Решив раньше позабавиться, а затем уже осмотреть кирпичный завод, он въехал на пригорок, выискивая путь к холмам. У первых же ворот он оставил проселочную дорогу и, пустив лошадь легким галопом, понесся по полю. С обеих сторон колосья доходили до талии, он с наслаждением вдыхал их теплый аромат. Жаворонки взмывали при его приближении, отовсюду доносилось мелодичное пение. Взглянув на дорогу, можно было заключить, что ею пользовались для перевозки глины к ныне бездействующему заводу. Успокоив свою совесть мыслью, что он не отступает от первоначальной цели осмотра, он подъехал к глиняной яме — огромной пробоине на склоне пригорка. Но здесь он задержался недолго и свернул налево, оставив дорогу. Не было видно ни одного домика, ни одной фермы, и это безлюдье было особенно приятно после городской толчеи. Он ехал лесом, пересекая маленькие, заросшие цветами просеки, пока не наткнулся на родник. Растянувшись на земле, он вдосталь напился прозрачной воды и, оглянувшись по сторонам, с волнением ощутил красоту мира. Это его сильно поразило; он понял, что никогда раньше ее не замечал, а многое успел позабыть. Нельзя вести крупную финансовую игру и не потерять воспоминаний о красоте Вселенной.

Впивая чудесный воздух леса, далекое пение жаворонков, он чувствовал себя как картежник, поднявшийся из-за карточного стола после долгой ночной игры и вырвавшийся из спертой атмосферы глотнуть свежего утреннего воздуха.

У подножия холмов он увидел поваленный забор. Сразу можно было сказать, что ему по крайней мере лет сорок — работа пионера, пришедшего в эти края, когда кончились дни золота. Здесь лес был густой, но без зарослей кустарника, и, хотя синее небо было скрыто переплетенными ветвями, внизу можно было свободно проехать. Он очутился в уголке, охватывающем несколько акров, где дубы, манзанита и мадроны уступали место группам стройных красных деревьев. У подошвы крутого холма он наткнулся на великолепную группу красных деревьев, словно собравшихся у крохотного журчащего источника.

Он задержал лошадь: здесь у источника росла дикая калифорнийская лилия. Это был чудесный цветок, возросший под соборным куполом высоких деревьев. Его стебель, вышиной футов в восемь, поднимался, прямой и стройный; зеленый и обнаженный до двух третей высоты, он распускался выше дождем белоснежных восковых колокольчиков. Здесь были сотни цветов, все от одного стебля, нежно дрожащие и хрупкие. Пламенный никогда не видел ничего подобного. Он снял шляпу, охваченный каким-то смутным, почти религиозным чувством. Медленно взгляд его переходил с лилии на окружающий ее пейзаж. Да, здесь совсем не то. Ни презрению, ни злобе здесь не место. Было чисто, свежо и красиво, словно в храме, а все это не могло не внушать уважения. Все дышало священным покоем. Здесь человек испытывал побуждение стать благороднее. Все эти чувства переполняли сердце Пламенного, когда он осматривался по сторонам.

Но в этом не было ничего рассудочного. Он просто отдался чувству, совсем об этом не думая.

На крутом склоне выше источника росли крохотные папоротники и волосатики, дальше начинался кустарник и высокий папоротник. Там и сям лежали огромные, покрытые мхом стволы упавших деревьев, медленно погружающиеся в чернозем леса. Дальше — там, где зарослей было меньше, — дикий виноград и жимолость зелеными прядями свешивались с сучковатых старых дубов. Серая белка вылезла на ветку и следила за ним. Откуда-то издалека доносилось постукивание зеленого дятла. Этот звук не нарушал благоговейного спокойствия леса. Тихие лесные шумы гармонировали с обстановкой и завершали ее спокойствие. Чуть слышное журчание источника и прыжки серой белки только и нарушали безмолвие и недвижный покой.

— Словно за миллионы миль от жилья, — прошептал про себя Пламенный.

Но взгляд его все снова возвращался к чудесной лилии у журчащего источника.

Он привязал лошадь и побрел пешком по холмам. Вершины их были увенчаны вековыми соснами, а склоны одеты дубами, мадронами и остролистником. Узкий, но глубокий каньон пролегал среди холмов. Здесь Пламенный не нашел тропы для своей лошади и вернулся к лилии у источника. Спотыкаясь, ведя лошадь на поводу, он стал подниматься по склону горы. А папоротники по-прежнему устилали ему путь ковром, лес полз вместе с ним вверх, нависая сводом над головой, и чистая радость заполняла его сердце.

На вершине он пробился сквозь густую заросль молодых мадрон с бархатными стволами и вышел на открытый склон, спускавшийся вниз в крохотную долину. Сначала яркий солнечный свет ослепил его; он остановился и отдохнул, так как стал задыхаться от ходьбы. В былые времена он не знал одышки и мускулы не так легко уставали на крутых подъемах. Маленький ручеек сбегал в долину, пересекая крохотную лужайку, устланную травой, доходившей до колен, и белыми и голубыми ветреницами. Лилии и дикий гиацинт покрывали склон. Лошадь спускалась медленно, осторожно и недоверчиво переставляя ноги.

Перейдя ручей, Пламенный нашел едва заметную тропу, проложенную скотом, которая повела его через скалистый холм и увитые виноградом заросли манзаниты к другой крохотной долине, также прорезанной ручейком, окаймленным лужайками. Заяц выскочил из кустов под самым носом его лошади, перепрыгнул через ручей и скрылся на противоположном склоне холма в дубняке. Пламенный с восхищением следил за ним, поднимаясь по течению ручья. Здесь он спугнул оленя с ветвистыми рогами, который будто взвился над лужайкой, перелетел через плетень и, все еще как бы летя, скрылся в зарослях.

Восторг Пламенного был безграничен. Ему казалось, что никогда он не был так счастлив. Он вспомнил свою старую лесную выучку и живо интересовался всем — мхом на деревьях и ветвях, гроздями смелы, свисавшей с дубов, гнездом лесной крысы, крессом, выросшим под защитой тихих струй маленького ручейка, бабочками, порхающими в солнечных лучах и тенях, голубыми сойками, прорезающими лес яркими вспышками, крохотными птичками, вроде корольков, прыгавшими по кустам, подражая крику перепелок, и дятлом с красным гребешком, который перестал долбить и свесил голову набок, наблюдая за ним. Перейдя ручей, он наткнулся на едва приметные следы лесной дороги, проложенной, очевидно, еще прошлым поколением, когда лужайка была очищена от дубов. Он нашел гнездо ястреба на верхушке расщепленной молнией шестифутовой сосны. А в довершение всего лошадь его наткнулась на несколько крупных выводков молодых перепелок, и воздух наполнился трепетанием их крыльев. Он остановился и следил за молодыми птенцами, вспархивающими и исчезающими у его ног в траве, и прислушивался к беспокойному крику старых птиц, спрятавшихся в кустарнике.

— Это наверняка побьет всякие дачные местечки и бунгало в Мэнло-Парк, — сказал он вслух, — и теперь, как только потянет меня за город, буду приезжать сюда.

Старая лесная дорога вывела его на расчищенное место, где несколько акров земли были засажены виноградом. Коровья тропа, снова заросли и кустарник — и он спустился по склону холма на юго-восток. Здесь над большим, поросшим лесом каньоном расположилась маленькая ферма, обращенная в сторону долины Сонома. Со своим гумном и строениями она забилась в уголок в расщелине холма, защищавшего ее с севера и запада. Пламенный решил, что огород при ферме разбит на земле, нанесенной водой с холма. Почва была жирная, черная, воды здесь было вдосталь: он видел, как она лилась из нескольких открытых кранов.

Кирпичный завод был забыт. На ферме никого не оказалось, но Пламенный слез с лошади и пошел бродить по огороду, поедая землянику и зеленый горошек. Он осмотрел старую житницу, заржавелый плуг и борону и, свертывая папиросу, остановился полюбоваться на несколько выводков цыплят, разгуливавших с наседками. Тропинка, сбегавшая вниз по склону большого каньона, привлекла его внимание, и он свернул по ней. Параллельно тропинке протянулась над землей водопроводная труба, которая, как он заключил, вела к руслу реки. Каньон имел несколько футов в глубину, деревья, не тронутые рукой человека, разрослись так густо, что вся местность была погружена в вечную тень. На его взгляд, сосны имели в диаметре пять-шесть футов, а кедры были еще крупнее. Одно такое дерево, попавшееся ему на пути, было в диаметре по крайней мере десяти-одиннадцати футов. Тропинка привела прямо к маленькой плотине, снабжавшей трубу водой для орошения огорода. Здесь, вдоль потока, росли ольха и лавровые деревья, а заросли папоротника, преграждавшие путь, были выше его головы. Повсюду расстилался бархатистый мох, а из него вздымались волосатики и папоротник.