И Буш спросил:

— Что «но»?

— Сперли у меня аппаратик. «Смена-2» был, хороший.

— Как вас понимать?

— В прямом смысле.

— В номере?

— Ага. Полез сегодня в чемодан, а его нет.

— Вы в милицию сообщили?

— Не сообщил.

— Но почему?

— Не хочу.

— Глупости какие, а! Кто же мог украсть? Соседей я ваших знаю, по-моему, солидные люди. Не могли они пойти на такое!

Фу ты, черт! А я ведь уже было подумал, что он — это Буш: так мне спутала карты эта кража. Бушу в голову не пришло, что он мог быть вором. Насколько я его изучил, такое поведение говорило в его пользу. Если б он горячо заговорил, что эдак и на него можно подумать, что он тоже был в номере, тут бы я еще усомнился.

— Не знаю, не знаю, — сказал я.

— Слушайте, вот сволочи! — непоследовательно сказал Генрих Осипович. — Уж вас обкрадывать! И так у вас денег нет.

— Не в этом дело. Просто обидно.

В это время рядом зарычал мотор. Я уже давно слышал его гуденье, но тут автомобиль выкатился на песок, подминая кустики. «Москвич». Остановился. За рулем сидела женщина. Я узнал ее.

— Нашего полку прибыло, Боря, — сказал Буш. — Тоже загорать будут.

Через переднюю дверцу вылез мужчина в шортах. И опять меня поразило его плоское лицо. Это были постояльцы Евгении Августовны Станкене.

Выпорхнула супруга.

— Сема! Как здесь чудненько! Никого нет! — Она мельком взглянула на нас с Бушем и отвернулась.

— Я ж тебе говорил, мамочка. Здесь прелестное место. Но только ты опять переводишь сцепление рывком. Васильев откажется чинить.

— Выжига он, твой Васильев!

«Мамочка» вытащила из машины плед. Расстелила его на песке. Снова нырнула в машину. Достала какие-то пакеты. «Сема» разлегся на пледе волосатым пузом вверх и стал жевать.

А я вдруг вспомнил, что они приехали из Радзуте. Опять Радзуте! Они появились здесь одновременно со мной. Его звали Семеном. Может быть, Ищенко собирался говорить вовсе не с маленьким Семеном, влюбленным в Быстрицкую?

По теории вероятностей, такое совпадение было почти невозможно. Но в нашей работе часто бывает: а вдруг? «Контрразведчик обязан обладать живым воображением», — любит повторять Шимкус. Но у меня не было никаких данных за это «а вдруг». Мало ли кого зовут Семеном! «Интересно, сколько Семенов по статистике приходится на тысячу человек?» — подумал я. Но этот Семен приехал из Радзуте. Таких Семенов значительно меньше. Во всяком случае, стоило его «прощупать».

— Что-то припекает. Пошли в воду? — предложил я Генриху Осиповичу.

— Пошли. — Он встал и подтянул свои длинные «семейные» трусы.

Вновь прибывшая чета расположилась к воде ближе, чем мы. Когда мы поравнялись с ними, я громко сказал:

— Кто же все-таки убил Ищенко?

Буш удивленно покосился на меня. Я продолжил игру в расчете на тех двоих:

— Он был вашим другом. Неужели вы никого не подозреваете?

— Суркина.

— Суркин не мог этого сделать. Буш пожал загорелыми плечами.

— Следствию видней. Я оглянулся.

Тот, кого звали Семеном, перестал жевать и смотрел мне в спину. Он сразу отвел взгляд. Может быть, это вполне объяснимое любопытство на «убил»?

— Попей из термоса горяченького, — донеслось до нас.

Мы вошли в воду.

— Знаете, он мне тоже нравился. («Нравился, а не — нравится, — механически отметил я. — Прошедшее время».) Мы все-таки соседи, давно знакомы. Жили дружно. И жена у него отзывчивая такая… Но убил-то он, — твердо закончил Буш.

— Откуда у вас такая уверенность? Ведь это не шутки: убийство.

— У меня есть основания, Боря… Смотрите, как дымит пароход. Сколько угля — на ветер!

Черт! Долго он будет вертеть вола за хвост? Вызвать бы его в горотдел! Нет. Нельзя… Мне показалось, что про Суркина он говорил искренне. Говорил то, что думал. Странно. Автор анонимного письма должен знать, что это заведомая ложь. Откуда такая уверенность? Или он не писал письма? Почему же тогда он связывает арест Суркина с убийством?.. Думай, голова, картуз куплю.

Мы немного поплавали и вышли из воды. Возле «Москвича» я задержался, а Буш пошел к нашим вещам.

Я присел на корточки, мельком отметив, что по правому боку машины тянется свежезакрашенная царапина.

— А я вас вчера где-то видел, — обратился я к Семену. — У вас еще в руках был бинокль. Постойте, вы снимаете комнату у старушки… в конце улицы Прудиса… как же ее зовут?

— Евгения Августовна. Так, мамочка? — Он не имел ничего против разговора.

— Так, — подтвердила она и вопросительно посмотрела на меня.

— Я ж и говорю! — обрадовался я. — Значит, я вас там видел. Вы извините, что я так запросто, — продолжал я с «милой непосредственностью», — все-таки пляж, здесь без смокингов. Без церемоний. Вы ничего не имеете против? А здесь так скучно! Может, пулечку распишем?

Обычно люди теряются от такого напора и на все соглашаются. А «Сема» даже оживился:

— О, вы играете в преферанс!

И сразу сник, потому что вмешалась его супруга:

— Карты? Никаких карт! Терпеть их не могу! Мы сюда приехали отдыхать, а не сидеть ночами напролет и накуриваться до одури, — она враждебно взглянула на меня.

— Так сейчас день. А преферанс чудесно помогает убивать время, — улыбнулся я ей.

— Я тут проиграл какую-то мелочишку, вот мамочка и взъелась.

— Да мы без денег! — замахал я руками. — Так! Тренировки для. И время препровождения. И на солнце так легче высидеть.

— Не допущу! — отрезала «мамочка». — Я тебе решительно запрещаю играть в карты, Семен. А если тебе плевать на мои слова… Что ж, я сейчас уеду. Сяду в машину и уеду.

У Семена глаза сбежались к переносице. Он вздохнул.

— Да у меня карт нет, — признался я. — Я думал, завтра вот… Вы напрасно сердитесь, ей-богу!

— Вот и хорошо, — не унималась она.

Я посмотрел вбок. Генрих Осипович брел к дальним кустам: вероятно, отжимать мокрые трусы.

— Здесь вот был один товарищ, так он не расставался с картами, — придумал я. — Всегда при себе носил. По фамилии Ищенко, Тарас Михайлович, — я внимательно глядел на «Сему». — Но с ним случилось несчастье. Его убили несколько дней назад.

— Кто ж его так? Братья-преферансисты?

Я почувствовал, как он напрягся.

— Я не шучу. Это загадка. Местные детективы с ног сбились.

— При каких обстоятельствах?

— Ударили по голове. И все.

— Убийство с целью грабежа?

— О господи! Даже здесь нельзя спрятаться от этих ужасов, — опять вступила в разговор мадам.

— Ну что ты, мамочка! Зачем же так? Вот катавасия… Я работаю в киевской адвокатуре, — добродушно пояснил он.

— Простите, как ваша фамилия?

— Лойко, — чуть помедлив, сказал он.

— Я потому спрашиваю, что у меня там приятель работает.

— А как его? — в свою очередь, спросил Лойко. Я назвал первую попавшуюся фамилию.

— Не знаю такого, — он покачал головой.

— Man kann ja nicht alle Menschen auf der Welt kennen. Auserdem ist Ihre Gattin sehr streng. Und er ist geselliger Ker! — сказал я, подмигивая. (Нельзя же знать всех на свете. Да и супруга у вас очень строгая. А он парень компанейский, (нем.).)

— Dagegen haben wir nichts. (Одно другому не мешает, (нем.).)

— Тогда все в порядке.

— Мне тоже так кажется, — сказал он с довольной усмешкой.

— Что, что? Немецкий? Семочка прелесть как немецкий знает. Только не любит почему-то показывать.

— Опять ты, мамочка, ставишь меня в неловкое положение, — нахмурился адвокат. — Ты же знаешь, я не люблю ничем кичиться.

— Вы давно на взморье? — спросил я.

— Две недели.

— Чувствуется по загару. Все время здесь? Хотя у вас же машина! Разъезжали, наверное?

— Да.

— Ну, вообще-то с машиной всегда возни много. Это умаляет ее достоинства. Вы, наверное, оба водите?