Мы покинули Тихую при ясной, солнечной погоде. Скоро впереди показались облака. Возникая недалеко от южной оконечности Земли Франца-Иосифа – у острова Сальма, они шли прямо на нас, над самыми водами Баренцова моря.

«Испытаем-ка наш метод», подумал я.

Слой облаков оказался толстым, но я легко пробил его и не пожалел об этом. Каждые десять-пятнадцать минут в облаках попадались окна, через которые можно было достаточно точно определить характер льда, расстилавшегося под нами.

Через три часа, зная, что скоро должна показаться Новая Земля, я нырнул в одно из окон и пошел под облаками.

В одиннадцать часов пятьдесят минут наш самолет, встреченный радостными зимовщиками, благополучно сел на аэродроме мыса Желания.

Порядком проголодавшись, мы с удовольствием приняли предложение начальника станции и сели обедать.

Во время обеда он рассказал нам трагикомическую историю, происшедшую незадолго до нашей встречи.

– В одиннадцать тридцать, - начал он, - мы получили от вас последнее радио. Дежурные пошли на аэродром готовить костры и выкладывать посадочный знак.

Выходя из дома, мы всегда вооружаемся винтовками на случай встречи с медведем. На этот раз руки дежурных были заняты. Кто нес сигнальные полотнища, кто дрова, кто нерпичье сало, а винтовки никто не захватил.

Разложив посадочные знаки, дежурные развели костер и стали по кусочку подбрасывать в него нерпичье сало: оно превосходно горит и дает черный, хорошо заметный дым. Но, сгорая, оно далеко распространяет свой характерный запах, столь любезный сердцу всякого медведя.

Об этом вспомнили слишком поздно, когда увидели, что огромный белый медведь направляется прямо к ним.

Гость хороший, а встретить его нечем – винтовки нет. Словно зная об этом, он шел смело. Дежурные начали кричать, а он будто и не слышит – идет прямо на них. Но когда ему осталось пройти не больше ста шагов, на пути попалась пустая бочка. Медведь заинтересовался ею. Раза два обошел и обнюхал бочку. Это спасло дежурных от встречи лицом к лицу со старым хозяином Арктики. Их крики привлекли наше внимание.

Мы выбежали из дома и сразу же увидели: около черной бочки движется что-то белое. Сообразив, в чем дело, схватили винтовки, крикнули собак и побежали на выручку.

Почуяв собак, медведь бросился наутек, да не тут-то было. От собак ему трудно уйти. Какой-то пес цапнул его сзади. Мишка обозлился и хотел ударить пса лапой, но промахнулся. В это время подоспела другая собака и схватила его за ногу. Ну и завертели! Бороться с собаками медведю пришлось недолго: один из подоспевших зимовщиков меткой пулей уложил его на месте.

– Так полярному мишке и не удалось встретить своего московского тезку, - под общий смех закончил рассказчик.

Вечером прошла первая полярная радиоперекличка, организованная по инициативе начальника станции. Не говоря уже о том, что она внесла много оживления в жизнь обитателей десятка зимовок, лишний раз было продемонстрировано исключительное значение радио в условиях далекого Севера, отличное качество наших полярных радиостанций, высокий класс работы полярных радистов.

Во время переклички я рассказал полярникам о перелете Москва – Земля Франца-Иосифа. Для меня было важно побеседовать с людьми, от внимания и самоотверженной работы которых во многом зависел успех перелета. Я поблагодарил их за все сделанное для нас, летчиков. После того как я кончил говорить, со всех уголков Арктики посыпались вопросы. Неожиданно в репродукторе раздался знакомый голос Эрнста Кренкеля, зимовавшего на одном из островов.

– Какой лед севернее Рудольфа? Можно ли на него сесть на больших кораблях? Где наметили строительство базы?

Я ответил как можно подробнее, зная, что Кренкель явится участником будущей зимовки.

– Значит, зимуем на полюсе!-прозвучал уверенный голос Кренкеля.

На другой день, забрав почту, мы вылетели на Маточкин Шар. Семнадцатого мая мы покинули зимовку на Маточкином Шаре и вскоре опустились на аэродроме Югорского Шара.

Аэродром был хорош, но пробыли мы на нем всего несколько часов. Подгоняла погода, торопил и Нарьян-Мар. Снега там уже не было, и на лыжах нас могли принять только на льду реки Печоры. Но и этот «аэродром» доживал последние дни.

Начальник зимовки сдал нам почту и пушнину. Приняв груз, мы распрощались с зимовщиками Югорского Шара и снова тронулись в путь. В тот же день самолет благополучно опустился в Нарьян-Маре.

Лед Печоры, где сел самолет, мало чем отличался от болота. С него одинаково трудно подняться как на лыжах, так и на колесах. Но мы знали, что южнее на лыжах уже не сядешь; поэтому мы сменили лыжи на колеса и запросили Архангельск, Котлас и Вологду, смогут ли они нас принять.

Ответ был малоутешительный. Только Вологда могла принять нас на колесах и то с большим риском.

Полетели. Сидя у штурвала, я думал: «Вернуться в Нарьян-Мар с такой нагрузкой и сесть там на колесах нельзя. Теперь мы вынуждены лететь до Вологды, несмотря ни на что».

Под нами тянулись леса. Деревья стояли в воде. Мы летели над сплошным болотом. Посадка здесь явно невозможна. Если бы мы чудом и остались живы, все равно из болота выбраться не удастся.

Через семь часов вышли на железную дорогу. Внизу изредка стали попадаться небольшие поляны. Машину зверски качало. Иванов плохо переносил воздушную качку и теперь с трудом держал связь с землей. Заметив это, Бассейн принялся меня уговаривать:

– Михаил Васильевич, иди на посадку. Поверь: земля тут подсохла. Мы сядем благополучно.

Не слушая Бассейна, я продолжал вести машину вперед. У меня был свой расчет: чем дальше на юг, тем больше полей, а значит и сесть на них легче.

Мы упорно преодолевали километр за километром. С момента нашего старта прошло восемь часов. Горючего осталось на полчаса полета.

С каждой минутой положение ухудшалось. Иванова совсем укачало; связь с землей прервалась. Из Нарьян-Мара мы вылетели при температуре минус два градуса. Теперь термометр показывал восемнадцать градусов тепла. Мотор так нагрелся, что вода в нем, казалось, вот-вот закипит. Пользуясь болтанкой и восходящим потоком, я стал рывками набирать высоту, не добавляя оборотов мотору. С большим трудом удалось наскрести тысячу двести метров; там было холоднее. Опасность перегрева мотора миновала, и я вздохнул свободнее.

До Вологды оставалось семьдесят километров, а мы находились в воздухе уже восемь с половиной часов. Только потому, что я не раз пользовался высотным газом, уменьшая с его помощью расход горючего, еще оставался бензин. Хватит ли его?..

Впереди показывается город. Остаются последние минуты полета. Каждое мгновение может кончиться бензин.

Но мотор работает. Вот и Вологда. Как ни в чем ни бывало делаю круг над аэродромом и приземляюсь точно в ограничителе. Вслед за этим мотор умолкает. В его баках гулко звенит пустота.

Двадцать первого мая в шесть часов тридцать минут вечера колеса нашей машины коснулись московского аэродрома. Большой арктический перелет Москва – Земля Франца-Иосифа – Москва был завершен.

Перед стартом

На другой день после возвращения в Москву, в кабинете Шмидта, я делал доклад о результатах полета на Землю Франца-Иосифа. Меня слушали руководители Главсевморпути и будущие зимовщики на полюсе – И. Д. Папанин, Э. Т. Кренкель, Е. К. Федоров и П. П. Ширшов. Для организации авиабазы я предложил самую северную точку архипелага – остров Рудольфа.

Этот остров покрыт льдом, но купол его пологий, имеет во все стороны небольшой склон. Это даст возможность оторваться с аэродрома с любой нагрузкой.

– Какое время вы считаете наиболее подходящим для полета на Северный полюс?-спросил меня Марк Иванович Шевелев.

– Лучшие месяцы, по-моему, это апрель, май. В это время солнце стоит на полюсе высоко, но морозы еще держатся крепкие, и лыжи самолета будут легко скользить.

– А есть ли севернее острова Рудольфа льдины, годные для посадки тяжелых самолетов? – спросил Отто Юльевич.