— Однако баран суксем никогда выстрел не слыхали, суксем иво дикий, — заключил старик.

И без того короткий февраль промелькнул так быстро, точно и не было месяца, а был один долгий, насыщенный интересными событиями день.

По-прежнему трещали по ночам жестокие морозы, но уже едва уловимо ощущалось приближение желанной весны: уже не так звонко скрипел под ногами снег, ярче светило солнце, красные лозы на реке в полдень оттаивали и облегченно кланялись миру.

Почти ежедневно пастухи пригоняли стадо к палатке и отпускали его в сумерках. Закончив клеймение и обучение нужного количества ездовых, пастухи принялись за кастрацию. По плану надо было кастрировать четыреста корбов и мулханов[3]. Николка думал, что для этого в стадо приедет ветеринарный врач, и поэтому был удивлен, узнав, что такую операцию умеет делать каждый пастух.

Пойманного корба или мулхана роняли на круп, один пастух наступал ему на рога и шею, другой садился на бок, держа одновременно переднюю и заднюю ноги, третий, стоя сзади на земле, хватал за вторую заднюю ногу и оттягивал ее на себя, четвертый пастух — обычно это был Фока Степанович или Шумков — вытаскивал из чехла нож и приступал к операции, которая длилась не более трех-четырех минут. Отпущенный олень, широко расставляя задние ноги, торопливо убегал в стадо. Чрезвычайно редко заканчивалась такая операция смертельным исходом.

— А разве нельзя на мясо корбов забивать? — расспрашивал Николка.

— Можно и корбов, только кто будет есть это мясо? Корб всю осень за важенками бегает, к забою оленей худой, как доска, делается, а кастрированный олень только и знает, что ягель ест, жирный к осени становится.

Еще в этот вечер Николка узнал, что оленей желательно кастрировать в холодное время года, когда нет разносчиков микробов — мух. В теплое время года рана гноится и долго не заживает.

Каждый новый день давал Николке что-то новое.

Вокруг стоянки пастухов водились соболь, белка, горностай, часто встречались следы росомахи, но особенно много было зайцев и куропаток. Все свободное от работы время Николка посвящал охоте. Все чаще приносил он в палатку добычу: то связку куропаток, то белку. И только зайца все никак ему не удавалось выследить. Однажды Николка сказал об этом Косте.

— Так ведь это же просто, — воскликнул Костя. — Завтра пойдем со мной, я подведу тебя к зайцу на три метра.

На следующий день, закончив работу в стаде пораньше, они вдвоем отправились к реке. Костя долго ходил в тальнике по заячьим тропам, тыкал палкой в следы и наконец, остановившись возле одного следа, сказал:

— Это утрешний след. Видишь, он совсем плохо замерз, тонкая корочка еще? Вот смотри, этот заяц бежал по тропе и вот резко отскочил в сторону. Дальше, видишь, он пошел большими скачками и петляет туда-сюда — значит, где-то там, впереди, он залег. Если прямо пойти по следам, спугнешь его. Надо сделать большой круг. Вот сейчас мы пойдем, и ты смотри хорошенько в середину круга.

Все дальше и дальше отдаляется Костя от заячьего следа, слегка забирая влево. «Не забыл ли Костя о зайце?» — забеспокоился Николка. Но вот Костя замкнул круг, выйдя на то место, где они первоначально разглядывали заячий след.

— Заяц в кругу, — удовлетворенно сказал Костя. — Теперь смотри внимательно, если увидишь зайца, не останавливайся, стреляй по моей команде.

Тонко поскрипывают ремешки лыжных креплений, мягко шуршит под камусом зернистый снег. Второй, третий, четвертый круг делают охотники, спиралью подбираясь к затаившемуся где-то в тальниковых зарослях зайцу. На пятом кругу завиднелась лыжня на противоположной стороне круга, виден и заячий след. Он петляет между коряг и кустов, тянется в красноватую гриву тальников и теряется в ней.

— Видишь зайца? — тихо спросил Костя.

— Не вижу.

— Да ты не туда смотришь, около тальников кустик, под кустом…

— Вижу! Вижу! — возбужденно вскричал Николка.

— Чего ты кричишь? — недовольно шипит Костя. — Спугнешь. Иди, не останавливайся, мелкашку на ходу снимай…

— Да он же убежит сейчас… убежит, стрелять надо, Костя! — азартно шепчет Николка, сжимая цевье малокалиберной винтовки.

— Тише, тебе говорят! За мной иди, вплотную подойдем. И не смотри на зайца, отверни голову.

Костя медленно обходит зайца, точно не видит его.

У Николки мелко трясутся руки, в горле все пересохло. Дальнейшая ходьба вокруг зайца кажется ему безумием — вот сейчас заяц вскочит и умчится. Надо немедленно стрелять! Убежит сейчас заяц. Убежит!

Но Костя спокойно продолжает ходьбу, постепенно сужая круги. С каждым новым кругом заяц все ниже вжимается в снег, все плотнее прижимает к спине белые, с черными кончиками, уши, выпуклый черный глаз настороженно следит за охотниками. До зверька не более десяти шагов.

— Делаем последний круг, — прошептал Костя. — Приготовься. Как только скажу — сразу стреляй.

Охотники делают последний круг. Вот уже заяц в пяти шагах. Зверек сжался в тугой комочек, еще секунда — и он пружиной подскочит вверх и умчится…

— Стреляй! — громко шепнул Костя.

Николка приостановился, вскинул винтовку, но глаза его вдруг застило туманом, мушка заплясала. «Эх, промахнусь!» — с отчаянием подумал он и выстрелил. Пуля перебила зайцу лапу, и он, пробежав с десяток метров, остановился, растерянно поводя длинными ушами. Николка выстрелил вторично и, увидев, что попал в цель, азартно ринулся к добыче.

С этих пор он стал приносить в палатку и зайцев. Но вскоре азарт угас. Что заяц? Пустяки! Вот соболя поймать бы!.. Принялся Николка строить ловушки на соболя, но пришла пора кочевок, строить ловушки на два-три дня не имело смысла. Хороши в этом случае капканы: быстро расставил их и так же быстро снял, в любое место перенес. Но капканов у пастухов не было. С давних времен добывали эвены пушного зверя ружьем, черканами да пастями. Скоро Николка перестал думать о соболе — испортилась погода, соболиные следы переметало снегом, осторожный зверек надолго залегал в своей укромной теплой норе.

Во время пурги пастухи заготавливали дрова, ремонтировали нарты, починяли упряжь, вечером перечитывали старые газеты и журналы, дремали, слушали «Спидолу», а после ужина до глубокой полуночи играли в карты. Николка, помня наставления матери, упорно сторонился карточной игры. Он с упоением читал привезенные с собой книги, записывал в клеенчатую тетрадь повадки зверей и птиц, сюда же срисовывал их следы, как-то само собой получилось, что он начал писать дневник.

19 марта. Аханя сказал: «Если падает снежная крупа, то, значит, будет сильная затяжная пурга. А если утром восход красный, тоже плохая погода будет».

20 марта. Вчера ребята играли в карты. Костя проиграл Шумкову свою малокалиберку и патронташ с патронами. А сегодня утром Костя как ни в чем не бывало перекинул малокалиберку через плечо и пошел в стадо. Оказывается, они играют невзаправду.

21 марта. Сегодня под утро пурга внезапно утихла. Подошли к сопке, где оставили перед пургой оленей. Смотрим, сопка чистая — один снег. Вдруг из-под снега поднялся один олень, отряхнулся. Вот рядом с ним поднялся другой олень, третий, четвертый, и вдруг вся сопка ожила, две тыщи оленей разом вылезли из-под снега и начали отряхиваться…

В апреле установилась отличная погода. Кое-где на припеках появились тонкие хрусталики сосулек, у корней деревьев с южной стороны образовались оттаины, не слышные ранее птицы — синицы, поползни, ронжи и сойки — теперь весело насвистывали и выводили замысловатые трели, хлопотливо перелетая от дерева к дереву. В глубине тайги раздавалась гулкая дробь дятлов. Едва уловимый аромат лиственничных почек говорил о том, что не только птицы и звери, но и деревья сбросили с себя тяжкое зимнее оцепенение и ждут нетерпеливо прихода весны, которая не за семью хребтами, а где-то рядом, теплое дыхание ее уже струится в зыбком воздухе, и сама она, быть может, стоит за той вон островерхой сопкой и скоро грянет.