«Так, — сказал я себе. — Та-ак, сеньор Вараксин». И стал насвистывать. Мне хотелось заорать во весь голос, или пройтись на руках по тротуару, или отколоть еще какую-нибудь штуку. «Спокойно, старший лейтенант, — сказал я себе. — Еще спокойней. Это чисто нервное. Сейчас пройдет».
Я вернулся в гостиницу и едва избежал встречи с Иваном Сергеевичем. Увидев его, я встал за колонну. Он меня не заметил и прошел в свою комнату. Он вовсе не походил на седоусого юнкера, хозяина гостиницы, который на момент возник в моем воображении в день приезда. Я стал подниматься по лестнице. «Не ушел, — думал между тем я. — Не ушел, подлец. И не мог уйти. Странную ему дали кличку: Кентавр. Человек с туловищем коня».
В коридоре я столкнулся с Пухальским. Он молча посторонился. Я вошел в номер и сел на подоконник. Внизу, возле входа в гостиницу, бродили по асфальту голуби. Когда Пухальский вышел, они взлетели. А человек в серой кепке, надвинутой на глаза (он сидел неподалеку на бульваре), поднялся и пошел в ту же сторону, что Пухальский. «Хватит вам заниматься темными делишками, гражданин Пухальский, — подумал я. — Хорошего понемножку».
— Передай газетку, я почитаю, — попросил Войтин. Он лежал, закинув ноги в туфлях на спинку кровати.
— Пожалуйста.
— Слушай… — сказал он и замялся.
— Что?
— Нет, ничего.
И опять мне показалось, что он какой-то странный сегодня: как будто его бьет озноб. Глаза у него лихорадочно блестели.
— Питаться пойдете?
— Нет. Не хочу. Есть не хочется, а то бы пошел.
— На нет суда нет.
Я снова спустился вниз и побрел по бульвару. Это было теперь труднее всего: протянуть время до одиннадцати часов. На другой стороне я увидел книжный магазин — он был уже открыт — и зашел. Я люблю копаться в книгах. «Ты как Карл Маркс», — обычно иронизирует по этому поводу Тамара. В магазине царила полутьма, пахло клеем и типографской краской от новых книг. На прилавке лежал Катаев — «Маленькая железная дверь в стене», последняя повесть Бакланова, стихи А. Имерманиса. Все это я уже купил дома. Я взял сборник рассказов Льва Толстого: там были «Холстомер» и «Отец Сергий».
В кафе, ожидая заказа, я листал книгу. Меня всегда поражало в «Сергии» то место, когда бывшему блестящему красавцу офицеру, а теперь нищему лысому старику, проезжие подают милостыню. Они говорят между собой по-французски — о нем, он все понимает, а делает самое простое: берет двадцать копеек. Всю жизнь он боролся со своей гордыней. Всю жизнь обманывал себя. А теперь не только все понял рассудком, но и стал другим: ясным и кротким человеком. «А Войтин тоже горд, — почему-то подумал я. — Очень горд…»
Вернувшись в гостиницу, я поднялся на второй этаж. Сегодня дежурила Быстрицкая. Она слегка смутилась, увидев меня.
— Раечка, привет! — сказал я, устраиваясь на диванчике рядом с ее столом. — Я вам подарок принес.
— Мне? Ой, спасибо! А какой?
— Вот. — Я протянул ей Толстого.
— Спасибо большое, — сказала она не особенно уверенно.
— Сейчас что! Скажете, когда прочтете.
— Прочту обязательно. Как ваши успехи, товарищ детектив. Хм!
— Насчет Ищенко-то? — переспросил я.
— Да.
— Обдумал ваше сообщение, товарищ Рая Быстрицкая.
— И?
— Ничего не могу понять.
— Может, тот его из-за долга убил?
— Может быть. А с Семеном вам надо быть честной. Он, мне кажется, всерьез любит вас.
— Да? — сказала она и поправила прядку на лбу.
— Да.
— Но он такой ску-учный. Сидит, молчит все время.
— Эх, Раечка! — сказал я. — Погубят вас трепачи.
— Не погубят. Я хитрая.
Сегодня она была совсем в другом настроении, чем вечером. Ох, женщины, женщины!
— Дай-то Бог!
— Вы сейчас на Ищенко очень похоже сказали. Между прочим, он, по-моему, в Бога верил.
— С чего вы взяли? — спросил я. Для следствия уже не имело значения: верил Ищенко в Бога или нет. Но мне было просто по-человечески любопытно.
— Когда он спешил на то свидание, мы проходили мимо церкви. У нас тут только одна православная, остальные для католиков… Так он на нее перекрестился.
— Напрасно, — сказал я. — Наукой доказано, что Бога нет. Есть мы — люди…
Когда я поднялся в номер, Войтина я уже не застал. Он ушел.
Глава 30 КЕНТАВР
Было двадцать минут одиннадцатого, когда я вышел из гостиницы «Пордус». Небо над черепичными крышами побелело от жары. Ни малейшего дуновения ветерка не чувствовалось на бульваре. Город вымер.
Совсем недавно, в такой же вот светлый и жаркий день, по времени приблизительно через полчаса, был убит Тарас Михайлович Ищенко. Сегодня через час его убийца будет сидеть напротив следователя по другую сторону стола и отвечать на положенные вопросы:
«Ваша фамилия? Имя? Отчество? Год рождения?..» И он будет просить разрешения закурить. Или он не курит? «Курит», — вспомнил я.
Идти на задержание мне было совсем не обязательно: ребята Валдманиса отлично справились бы без меня. Но это был логический конец моей работы здесь, и мне было приятно самому поставить точку.
На первый взгляд казалось, что возле горотдела никого нет. Но в скверике напротив подъезда сидели несколько человек. Среди них я узнал Виленкина и младшего лейтенанта Красухина. Когда я подошел, все не торопясь двинулись по переулку. От подъезда отделился Валдманис и на ходу пристроился ко мне.
— Порядок? — спросил я, глядя перед собой.
— Да. За ним следует машина радзутского горотдела. Передадут нам с рук на руки.
— Не опаздываем?
— Нет, нормально… Буш сделал заявление, что анонимное письмо написал он.
— А где второй экземпляр?
— У него.
Я покрутил головой.
— Человек типа «а вдруг?» — пояснил Валдманис. — Потому так вел себя на допросе.
— А почему он решил, что убийца Суркин?
— Тот был взволнован, когда увидел Ищенко в гостях у Буша. Странно вел себя. Утром расспрашивал Буша об Ищенко. Потом «протек» на Буша. Он не сразу вернулся домой в тот злополучный день. Буш столкнулся с ним у крыльца. «Где пропадали?» Суркин растерялся, сказал, что только что вышел из дому. Но Буш же к нему стучался… Потом Буш узнал на допросе, когда Ищенко был убит, и сразу подумал о Суркине.
— Почему сам не пришел?
— Говорит: «Береженого Бог бережет. Таскали бы потом на допросы…»
— Клавдия Ищенко, конечно, об анонимке не знала?
— Нет. А про кастет он не подозревал. Совпадение.
— Ясненько, — сказал я.
Мы свернули в переулок. Мы оба были напряжены и вздрогнули, когда на башне тевтонского замка часы пробили без четверти. Потом взглянули друг на друга.
— Фамилия у него, конечно, чужая, — сказал я.
— Вероятно, — сказал Валдманис.
Мы помолчали.
— Знаете, я вам завидую, — сказал Валдманис. — С мальчиком. Насчет близорукости.
— У меня был товарищ в школе, — пояснил я. — Ему как-то удалось миновать врачебные осмотры. Он до четвертого класса был уверен, что все люди видят предметы, как он сам: такими же расплывчатыми. А когда первый раз надел очки, остолбенел от удивления.
Мы снова повернули и пересекли круглую площадь.
— Сюда, — сказал Валдманис. — Здесь ближе.
— Знаю я этот двор, — проворчал я. — Я здесь каждый сантиметр облазил.
Мы свернули под арку. «Так же и Ищенко сворачивал в тот раз, — машинально подумал я. — У него, наверное, сильно билось сердце».
Впереди за углом послышались какое-то топтанье, возня: звуки множились в гулких стенах. Раздался короткий сдавленный вскрик. Мы бросились вперед. За поворотом на земле, сцепившись, катались двое. Еще один человек бежал с другой стороны.
— Янкаускас, — сквозь зубы сказал начальник горотдела. — Он ждал на остановке… Ни черта не понимаю!..
Но я уже понял. Ах, Войтин, Войтин! Он все хотел сделать сам.
Противникам удалось подняться. Они сделали это одновременно. У бывшего помощника капитана рыболовного траулера Войтина текла по лицу кровь. Но он держался молодцом. Даром, что его противник был, судя по всему, намного сильнее: ему ведь не надо было глушить отчаянье вином, как это ежедневно делал Войтин. Но Войтин висел на нем, как клещ. Тот не мог размахнуться для удара. Все это я машинально отмечал, подбегая. «Быстрее. Еще быстрее», — думал я. Но мы опоздали. Увидев нас, тот, второй, изловчился и ударил Войтина коленом в низ живота. Войтин упал. Он лежал, скрючившись, на земле. А тот выпрямился. Это был плотный лысый человек в синей холстинной куртке: он водил радзутский автобус. Владимир Пантелеймонович Черкиз. Вчера я прикуривал у него на остановке.