— Точно так, вашескобродие!

— Здравствуй, Чайкин! Очень рад тебя встретить! — приветствовал его молодой лейтенант.

— И я очень рад, что довелось встретиться с вашим благородием.

— Что ты тут делаешь? — спросил строго старший офицер.

— Служил матросом, вышескобродие.

— Где?

— На купеческом бриге, вашескобродие.

— А теперь?

— Поступаю на ферму.

— И хорошо тебе здесь? — задал вопрос молодой лейтенант.

— Очень даже хорошо, ваше благородие.

— Хорошее жалованье получал матросом?

— Сперва пятнадцать, а как сделался рулевым, двадцать пять долларов, ваше благородие.

— И по-английски выучился?

— Выучился.

— И, кажется, газеты читаешь? — спрашивал лейтенант, заметивший газету, торчавшую из кармана пиджака Чайкина.

— Читаю… Любопытно, что на свете делается, ваше благородие.

— И как ты поправился… Загорел… Совсем молодцом стал! — ласково говорил Погожин.

— Спасибо на добром слове и за то, что вы о матросах только что изволили говорить, ваше благородие! Бог за это вам счастия пошлет!.. — взволнованно произнес Чайкин.

— И тебе спасибо, и тебе дай бог счастия, Чайкин.

— А за то, что и вы меня пожалели, дозвольте поблагодарить вашескобродие… И осмелюсь просить пожалеть и прочих матросиков… А затем счастливо оставаться, вашескобродие! Прощайте, добрый барин! — обратился Чайкин к молодому лейтенанту.

И, снявши шляпу, он поклонился и ушел.

— Прощай, Чайкин! — крикнул ему вдогонку Погожин.

Несколько минут оба офицера стояли в молчании.

— Каков! — проговорил наконец старший офицер. — Ну, едем, что ли?..

Старший офицер поднялся мрачный, и два русских офицера молча пошли к выходу из сада, вдруг окутанного темнотой быстро спустившегося вечера.

Чайкин нашел дом, в котором он остановился с Дунаевым, не без расспросов у полисменов.

Наконец он поднялся на четвертый этаж и позвонил.

Ему отворила двери хозяйка квартиры, пожилая дама, и сказала, что без него приходил и спрашивал его какой-то молодой человек.

— А как фамилия?

— Спрашивала — не сказал.

— А какой наружности?

— Очень приятный джентльмен… Брюнет… Сказал, что завтра зайдет, и просил передать свое почтение.

«Верно, Дэк, не кто другой, и, верно, от Дунаева узнал о квартире», — подумал Чайкин, входя в комнату, и, усталый после ходьбы, бросился на маленький диванчик.

Незаметно для себя он уснул и около одиннадцати часов был разбужен своим сожителем Дунаевым.

Тот имел вид именинника и весело говорил Чайкину:

— Вечер такой чудесный, а ты, братец ты мой, спишь… А я только что гулял… С невестой гулял! Толковали насчет лавки, — прибавил он.

— Столковались? — протирая глаза, спросил Чайкин.

— Одобряет. И отличная из нее выйдет торговка, я тебе, братец, скажу! Все, можно сказать, наскрозь понимает…

— Это что… А главное, душевная ли? — спросил Чайкин.

— Должно быть. Здесь, братец ты мой, душевность свою люди не так скоро оказывают, как у нас в России. Здесь на деле больше оказывается человек, а разговору не любят… Ну, а ты что сегодня делал? Был насчет места? — спрашивал Дунаев и стал раздеваться.

Чайкин рассказал, где был, и сообщил о встрече в саду со старшим офицером и лейтенантом Погожиным.

— Хочется и мне землячков повидать! — сказал Дунаев. — И я завтра пойду на пристань; вместе пойдем… И толковитая, братец ты мой, моя невеста… Ах, какая толковитая… И умна понятием… И деньги мои к себе спрятала, чтобы целы были… «А то, говорит, ты опять ими хвастать начнешь!» — добродушно смеясь, снова стал нахваливать Дунаев свою будущую подругу жизни.

— А Дэка видел?

— Видел. Кланяется тебе. Адрес взял.

— Он заходил.

— Тебя благодарить за жизнь хотел еще раз. И форсисто как он одет! при цепочке, на перстах кольца…

— Видно, при деньгах?..

— Должно быть. И только он больше не Дэк…

— А кто?

— Брум…

— Это настоящая его фамилия?

— А бог его знает. Здесь не разберешь. Называйся как хочешь: сегодня — Дэк, завтра — Брум… Вот я открою лавку, буду себе торговать мясом, чего лучше… Небось не прогорим… На хорошем месте наймем помещение… А главное — толковитая у меня будет жена, Чайкин… Умная! Уж ей обещали в гостинице, где она горничной, что будут брать мясо у нас… Деловая баба! Ох, деловая! — сонным голосом говорил Дунаев и скоро захрапел.

Лег спать и Чайкин и, перед тем как заснуть, подумал, что если он женится, то выберет не деловую, а душевную бабу.

На следующее утро Чайкин проснулся рано. Дунаев еще спал.

Тихонько одевшись, чтобы не разбудить сожителя, Чайкин стал читать газету, которую он вчера вечером купил, и внимание его было привлечено напечатанным крупным шрифтом перечислением содержания газеты, в котором между прочим значилось: «Убийство в Сакраменто».

В телеграфном сообщении передавалось, что третьего дня (в тот самый день, когда там были наши путешественники) был застрелен на улице джентльмен, принадлежавший, как уверяли многие, к шайке агентов большой дороги. Убийца ускакал.

По описанию наружности убитого Чайкин почти не сомневался, что был убит тот самый спутник в дилижансе, которого Билль хотел повесить и которого отстоял он, Чайкин.

Когда Дунаев встал, Чайкин дал ему прочитать газету.

— Укокошили мерзавца, что нас так отблагодарил! — довольно равнодушно промолвил Дунаев.

— А ты думаешь, кто?

— А черт их знает. Свои, верно… А может, и Дэк наказал его за подлость…

— Дэк не решится быть убийцей! — заступился за Дэка Чайкин.

— За других не ручайся, Чайкин… И знаешь, что я тебе скажу?

— Что?

— Вовсе ты прост! Вот поживешь здесь, Америка обломает тебя… Многому научишься, братец ты мой! — хвастливо говорил Дунаев, считавший себя американцем.

Позавтракавши, оба сожителя вышли вместе в девять часов.

Чайкин пошел к адвокату, Дунаев — к невесте, чтобы вместе с ней нанять помещение для лавки.

Они условились встретиться на пристани в первом часу, когда должен подойти баркас с отпущенными на берег матросами с «Проворного».

На этот раз щегольски одетая горничная отворила двери немедленно после звонка и не имела такого сердитого вида, как вчера.

— Здравствуйте! — приветствовал ее Чайкин. — Можно видеть адвоката?

Горничная слегка кивнула головой и оглядела его с ног до головы с нескрываемой улыбкой, очевидно удивленная вопросом. Чайкин покраснел.

— Конечно, можно, раз он принимает с восьми до одиннадцати! — проговорила она и снова засмеялась, показывая свои белые мелкие зубы.

— Извините меня! — смущенно вымолвил Чайкин.

— Вы, верно, зеленый?

— Да.

— От этого и предлагаете глупые вопросы. Надо прежде подумать, а потом спрашивать.

— Это верно… Еще раз извините.

— Извиняю! — милостиво произнесла молодая девушка.

И с этими словами вручила Чайкину жестянку с десятым номером и указала белой, почти что холеной рукой с кольцом на мизинце на одну из дверей.

Чайкин удивленно смотрел на жестянку.

— Ну, что еще? Чему удивляетесь? — спросила горничная, очевидно слегка потешавшаяся над этим застенчивым глупым иностранцем.

— А можно спросить? — робко спросил Чайкин, в свою очередь несколько удивленный, что горничная так форсисто одета и выглядит совсем барышней.

«И руки какие белые. Видно, черной работой не занимается!» — подумал он.

— Спрашивайте, если не очень глупо!

— Зачем мне эта жестянка?

— Вы первый раз у адвоката?

— В первый.

— И у докторов никогда не бывали? — со смехом допрашивала молодая девушка.

— Никогда.

— Ну, так знайте, что это очередной номер. До вас пришло девять человек, вы — десятый. Адвокат вас примет десятым. Поняли?

— Понял. Благодарю вас.

Он хотел было идти, но молодая девушка остановила его и, переставши смеяться, проговорила не без участливой нотки в голосе: