Ясенева почувствовала знакомое покалывание в пальцах рук. Так бывало, когда у нее созревал законченный кусок текста или стихотворение, просившееся на бумагу, или когда она «брала след» как шутливо говорил ее муж Павел Семенович. Последнее было необъяснимо. Пытливая, большую часть жизни проработавшая в науке, его жена не переносила невыясненных ситуаций. Творческое начало подгоняло ее к поискам недостающих звеньев, осмыслению имеющихся данных, подведению итогов и ликвидации тайн и загадок. Естественно, специально этим она не занималась, но если такая потребность возникала по ходу событий, она проводила изыскания с увлечением.

Сейчас возникла потребность вернуть пакет его владелице. А для этого надо ее найти.

Дарья Петровна знала, что утром позвонит на «скорую» и спросит, куда их машина, номер которой она, конечно, запомнила, отвезла больную. Она навестит ее в больнице, попытается чем-нибудь помочь. Без этого не успокоится, ей необходимо избавиться от вчерашнего стресса, вылить его в конкретные поступки или хотя бы действия.

День получил определенную завершенность — сибазон благодатно соединился с ее плотью, и пришло желание сна. Дарья Петровна выключила не успевший закипеть чайник, порадовалась, что не вольет в себя лишней жидкости, и отправилась отдыхать.

Спала, однако, плохо: ворочалась, часто просыпалась. Ей снились сны. Закономерность заключалась в том, что если утром сон забывался, то туда ему и дорога, а если помнился — значит, в нем надо было покопаться, ибо таким образом он привлекал ее внимание к информации, которую нес. Она не интересовалась, у всех так бывает или нет, но в отношении себя была уверена, что через сны подсознание выдает ей подсказки в трудных ситуациях. Являясь средоточием памяти предков, подсознание аккумулировало в себе витающие в пространстве знания, которые не поддавались восприятию пятью органами чувств. Когда этой информации набиралось много, когда она была такой, в отношении которой Ясенева чувствовала озабоченность, тогда включалась говорящая интуиция — сны. Их надо было правильно прочитать. Это удавалось не сразу, порой приходилось дополнительно поработать, лучше исследовать предмет, изучить сопутствующие детали.

Итак, предсказательные сны обязательно помнились. Иначе и быть не могло, потому что в противном случае они теряли вещий смысл. Зная это, иногда уже во сне Дарья Петровна пыталась оценить видение и зафиксировать его, если оно было приятным, или отогнать и забыть — если огорчало. Из этого, конечно, ничего не получалось, и утром она просыпалась не отдохнувшей, под кожей лица чувствовалась тяжесть мышц, глаза были словно засыпаны песком. Сны почти всегда забывались.

Так было и в этот раз, все как всегда, только сон — помнился. Правда, помнился не в образах, а в ощущениях. На нее надвигалось что-то мохнатое, темное, первобытное. Оно сопело и хрюкало, брызгало липкой слизью. Его горячее дыхание было зловонным, а прикосновение — болезненным. Исчезли люди, оставшись у нее за спиной. Там слышались возбужденные шепотки и топот убегающих ног. В левой руке она держала маленький фонарик, а в правой — какое-то оружие. Она гонялась лучом фонаря за этим существом, пытаясь увидеть его и… Что делать дальше, она не знала. Искала его и все. В тот момент, когда ей это удалось, она разглядела нечто маленькое, скукоженное, отвратительное, из-под которого расплывалась густая грязная жижа. Замахнувшись, чтобы покончить с ним, она обнаружила, что в правой руке вместо предполагаемого оружия сжимает телефонную трубку. И проснулась.

5

Наутро наша Дарья (надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду Дарью Петровну, к имени которой вы уже привыкли) пришла в магазин молчаливой, ушедшей в себя. Окружающее будто не интересовало ее. Она окинула равнодушным взглядом полки и прилавки, проходя мимо окна, сказала ему «здравствуйте», полагая, что поздоровалась с нами, и ускользнула в свой кабинет. Не так, чтобы это было новым для нас явлением, но необычным, редким. За последнее время у нас сформировались свои тутошние традиции. Одна из них заключалась в том, чтобы не мешать Ясеневой работать, когда она уединяется. В торговом зале — можно, а в кабинете — нельзя. В случае вселенских катаклизмов разрешалось предварительно постучать, но внести это в практику мы не успели по причине отсутствия достойных катаклизмов.

— Что случилось? — помахивая веником, спросила Настя, наша уборщица.

По совместительству Настя также занимала должность дворника. На общественных же началах являлась ушатом новых необходимых знаний, которые по мере накопления в ушате неизменно выливала на нас. Причем, если первоначально новости были облачены в форму сплетен, необоснованных слухов, газетных уток или страшных историй, имеющих устное хождение в народе, то к нам они доходили в виде, облагороженном Настиным высшим образованием инженера-конструктора летательных аппаратов и ракетных установок.

Например, новость, что в городе под видом красной икры продают вовсе не лососевые зародыши, а эмбрионы китайских камышовых жаб, специально для нас сопровождалась сведениями о жизни и привычках этих существ, ядовитых и смертельных для человека. Изощренное коварство жаб заключалось в том, что от них не знаешь, когда умрешь: некоторые умирали сразу, а остальные — потом. Но умирали обязательно.

Для убедительности Настя привела к нам пожилого пыхтящего дядьку, жадно косившегося на книги в дорогих переплетах, который уверял, что он — бескорыстный член общества по защите прав потребителей и при проверках торговых объектов лично изъял двадцать баночек красной икры.

— И вся она была из жаб? — с ужасом спросила я.

— Не знаю, проверка покажет, — пообещал он.

— Я понимаю, что это ложь, — сказала Валентина, когда он ушел. — Ее запустили к нам из общества охраны морей, чтобы увеличить рождаемость благородных рыб. Но решиться на покупку красной икры больше не могу. Причем давно. Еще до этих слухов. Из-за безденежья.

— Так зачем ты тогда расстраиваешься? — намекая этим вопросом на неразумность своей коллеги, успокоила ее я.

— На всякий случай. Обидно, что теперь верить никому нельзя.

— Я предлагаю в виде эксперимента не верить Насте. Ты же знаешь, какая у нее космическая фантазия.

— А вдруг это правда?

Мы, кстати, и в это утро обсуждали проблему с красной икрой, когда мимо нас прошелестела Дарья Петровна и скрылась из глаз.

— Что случилось, я вас спрашиваю? — повторила Настя, не получив ответа на первый вопрос.

Она не могла смириться с тем, что мы знаем что-то ей неизвестное.

— Может, ее вчера угостили красной икрой? — лукаво посмотрев на Настю, высказала я предположение.

— Дура! — фыркнула Настя.

— Конечно, дура, кто спорит, — согласилась я. — Тем более что ты ее предупреждала.

— Ты о ком?

— О Дарье Петровне. А ты о ком? — я вовремя поймала летящий в меня веник.

— Прекратите, — осадила нас Валентина. — Надо узнать, в чем дело. Ира, к тебе она благоволит больше других, иди на разведку.

— А наши незыблемые традиции? — спросила я, передавая Насте оружие возмездия, являющееся заодно и ее рабочим инструментом.

— В них время от времени надо вносить коррективы. С учетом ее болезни, — весомо добавила Валентина.

— Да, если приравнять это к вселенскому катаклизму.

— Настя, задай ей еще раз, — фаснула она.

Но до откровенной расправы со мной дело не дошло. В события вмешался рок в лице Ясеневой, потому что именно она задавала темп его ходу, не то, что мы — мелкота пузатая.

— Ира! — позвала она меня, приоткрыв дверь кабинета. — Иди, побудь со мной.

Мы с тревогой переглянулись, и я заторопилась из зала. Летела через коридор, заставленный пачками книг, сбивая на ходу все, что попадалось под ноги, потому что из нас троих одна я знала о вчерашнем происшествии и неизвестно почему винила в нем себя.

— Мне нехорошо, — сказала Ясенева, когда я на всех парах залетела в кабинет.

Я это и сама увидела. Ее лицо посерело, во впадинах и складках залегла чернота, под глазами появились отеки, край которых опускался ниже скул и окаймлял их, проходя по верхней половине щек. На нее было жалко смотреть.