными ножками и блестящей, отполированной столешницей украшенной по бокам искусной резьбой. Если эта мебель принадлежала, нашей Дарье Любомировне, то она обладала отменным вкусом. Напротив библиотеки, у противоположной стены размещался, громоздкий, основательный, чисто мужской письменный стол, за ним готического стиля, оббитое кожей, с высокой спинкой, старое и величественное кресло. Пол был услан толстыми потертыми коврами, стены украшены всевозможными акварелями – разнообразные пейзажи, работы воспитанниц приюта. А за креслом хозяйки висел большой портрет мужчины, по сходству с Евой Адамовной можно было предположить, что это ее отец.