— Я ведь, Ольга, был обделен лаской отца, — как-то сказал Володя, когда они с Ольгой распивали у него коньячок, а Марта мирно кудахтала с цыплятами своими на даче, — мне Анатолий Николаевич как батя…

Потом они напились, как черти. И Ольга предложила:

— Давай попробуем!

Володя правда в первый момент даже протрезвел.

— Ты…того…серьезно?

Не провоцирует ли нарочно, чтобы какую-нибудь пакость устроить: одна кровушка с тестем! А от тестя всегда жди подвоха!

— Да не бойся ты, Володичка, — успокоила она его, — никто ничего не узнает. Клянусь.

И сама быстро разделась. И, голая, стала от Марты настолько не отличима, что и запретное желание, от страха и запрета-то и возникшее, тут же у Володи пропало. Ольга не сразу это заметила.

— Ну что, разве я не хороша?

— Хороша.

— Так смелее! — И тут — то и споткнулась о его кислое выражение лица.

— Что-то не так? — Насторожилась.

— Ноги у вас с сестрой коротковаты.

Она так обиделась, налила еще коньяка и выпила залпом. А через минуту ее затошнило, она поплелась, голая, в ванную и там повисла над раковиной, как мокрая тряпка. Тьфу, по-бабьи подумал он, потаскушка да и только. Когда мужик гуляет, кто осудит — природа у него бычья, а бык в каждую дыру в заборе норовит семя бросить, а уж когда баба такая — мерзко глядеть.

Но Ольгу сам уложил в постель, когда она, бледная, вернулась из ванной, дал чаю и в щечку поцеловал.

То ли его родственный поцелуй ее так тронул, то ли стала она чувствовать, что между ними, благодаря ее наготе и смелому предложению, появилась своя тайна, но они, после той ночи, страшно сдружились.

И сейчас, лежа в своей однокомнатной квартирке, на мягкой тахте и ожидая прихода нового любовника, Ольга набирала номер Володи, зная, что Марту он оставил на даче с тещей, дети уже третий день гостили у его матери в деревне, а сам, вернувшись домой, небось прочно засел у телефона, раздумывая, чтобы такое искристое предпринять.

Любовник медлил. Скотина. Договорились на девять. Уже половина десятого. И у Володьки занято. С кем болтает?

Любовником у нее был теперь сынок одного академика. И сам без пяти минут доктор…Выросшая в академическом городке, Ольга и короля мечтала найти здесь же, среди своих. Один кошелек без мозгов в качестве весомого приложения к купюрам — все-таки мало ее интересовал. Пара хорошая, сказал бы отец о ее новой пассии. Хорошая, но надо еще развести. В следующем году Ольге двадцать шесть. Пора, пора замуж.

— Ищи скорее, дочь, — как-то предупредил отец, — а то сам выдам тебя. Время началось какое-то смутное. Предчувствую большие в стране перемены. И Сергей Андреевич предупреждает: что-то будет. Этот Горбач нас всех подведет под монастырь.

Сергей Андреевич — папин приятель, подполковник — гэбист. Папаша плохих приятелей не держит.

— Нужно, чтобы у тебя поскорее была опора. У нас в институте есть один…

— Спасибо, — перебила Ольга, — ты уже Марте составил счастье, а я как-нибудь сама.

Только младшая своенравная дочь — любимица отца могла с ним так разговаривать.

— А чем плох Владимир?

— Алкаш и истерик.

— Ну уж ты загнула. Я его пьяным видел один раз…

— Ну уж это ты загнул, папа!

— Ладно, — Анатолий Николаевич тихо рассмеялся, — ищи сама. А если найдешь — не медли.

— То есть?

— Ребеночек ведь нужен тебе, а?

Звонок в дверь! Идет паршивец. Как мужик ноль, а гонору на километр. Если бы не его мозги, не стала бы с ним спать ни за что!

— Привет!

— Привет.

Очкарик, дылда, килька, — это Ольга мысленно.

— Не мог раньше: супруженция заставила Катюку укладывать.

— Не болеет дочурка? — Притворно ласково поинтересовалась, расстегивая пуговицы его джинсовой рубахи. — Волосатик ты мой.

— А ты моя куропаточка, — он быстро запустил руку под ее кофточку и застонал

….

— Ну не так сразу! — Только и успела выкрикнуть она.

— Эх! Уже! — Но физиономия его не выказала никакого огорчения.

Она, полуголая, засмеялась.

— Чего ты?

— Так у меня опасный день, а мы без страховки!

— Обойдется!

Вскоре он собрался уходить.

— Я и так сказал, что пойду, посмотрю у приятеля дискету, что-то моя не открывается в Word, а приятель у меня программист.

— Это Юрка?

— Ну да.

— Познакомь поближе.

Она хотела, чтобы он, приревновав, остался. Но он (все эти ученые страшные прагматики и рационалисты!) быстро, по-солдатски, оделся, собрался и уже в дверях, как бы между прочим, спросил:

— У твоего папаши место завлаба освободилось. Поговоришь?

Так просто попросил, будто они с Ольгой всегда считали, что ему нужно работать у папаши.

— А ты, однако, с сутенерскими наклонностями, — грубовато пошутила она.

Но, разумеется, с отцом вечером поговорила.

В старомодной пижаме, он носил такие полосатые еще с послевоенных лет, когда был почти мальчишкой, сидел он в кресле — качалке, читал газету и негромко поругивал местные власти.

— Чего? Кого? — Не сразу понял он. — Как фамилия?

Ольга объяснила.

— А тебе он кем приходится? — Он снял очки и глянул на Ирму Оттовну, которая вошла из кухни и встала, прислушиваясь к разговору.

— Хороший знакомый.-

Отец сразу сообразил все — усмехнулся.

— Ладно, подумаю. И Володя наш сначала у меня пригрелся. Уж потом пошел в другое место…

— Это он, чтобы тебе, папа, не надоедать и дома, и на службе, — ввернула Ольга.

Мать по-прежнему молча стояла и смотрела на них.

— Глядишь, и у вас сладится.

— Да, нет, он женат.

— Сегодня женат, а завтра холост, — прищурившись, произнес отец.

И тут Ирма Оттовна зарыдала. Она упала на диванчик, ее плечи забились, руки стали судорожно хватать ворс на пледе. Ольга подскочила к матери, встала на колени с ней рядом.

— Ну, мамочка, мама успокойся! Что с тобой, что?!

Надо сказать, и на Анатолия Николаевича рыдания всегда такой сдержанной жены произвели жуткое впечатление — у него даже сердце закололо.

— Уйди, Оля, — тихо попросил он, — я сам с ней побуду.

Мать привстала, повернула к нему красное жалкое лицо, закричала: «Нет, нет, Оля, не уходи!!! Я не могу с ним!..»

Анатолий Николаевич почувствовал, что пол закачался под ним. Он с трудом сделал несколько шагов по комнате, вышел на крыльцо. Свежестью июньского вечера пахнуло — точно кто-то погладил кожу прохладной дружеской рукой. Поеду сейчас к Аглаи, нет сил.

А назавтра Ирма Оттовна легла в больницу на обследование.

10

Нельзя сказать, что мужчина с горящими глазами, одетый в джинсы и вязаный джемпер, обалдело уставившийся на нее в коридоре института, не понравился Ане. Может быть, даже наоборот — сначала она сама его заметила — такие черные яркие глаза! — и очень захотела, чтобы и он ее заметил, а уж потом он обалдело уставился, — так выразился Дима, сослуживец, который все потом про Владимира Ивановича ей и рассказал. Тридцать три. Женат. Здорово рисует орнаменты. При чем тут орнаменты, удивилась она. Но он действительно здорово рисует орнаменты. Ну и что? Ему бы кладбищенские оградки делать на заказ. Был бы давно знаменит.

У Димы юмор, однако! Аня надула алые губки. Дима и про семью яркоглазого рассказал: двое детишек, неработающая жена — принцесса, есть еще и ее сестра, светская пантера, квартира, дача, в общем очень стабильный, крепкий дом.

И Аня вроде к встреченному в институтском коридоре мужчине интерес потеряла. А Дима, отметив, что выражение лица у нее стало грустное и скучающее, сразу же пригласил в кино. Старомодно? Но так приятно! Она даже улыбнулась. Но в кинотеатр идти отказалась — солгала: не с кем оставить мать.

А в субботу позвонила Ленка — поедем загород, на дачу к моему приятелю Гошке, покупаемся, позагораем.

И Аня согласилась.

В сущности, ничего такого в Аниной наружности не было, отчего можно было мгновенно сойти с ума, так ей потом противным голосом нудел Гошка, влюбившийся в нее и сразу решивший на ней жениться Обычная жердь, каких много. Ну волосы пушистые, длинные, ну глаза… а вот глаза какие-то не женские, не девичьи, когда она их опускает, ресницы долу, так сказать, то просто куколкой становится, а когда на тебя смотрит прямо, в упор, такое ужасное чувство, словно тебя рентген просвечивает, начинают по коже мурашки бегать.