Так прошли три недели, и я понял, что есть одна вещь, о которой я не подумал, а именно, что за долгие годы, прожитые на острове, я свыкся с природой моего зверя. Я привык к нему, как привык печь хлеб, вялить виноград или доить коз. Теперь же наступила первая ночь полнолуния, а Пятница, со всей присущей ему жизнерадостностью, неотвязно ходил за мной по пятам целыми днями и был готов следовать за мной и в ночное время. Поэтому я с великим трудом объяснил ему, что эту ночь он должен провести в крепости, а сам я спущусь с холма и уйду подальше от нее. Он сильно огорчился и показал, что хотел бы пойти со мной и оберегать меня от опасностей. С большим трудом Пятница объяснил мне, что люди его племени очень боятся ходить по острову по ночам, ибо их бог наслал на эту землю чудовище, которое свободно бродит по нему и убивает всех подряд.

При этих словах я рассмеялся, ибо мне стало ясно, что это самое чудовище и есть зверь, и выходило, что мое положение на острове вовсе не столь опасно, как я предполагал. Я сказал Пятнице, что не боюсь этого чудовища и в течение большей части дней месяца держу его в плену посаженным на цепь (это была небольшая ложь, которую я себе позволил), выпуская на свободу только в течение трех ночей, чтобы оно не бунтовало и повиновалось мне. Впрочем, если вдуматься, то я вовсе не лгал, и это меня радует. Я вновь повторил Пятнице, что ему нельзя идти со мной, и, поднявшись по лестнице, перелез через стену. Он плакал и просил, чтобы я вернулся, и его стенания напомнили мне о маленьком Ксури, мальчике, который когда-то бежал вместе со мной от мавров из Сале. И тогда мне подумалось, что теперь Ксури, наверное, стал совсем взрослым мужчиной и теперь старше, чем я, когда оказался на этом острове.

Я отошел на довольно приличное расстояние от крепости, чтобы Пятница не мог меня видеть. Затем я разделся и повесил одежду на дерево, точно так же, как делал это на африканском побережье и в первые ночи на острове. Глядя на то, как восходит луна, я решил, что надо будет соорудить шкаф для одежды за пределами крепости, а может, даже три или четыре шкафа в разных концах моей территории, чтобы утром я всегда мог обнаружить свой гардероб.

Затем на меня нашло обличье зверя, и зверь долго и протяжно завыл. Он выл так, как выл, охотясь и намереваясь совершить убийство, и с лаем носился по холмам, и даже существуя глубоко внутри него, я знал, что он желал как следует напугать Пятницу. Он чувствовал, что тот связан с дикарями, их зловещим капищем и огромным идолом, и хотел, чтобы Пятница почувствовал ужас и понял, что ему нельзя идти против меня. Думаю, что если бы моя крепость была менее надежной, то зверь зарезал бы Пятницу первой же ночью.

Поэтому, проснувшись на следующий день, я не вернулся в крепость, а отправился в свою летнюю резиденцию, как я ее называл, и провел много часов в размышлениях. Я старался убедить и себя, и зверя в том, что Пятница — верный слуга, что он отказался от людоедских привычек, привитых ему с детства. Он больше не будет есть человеческое мясо и никогда не покусится на мою жизнь. Я долго размышлял на эту тему, чтобы мои доводы дошли и до зверя. Когда наступила вторая ночь полной луны, зверь повел себя более спокойно, но все же продолжал с воем носиться по холмам, хотя я и понимал, что теперь он ведет себя, как это свойственно всем волкам, и просто желает утвердить свое первенство над Пятницей и никому не уступать главенства в нашей маленькой компании, кроме меня.

На следующий день я вернулся в крепость. Увидев меня, Пятница вздохнул с облегчением и принялся кланяться и всячески выражать свою благодарность. С тех пор, как я ушел, он почти все время просидел на одном месте и ничего не ел, чтобы случайно не огорчить меня. Я дал ему молока с хлебом, а потом мы пошли на берег и нашли черепаху, мясо которой очень ему понравилось. Я показал ему, как варить так называемые яйца в мешочке, а затем предупредил, что мне придется провести еще одну ночь за пределами крепости, поэтому, если он проголодается, ему придется сварить себе черепашьи яйца и поужинать ими и хлебом, то есть лепешками. Я был удивлен, что на сей раз обошлось без жалобных криков, Пятница просто важно кивнул и улыбнулся в ответ. Я поинтересовался, не рыдал ли он в прошлый раз из страха остаться голодным. Дикарь замотал головой и дал понять, что боялся, как бы я не ушел насовсем и не оставил его одного.

Когда я спросил, почему же теперь он не боится оставаться в одиночестве, он вновь улыбнулся, обнажив ровные белые зубы, и указал на темнеющее небо, в котором уже восходила последняя полная луна месяца. Он откинул голову назад и издал громкий вой. Затем он многозначительно посмотрел на меня большими, темными глазами и, растопырив длинные пальцы, чтобы были видны крохотные перепонки между ними, прижал руку к моей груди. Прежде чем я успел что-то сказать, он отнял руку и вновь прижал ее, теперь уже к своей груди, потом — опять к моей, а затем произнес несколько известных ему английских слов. Сказал он мало, но я понял все, что он хотел выразить.

Он не боялся, потому что мы оба были чудовищами.

Древние предания, движущийся остров, грешники

Пятница научился сносно говорить по-английски и знал названия всех вещей, которые время от времени я просил его принести, а также мест, куда я его посылал. Он оказался очень разговорчивым. Одним словом, я вновь обрел радость человеческого общения. И Пятница нравился мне не только потому, что с ним можно было беседовать, но и потому, что он пришелся мне по душе. С каждым днем его честность и чистосердечие вызывали у меня все более теплые чувства. Он, со своей стороны, привязался ко мне, как ни к кому другому за всю свою жизнь. По крайне мере, так мне казалось.

Я надеялся, что со временем смогу спросить Пятницу, не хочет ли он вернуться обратно на родину. Обучив дикаря английскому настолько, что он мог ответить практически на любой вопрос, я спросил, бывали ли случаи, когда его племя побеждало в сражениях. Он улыбнулся и ответил:

— Да, да, мы всегда сражаем лучших.

То есть Пятница хотел сказать, что они всегда сражаются лучше других. И тогда между нами состоялся следующий разговор:

— Вы всегда сражаете лучших, — сказал я. — Как же тогда случилось, что ты, Пятница, попал в плен?

— Все равно мой народ много побил, — ответил он.

— Что значит — побил? Если твой народ их побил, то почему ты попал в плен?

Пятница мучительно подбирал слова.

— Их быть много больше там, где быть я с мой народ. Они поймать один, два, три и меня. Мой народ побить их в другом месте, где моя не быть. Там мой народ поймать один, два… много тысяча.

— Но почему же тогда ваши не отбили вас у врагов?

— Они хватать один, два, три и я и везти в пирога. У мой народ тогда не быть пирога.

Я подумал о том, чем закончилось это великое сражение.

— Ладно, Пятница, — сказал я, — а теперь расскажи, как поступают с пленниками ваши люди. Они тоже уводят их, чтобы съесть?

— Да, наши тоже есть человеков, — кивнул он. — Все есть.

— Куда же их уводят?

— Разные места, куда хотеть.

— А сюда привозят?

— Да, да, и сюда. И в другие места.

— А раньше ты сюда приезжал?

— Да. — И он махнул рукой в сторону северо-западной оконечности острова, где обычно появлялись дикари.

Так я узнал, что мой слуга Пятница бывал с дикарями на дальнем побережье моего острова, там, где находились жуткое капище и идол, и принимал участие в таких же каннибальских пирах, как тот, на который он сам был доставлен в качестве жертвы.

Я привожу здесь этот разговор, потому что он позволяет понять дальнейшие события. После этого я спросил Пятницу, далеко ли от острова до материка и как часто во время путешествия по морю гибнут пироги. Он ответил, что путешествие не представляет опасности и не было случая, чтобы какая-то из пирог затонула. На небольшом расстоянии от берега лодки подхватывает течением и ветром, которые утром всегда имеют одно направление, а после полудня — противоположное.