-- А мою ногу? А мою? А потрогать? Для науки не жалко - для определения крепости и стойкости... Гы-гы-гы.

   Я тогда... мне не то что бы стыдно стало. Просто жалко. Она... одна такая... а вокруг шесть подростков. И все на неё... как волки. Вообщем, притормозил я тогда ребят. Всяко бывало по жизни. Бывало, что и не успевал сообразить. Бывало - и сообразив, не успевал сделать. Потом иногда стыдно бывало... А тогда вот... Светка тогда сбежала вся в слезах. А через две недели, у меня дело какое-то к ней было по школе, учебники там какие-то - то ли отдать, то ли забрать. Она выскочила дверь открыть. У неё родители уехали на дачу. Я на коленки встал - шнурки расшнуровать. А из комнат в прихожую яркий солнечный свет. Столбом. И в нем... Только Cветкин силуэт в одном халатике. Безо всего под ним. И в очках. Я тогда с одного колена на другое перевалился. К ней поближе. Палец указательный между её щиколотками положил и говорю:

  -- Свет, у тебя нога...

   Она мне в плечи вцепилась мёртвой хваткой. Вверх тянет, глаза закрыты, вся сжалась... Так мы и поднялись - я и мой пальчик. Я - до её лица, пальчик - до кудряшек. И как-то мне ни до каких шуток... Ни насчёт пятой, ни насчёт левой-правой. Только и сказал:

  -- Очень красивая.

   Тут она и выдохнула. И осела. Вся... Мне в ладонь... А я снял с неё очки. Потом все остальное... Мы очень быстро довели друг друга до потери всякого соображения. Я бы тогда точно стал бы отцом - о предохранении... так ... по наслышке. Хватило ума... или дурости... привязать мой инструмент верёвочкой... Если бы Светка в последний момент не поймала бы тумбочку с телевизором - сейчас и Степаниде отрезать у меня ничего бы не хотелось - нечего было бы.

   А потом... Потом была жизнь. Борька погиб в Афгане. В последний год. Геройски. Светка вышла замуж. За бюргера из Баварии. Картинку через Скайп присылала: три сына, три подбородка, три авто у собственного дома на заднем фоне.

   А я вот сюда вляпался. И стою-упираюсь своим хозяйством в постель, как тот пони в землю в вольере.

   Вообщем, положение на локотках лбом в подушку... не сильно радует. Особенно, когда тебя маньячка-баба-яга за это самое дёргает. Как это женщинам нравится? Хотя, конечно, их за это самое не таскают. И вообще - у них обзор в полтора раза шире мужского. Это я, кроме подушки под носом, ничего не вижу. А вот любая дама в моем положении видит куда больше. Начинаю поворачивать голову, оглядываюсь через плечо - опаньки. А тут все еще интереснее. У Юльки же две руки. Одна у меня... играет. А вот вторая у неё под передничком. И тоже в работе. Ах ты двоерукая... многостаночница. Тут Юлька как мне крутанула... И сама... Так вот какой им выдох нужен был - со стоном сквозь зубы. Юлька потянулась, накрыла меня одеяльцем, погладила по головке (хоть бы руки помыла, медичка средневековая). И выдала (вот что значит профессионалка - в любой ситуации все на пользу дела):

  -- Взгляд у тебя через плечо хорошо получился. И ресницами ты правильно. Только учти, хозяин дальше стоять будет, так что тебе голову поворачивать сильнее придётся. Плешь твою точно прикрыть надо - не смотрится. И не смотри через левое плечо - черта увидишь.

   Ну и что со всем этим делать? Часть здешнего мира. Значит принять как данность, как своё родное, истинное, включая персонального черта на левом плече?

   А пока... вот слюбимся мы с Хотенеюшкой моим... по-настоящему. Заберёт он меня к себе. И мы там с ним, с желанным моим, единственным... Вот как-нибудь по утру он к князю... да вообще - мало ли дел. А я в постельке потягиваюсь. Весь такой... разнежившийся. А тут - Юлька... со своими притязаниями... или еще какой глупостью. А я лениво так, через губу: "Эй слуги мои верные, взять дуру старую под белы рученьки да всыпать плетей в ейную корявую задницу, пока я не приду глянуть". Юльку на конюшню, на кобылу. Это скамья такая с петлями для рук и ног. К ней привязывают, а потом сверху - плёточкой. Не по кобыле -- по... по наезднице. И пока там её... вразумляют, я встаю себе, потягиваюсь сладко и иду потихонечку - пить утренний кофе. Черт - кофе здесь нет. Тогда - чай. И чая нет. Ну тогда - компот. Все равно - пока не допью - не выйду. Выхожу весь из себя такой... в халате. Солнышко светит, птички поют, слуги кланяются: чего изволите, сладко ли почивали, не надобно ли услужить как... А тут в конюшне Юлька такая... правильно выпоротая - валяется.

  -- Господин мой повелитель! Не вели казнить, дозволь слово молвить. Ох, я неправа была, ох, каюсь-зарекаюсь.

   Мда. А может... её конюхам отдать? По её сучной сучности и похотливости? Обе дамы кучу всяких примеров приводили из историй своих гаремов. Хоть и географически далеко, но общность целей приводит к сходству методов. Это ж где Туров, а где Персия? А - похоже.

   Берут провинившуюся наложницу. Которую решили списать. И отдают конюхам. Почему всегда именно конюхам - непонятно. Неужели в округе нет нормальных мужиков других специальностей? И те эту чистенькую беленькую ухоженную пускают по кругу. Не по беговому, конечно. Хотя кое-какие элементы упряжи типа удилов, кнутов, вожжей... тоже используются.

   Причём интересно: если производится порка той же наложницы, то всегда публично в присутствии всех остальных членов коллектива. А вот если "отдать конюхам" - предъявляется только результат. Через несколько дней, когда списанную девицу доведут до желаемой кондиции. Это потому что у конюхов какие-то свои конюшенные представления о благопристойности, исключающие присутствие при действе посторонних дам? Или чтоб страшнее было? Типа: "вот она была и нету. А вот раз - и появилась. Но уже после того как. Найдите десять отличий".

Глава 18

   Нагрузка на мой выздоравливающий организм возрастала с каждым днем. Уже и времени стало не хватать. Где те деньки благостные, когда я полёживал-подрёмывал. Быть наложником боярина Хотенея Ратиборовича - большая честь, которая требует большой подготовки. И физической и умственной. Если, конечно, не на одну ночь, а хочешь серьёзно задержаться на Верху. Я хотел. И серьёзно. Но - хотели-то все. А удавалась зацепиться на Верхах немногим. Попка и мордашка -- не гарантия. Школы не хватает. Мне повезло - школили меня с утра до вечера. И я впитывал. Старался. Тем более... Имела место быть первая ссора с Хотенеем. Не ссора - так... размолвка. Просто - недопонимание.

   Я уже вставал, ходил по дому. Тут служанки мои притащили кучу женских тряпок и начали примерять. И на себя, и на меня. Меня это все сильно утомило. Особенно - шутки их глупые с их комментариями и их же постоянным верчением перед зеркалом. Фатима притащила из каких-то боярыньских закромов настоящее зеркало. В пол-роста человеческого. Здоровенный бронзовый поднос в деревянной раме, кое-как отшлифованный. Стеклянных зеркал здесь нет, или она не знает. Чурка нерусская. А в этом... я себя толком и разглядеть не могу. Велел им сперва надраить зеркало. Кобенятся.

  -- Тебе на себя смотреть не надобно. Мы на тебя смотрим.

   Дуры. А сами крутятся, хихикают. Мне самому подойти глянуть невозможно. Я тут такую шаль миленькую приглядел. Такая прелестная вещица -- тонкая вязка козьего пуха. К щёчке только приложишь, а она такая мягкая, ласковая. И цвет -- чёрный. Мне чёрный цвет очень даже идет. Так оттеняет... хорошо. Я в чёрном такой... загадочный. Только тощий. Здесь тощих не любят, больными считают. Поправиться мне немножко надо.

   Вот я эту шаль на плечи набросил, хотел на себя в зеркале посмотреть. А они толкаются, шаль отобрали.

  -- Это тебе не надобно, ты все равно носить не умеешь, и не сезон для таких вещей, и тебе не к лицу.

   А сами-то, что одна, что другая, шаль мою и на плечи, и на голову, и так концы перекинут и эдак. А мне и разок на себя посмотреть не дают. Все зеркало заняли и кривляются. Уродины.