На вопрос в 2006 году, стал ли он испытывать больше беспокойства по прошествии лет, Михаэль ответил: «Беспокойство – неверное слово. Просто появляется осознание риска, опасности. Сегодня, если я замечаю, что что-то в машине не так, я предпочитаю вернуться в боксы. Прежде я, вероятно, продолжил бы».

Жан Тодт, босс команды Ferrari и близкий друг Шумахера, в 2006 году рассказал немецкому журналу Park Lane следующее: «Михаэль стал осторожнее, стал больше беспокоиться по разным поводам. Он всегда кажется самоуверенным, но для человека, который обеспокоен и уязвим, это естественная защита».

Как и ко всем областям жизни, к теме риска и смерти у Шумахера есть свой четко выработанный подход. На вопрос, задумывался ли он когда-нибудь о том, что попадет в страшную аварию, немец ответил: «Не скажу, что так. Гонщики не особенно затрагивают эту тему. Хотя Гран-при в Имоле 1994 года, когда погибли Сенна и Ратценбергер, был одним из худших моментов в моей жизни. Прежде до меня как-то не доходило, что можно на самом деле разбиться насмерть в гоночном болиде. Я мог представить себе любые удары судьбы, но только не этот».

После Имолы он задумался, стоит ли продолжать или лучше уйти из спорта, но в этой реакции не было ничего удивительного. Большинство пилотов Формулы-1 так или иначе задумывались об этом, особенно такие, как Герхард Бергер, — те, кто был другом Сенны и Ратценбергера. Но, как и Бергер, они решили, что гонки – это то, что у них получается лучше всего, то, что больше всего им нравится, и что они слишком много трудились, чтобы оказаться здесь. Шумахер несколько дней провел в раздумьях, а затем поехал в Сильверстоун на тесты, чтобы испытать себя – выяснить, есть ли у него еще азарт, скорость и прежде всего желание продолжать. Несмотря на все свои мысли о смерти, Михаэль сразу же включился в нормальный, обычный режим и смог вести машину с прежней скоростью, показывая прежние результаты. И у него не было страха. «У меня всегда так, — признается он. — Я просто делаю свою работу, это для меня естественно». Тогда Шумахер впервые сделал паузу – он был в замешательстве и хотел разобраться в себе, но в конечном итоге принял правильное решение.

«Мне было очень тяжело после всего случившегося в Имоле сконцентрироваться, оставаться на прежнем уровне. У меня действительно возникли серьезные проблемы. Я понимал, что, если я больше не смогу выполнять свою работу как надо, мне придется завязать с гонками. Я потерял уверенность в себе. Не знал, смогу ли я водить болид так же быстро, так же безрассудно, как раньше. Но все эти проблемы решились, когда я приехал на тесты в Сильверстоун перед Гран-при Монако.

Мне удалось настроиться, собраться с мыслями. Но я был все еще страшно подавлен гибелью Роланда и Айртона. Я всегда сравнивал себя с Айртоном, он был самым быстрым гонщиком в Формуле-1, и я больше всего хотел завоевать свой первый поул в Монте-Карло именно в борьбе с ним».

Что бы ни говорило Шумахеру его подсознание, как человек методичный, он отреагировал на трагедию в Имоле тем, что вплотную занялся проблемами безопасности. После гонки он был заметно потрясен. Михаэль сказал: «То, что случилось в этот уик-энд… я никогда не видел ничего подобного. Единственное, что я могу сказать, — мы должны извлечь из этого урок. Мы все – гонщики Формулы-1 – пришли к единому мнению, объединив усилия. У нас появилось несколько хороших идей, которые нужно обсудить с соответствующими людьми. Слабое место – голова гонщика, потому что тело защищено кузовом болида, а голова ничем не защищена и не выдержит сильного удара».

Несколько лет спустя, оглядываясь назад, Шумахер говорил о том, что события 1994 года привели к возрождению Ассоциации гонщиков Гран-при. «Я понял, насколько важна безопасность и сколько еще предстоит сделать в этом направлении. Я считаю, что люди не должны выходить за пределы собственных возможностей. Эти пределы должны быть определены, тщательно выверены. В этом я вижу свою задачу. Я обладаю определенным статусом и могу заставить выслушать себя. Я один из трех председателей Ассоциации гонщиков и сотрудник дополнительной комиссии по безопасности, которая систематически обменивается информацией с FIA. Мы уже многого добились».

Необходимость в определенных действиях стала еще острее, когда бывший партнер Шумахера по Mercedes Карл Вендлингер попал в сильнейшую аварию на практике в Монако. И вновь уязвимость головы пилота вышла на первый план: Вендлингер впал в кому вследствие серьезной травмы головы, и на этом его карьера в Формуле-1 завершилась. Ассоциация гонщиков Гран-при была реорганизована в пятницу перед Гран-при Монако; Мартин Брандл стал председателем, Шумахер с Бергером заняли должности председателей по совместительству. Пилоты целый день обсуждали ряд вопросов и задач, с которыми столкнулись. В конце заседания все тихо выскользнули из помещения, не желая разговаривать с поджидавшими их журналистами. Ники Лауду в тот день пригласили в числе других бывших гонщиков поучаствовать в заседании и поделиться своими идеями. После этого он вышел к журналистам и дал им интервью, в результате чего создалось впечатление, что он был ключевой фигурой, однако гонщики больше никогда не видели Лауду на собраниях ассоциации. Все последующие Гран-при прошли в режиме паники: на трассах сооружались временные шиканы, чтобы снизить скорость на наиболее опасных участках, в срочном порядке проводились правила по сокращению мощности двигателей и укреплению шасси.

Шумахер не присутствовал на похоронах Сенны в Бразилии. Руководство команды Benetton отсоветовало ему ехать, заявив, что это небезопасно, что в нестабильной эмоциональной атмосфере немец может спровоцировать вспышку агрессии со стороны тех, кто винит его в смерти Сенны. Но он не поехал на похороны еще и по личным причинам – боялся показать эмоции на публике.

«Я не считал, что должен кому-то что-то доказывать. У меня не было необходимости ехать на похороны и делиться своими чувствами. Эти навязанные обществом поступки не в моем стиле. Но его смерть тем не менее стала для меня ударом. Он многое для меня значил. Мы не особенно дружили, но он был моим кумиром. Я сидел дома, плакал и говорил об этом с женой и друзьями. Я не хотел показывать это на людях».

Это было очень эмоциональное время для всех – период взаимных обвинений и политического маневрирования, один из тяжелейших кризисов, который доводилось пережить спорту. Никто не понимал, что будет дальше. Семья Сенны недвусмысленно дала понять Берни Экклстоуну и Максу Мосли, что их не желают видеть на похоронах. Брат Сенны считал, что Айртон погиб по их вине – ведь они изменили Формулу-1.

Алан Прост – человек, с которым Сенна сражался дольше и жестче всех, — приехал на похороны и был раскритикован за лицемерие. Шумахер этого не сделал, и его осуждали за то, что он не отдал дань уважения. Чернили всех. «С одной стороны, я жалею, что не полетел в Бразилию, — говорит Шумахер. — Но с другой, я не из тех, кому нужно сидеть в церкви, чтобы верить. Я могу испытывать горе и не явившись на похороны».

Через два года, перед Гран-при Бразилии-1996, Михаэль вместе с Коринной приехал на могилу бразильца, которая находится под одиноким деревом на зеленом склоне холма в районе Сан-Паулу – Морумби.

«Я давно хотел сделать это, но в тишине и покое. Только для меня и для него, а не для остальных. Ненавижу, когда пускают пыль в глаза. Поэтому я не поехал на похороны и поэтому не хотел приезжать на его могилу сразу же, хотя от меня этого ждали. Мне нужно было многое переосмыслить. Я мог поехать к нему, только успокоившись, один. Именно так я хотел проститься с ним.

Я просто плакал. Вспоминал моменты, которые нас связывали, хорошие и плохие. И тогда я понял, как много он для меня значил. Он был для меня образцом для подражания, моим кумиром. Я до сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что он ушел. Сенна был лучшим. И точка. Выступать с ним на одной трассе, бороться с ним, побеждать его – это не поддается описанию. Я по-прежнему не могу понять, почему именно он должен был погибнуть. Он, который казался таким неземным, таким непобедимым, таким неподражаемым».