На этом месте мы остановили Рикарда, но на меня его рассказ произвёл впечатление, особенно слова о невесомости. Тут как раз так случилось, что в приходском культурном центре укладывали новые полы, а потом их покрыли слоем жидкого хозяйственного мыла для защиты дерева. На следующий вечер мы с моим очень, очень хорошим другом Симоном, которого Тильте называет Симеоном Столпником, разлили по полу ещё пятьдесят литров мыла, сняли с себя всю одежду, и оказалось, что толстый слой мыла — это всё равно что солярка: никакого сопротивления, разбегаешься и бросаешься вперёд, и можно проехать метров двадцать как на воздушной подушке. Мы провели там всю ночь.
Когда следующем вечером мы снова пришли туда, Кай Молестер и Якоб Бордурио без нашего ведома позвали всех учеников с шестого по девятый класс на галерею. Мы зажгли свет и разделись, и я помню, что я разбежался и бросился на спину, выкрикивая имя Конни, а Симон громко повторял имя Сони, и смысл всего этого был в том, чтобы парить в невесомости, обратившись внутрь себя, в ту точку, где начинает приоткрываться дверь. Но проносясь по полу на спине, мы вдруг увидели нависшие над нами пятьдесят лиц, а среди них лица Сони и Конни.
На протяжении всей истории человечества подобные переживания заставляли людей отказываться от надежды на высшую справедливость и брать дело в свои руки. Вынужден признать, что мы с Симоном тут же нашли парочку свинцовых труб и загнали Якоба и Кая Молестера в дремучие леса, где они и провели несколько дней, не решаясь выйти к жилью человека. Но потом моё доброе сердце оттаяло, да и Тильте, поговорив со мной, уложила меня в гроб — не так, как обычно, крышку она не закрывала — нет, она массировала мне ноги и говорила о том, как важно уметь прощать, если хочешь достичь следующей стадии в духовном развитии.
Но когда мы с Симоном решили привести всё в культурном центре в порядок — в ожидании военно-полевого суда и расстрельной команды, — мама с папой сказали, чтобы мы не смывали мыло, потому что они хотят кое с чем поэкспериментировать, и когда я как-то поздно ночью заметил в культурном центре свет и подкрался к окну, то увидел родителей, скользящих по полу, как по ледяной дорожке, а рядом с ними две столитровых канистры — похоже, они проводили какой-то свой масштабный эксперимент.
Вот такие воспоминания из прошлого, вкупе с мыслями о том, что среди родительских бумаг мы нашли счета на покупку тысячи литров жидкого хозяйственного мыла и двух насосов, возникают у нас в голове благодаря нашей фамильной проницательности.
— Каждую ночь, — говорю я, — драгоценности убирают в ящик. Так что мама с папой дождутся ночи. Им останется только подплыть к шлюпочному сараю в новой пластиковой лодке и любоваться закатом, потом мама возьмёт в руки дистанционное управление, сделанное для Дня воздушных змеев и планеров, нажмёт кнопку или каким-то другим способом, который ей ничего не стоит придумать, отсоединит ящик от крепления в шахте лифта. А если на полу толстый слой мыла, то ящик поедет вниз и пробьёт кирпичную стенку, если только она заранее не установила какой-нибудь механизм на потайной двери, как это она сделала в кладовой, и тогда ящик окажется у них в шлюпочном сарае, где они могут погрузить его в лодку и отвезти куда-нибудь, откуда позднее смогут извлечь вместе с какой-нибудь убедительной историей, за что получат вознаграждение — согласно статье пятнадцать, параграф номер семьдесят шесть от 24 июня 2003 года.
— И к ним будет приковано всеобщее внимание, — говорит Тильте. — Это будет всё равно что маленькое чудо. Они окажутся среди великих мира сего.
Мы делаем несколько шагов вперёд, погрузившись в мрачные раздумья о том, как плохо всё могло бы обернуться.
— Так и есть, — говорю я. — Каким бы ужасным это ни казалось. Остаётся один вопрос: почему сейчас в туннеле мыло?
Тильте смотрит на меня безумным взглядом. И тут до нас обоих доходит.
— Они всё равно хотят это сделать, — говорит Тильте. — У них появилась новая возможность. После разоблачения «планеристов» полиция ими гордится, они герои. Их ожидает фантастическое вознаграждение. И никто не заподозрит, что у них есть ещё один маленький план. Так что они говорят себе: зачем довольствоваться одним вознаграждением, когда можно получить двойную порцию? Зачем им сотня миллионов, когда можно получить двести? Так что сегодня вечером, когда в Фильтхое все улягутся спать, они приплывут на своей гондоле, нажмут кнопку пульта и осуществят свой первоначальный план.
Ясно, что с такими родителями, как наши, у нас с Тильте накопилось множество примеров уклонения от родительских обязанностей. Но этот случай — один из самых вопиющих в нашей жизни. Единственное, что мне сейчас приходит на ум из сопоставимых с этим случаев, так это когда нам с Тильте впервые разрешили одним поехать в Орхус и мы позвонили с пешеходной улицы домой. Мы вдруг решили сделать себе пирсинг, а та дама, которая должна была его делать, заявила, что нужно разрешение родителей, вот мы и позвонили отцу, и он сказал, что для него это неожиданность, ему надо посоветоваться с мамой. Тогда мы с Тильте были уже готовы отправиться к Бодиль Бегемот в ратушу города Грено и попросить забрать нас от родителей, но в последний момент папа перезвонил и сказал, что, дескать, ладно, делайте. В тот раз ощущение предательства было очень сильным, но сейчас ещё хуже. И сейчас никто не звонит. Когда мы возвращаемся назад и садимся в машину, мы совершенно подавлены.
Сказать, что замок Фильтхой охраняется — всё равно что ничего не сказать. Замок Спящей красавицы во времена своего величия — просто проходной двор, если сравнить его с тем, что мы видим. На море моторные лодки с полицией, вдоль берега установлено временное ограждение, бегают собаки, летает два вертолёта, повсюду черно от полиции, полно переодетых сотрудников спецслужб, проход внутрь — через ворота в проволочном ограждении на насыпи перед рвом, окружающим замок, а рядом с проходом будка для охраны.
— Нам туда не попасть, — говорит Тильте.
Тут я достаю из кармана листок бумаги.
— Вот код для идентификации, — говорю я, — я позаимствовал его у Анафлабии и Торкиля.
Все смотрят на меня.
— Петрус, — говорит Тильте. — Должна признать, что в последние двое суток я вижу, что ты сильно продвинулся в своём развитии. К чему это приведёт, мне пока что не очень понятно.
Мы подъезжаем к шлагбауму. Тильте называет код.
Бумаги изучают. И тут раздаётся голос:
— Мне кажется, вы не похожи на эти фотографии.
Обычно бывает приятно услышать вдруг чей-нибудь хорошо знакомый голос. Но в данный момент это обстоятельство меня не очень радует. Голос принадлежит полицейскому Бенту.
Появлению его здесь можно найти простое объяснение. Когда перед датской полицией стоит какая-нибудь особая задача, то собирают лучших полицейских со всей страны. И в качестве руководителя подразделения, отвечающего за главный вход на конференцию, конечно же, невозможно было довольствоваться никем другим, кроме лучших — Бента Метро Польтропа и его собаки Синички, характерное дыхание которой я сейчас слышу. Как будто сквозь дверной коврик дует вентилятор.
— Нам так везёт, Бент, — говорит Тильте, — мы с каждым днём становимся всё красивее и красивее. Фотографы за нами не поспевают. Не успеют нас сфотографировать. как мы уже на десять лет моложе.
Она использует всё своё обаяние и улыбку, которыми в суровые зимы можно было бы растапливать лёд в фарватере.
Но на Бента это никак не действует.
— Тильте, — говорит он, — Питер, Ханс, что вы здесь делаете?
Ответ на такой вопрос занял бы слишком много времени. А времени у нас в обрез.
В это мгновение в разговор вступает Рикард.
— Я Рикард Три Льва, — объясняет он. — Хозяин этого замка и один из организаторов конференции. Это мои гости.
Эти слова приоткрывают нам новую сторону графа Рикарда, которая никогда не проявлялась на Финё. Он сейчас ведёт себя как человек, которому от рождения всё приносили на золотом блюде, а его крестьяне выполняли всю тяжёлую работу.