Минеры стали осматривать дорогу, гору и луг. На дороге ничего не заметили, но в стороне нашли кучу опилок, свежие щепки от бревен, которые тут, видимо, тесали, потом и ящик из-под взрывчатки. А где сама взрывчатка? Хижняк послал солдата Букина с Заливкой еще раз тщательно обследовать дорогу. Заливка села как раз в наиболее узком месте. Отделение минеров уже проверяло этот участок, все истыкали щупами — и никакого результата. Теперь взяли глубинный щуп. Он уткнулся наконец в бревно. Словом, разыскали фугас — сто килограммов тола на глубине два с половиной метра. Без собаки его бы никогда не разыскать, но и для нее это была глубина, превышавшая все нормы.

Заливка, конечно, заслуживала, чтобы ее показали гостям. И Огурчик, и Жук… Командир батальона не возражал против этого. «А Инга?» — спросил он тогда, проходя по вольеру. «Инга? — отозвался инструктор. — Инга все же середнячок». «Побольше бы таких середнячков, — заметил комбат. — А случай в совхозе вы забыли? Нет, ее стоит показать, ленинградцам будет интересно».

Ингу тогда вывели перед гостями, они внимательно слушали рассказ о делах этой серо-дымчатой овчарки, а она спокойно стояла перед незнакомыми людьми и только вопросительно поглядывала на своего вожатого. Он говорил о ней и ласково похлопывал собаку по шее. Особенное впечатление на гостей произвела история с «мыльницами». В общем-то не столь уж и замысловатая история.

…После того как был освобожден Карельский перешеек, не раз поступали тревожные сигналы. На перешеек стало приезжать мирное население, а на полях, в поселках происходили тяжелые несчастья — люди подрывались на минах. Минеры выезжали на перешеек несколько раз. Они находили взрывчатку в дымоходах печей, хитрые ловушки в сараях, колодцах, амбарах. Даже в старом почтовом ящике обнаружили мину. Тут необходимо было тщательное, сплошное разминирование, но уже стояла зима, землю укрыло снегом, сковало морозом. Пришлось отложить. Минеры отправились на перешеек, едва стаял снег. И пошла работа!

С ранней весны Инга тоже была на перешейке со своим вожатым. Она помогла разыскать много мин, особенно тех, которые нельзя было обнаружить прибором — противопехотные мины в пластмассовых коробочках. Солдаты прозвали их «мыльницами».

За годы работы на минных полях искать взрывчатку вошло у собаки в привычку, стало как бы ее инстинктом. Вожатый не держал ее на поводке, пускал свободно, и она не отвлекалась, шла положенным, маршрутом. Она принюхивалась, выискивала взрывчатку даже тогда, когда ее и не посылали искать.

Совхоз, куда солдат с Ингой попал в июне, находился в местах, где не было боев. На полях, огородах, в садах минеры не находили ничего подозрительного. Лишь кое-где были брошены цинковые ящики с патронами и ручные гранаты… Конечно, их тоже следовало убирать, работа шла быстро, и настроение у саперов было хорошее. Думалось: вот скоро разделаемся, а там, глядишь, начнут и по домам отпускать.

С такими мыслями солдат подошел к аккуратному домику, стоявшему в густом саду. Большие кусты сирени перекидывали через забор свои ветви с тяжелыми гроздьями фиолетовых и белых цветов.

Солдат постучал в дверь, ему отворила женщина, жена агронома. Нет, сказала она, ничего подозрительного они с мужем на своем участке не находили, живут в этом домике уже несколько месяцев, и все благополучно.

— А вы что, пограничник? — спросила женщина солдата. Он отрицательно мотнул головой. — Тогда почему с собакой? Это же пограничники с собаками ходят. — Солдат стал объяснять, что не одни пограничники, минеры — тоже. — Неужели она находит мины? — Женщина с удивлением смотрела на Ингу. — А как она делает это? Жалко, детей моих нет, в Ленинграде они еще, завтра за ними поеду, им бы поглядеть на такую собаку.

Женщине не хотелось сразу отпускать неожиданных гостей.

— Можно, я вашу собаку косточкой угощу?

Солдат кивнул.

— До чего у вас сирень красиво цветет, — заметил он.

— Правда, хорошо? — обрадовалась женщина. — Подождите, я вам нарву сирени. — И она стала ломать тяжелые гроздья. Потом подала букет солдату и пошла в дом за косточкой для собаки. — А где же ваша красавица? — спросила она, вернувшись.

Инги возле домика не было. Солдат несколько раз позвал ее, Инга не приходила. «Вот неслух!» Он крикнул громче, но Инга не шла, только из глубины сада послышалось нетерпеливое тявканье.

— Чего это она там? — пробормотал солдат. Ему было неудобно, что собака самовольничает и не слушается его. Он пошел на звуки лая, и женщина шла рядом.

— Вот она где, — сказала женщина, показывая вперед. Инга сидела у смородинового куста. Она вытянула морду к хозяину, но не встала с места.

— Ко мне! — грубовато прикрикнул солдат. — Ко мне!

Собака чуть привстала, потом села снова. Она поворачивала голову то к хозяину, то к кусту, волновалась.

Солдат подошел: «Приклеилась, что ли?» Он уже чувствовал, что Инга сидит под кустом неспроста. Осторожно приподнял ветки, свисавшие до самой земли, и увидел рыжий кусок картона, каким обивали стены в финских домах. Картон был набухший от влаги, лежал тут давно, кто его знает, как попал под куст. Хотя обычно вокруг ягодных кустов земля бывает чистой. Солдат сделал отстраняющий жест рукой, предлагая женщине отойти, оглядел весь куст, проверил, нет ли оттяжек, затем осторожно приподнял картон. И увидел две яркие пластмассовые коробочки-«мыльницы».

Он снова махнул женщине рукой: «Идите в дом». Достал одну «мыльницу», потом вторую. Так и есть. Взрыватели поставлены на боевой взвод. «Недурные гостинцы». Он вернулся к дому, лишь обойдя с собакой весь сад. Встревоженная женщина стояла на крыльце.

Солдат показал свои находки:

— Не видели еще где таких «мыльниц»? Их только возьми или прижми ногой. На тот свет прямая дорога.

— Господи, — проговорила женщина, и ее голос задрожал. — Завтра же мои ребята приезжают. Они бы сразу эти коробочки нашли. Ребята все видят. Значит, мины?

— Скажите Инге спасибо, — отозвался солдат. — А детей вообще-то предупредите.

… Вот этот случай и пришел на память комбату.

— Значит, лечить ее нельзя? — переспросил он ветеринарного врача.

— Бесполезно, — ответил тот. — Может, раньше что и удалось бы сделать, а теперь поздно.

— Значит, списать… — Командир снова взял акт. — И как вы предлагаете поступить со списанным животным?

Графу с этим вопросом Горожанский в акте не заполнил.

— Ни к какой службе она совершенно непригодна. Придется уничтожить.

Командир был, в общем, спокойным человеком, и мало кто в части видел его вышедшим из себя. Горожанский увидел.

— И это говорите вы, врач? — Подполковник вскочил с места, схватил акт, словно хотел разорвать его на части. — Собака всю войну проработала с нами, была ранена, потом работала снова. Она нашла пять тысяч мин, посчитайте, сколько спасла человеческих жизней! А вам все нипочем! — Он быстро прошелся по комнате и встал перед ветврачом: — Говорят, в некоторых армиях отличившимся собакам присваивают сержантские звания и даже боевые медали дают, хотя нигде собаки не делают такой работы, как наши. Я бы такой собаке, как Инга, памятник поставил. Хороший памятник где-нибудь на бывших минных полях.

Горожанский молчал.

— Так вот, — объявил командир. — Акт я утверждаю. Раз собака непригодна к службе, ничего не поделаешь. Исключим из списков, но в части оставим. Держать ее под особым наблюдением ветеринаров. Сколько придется, хоть пять, хоть десять лет. Она заслужила. И кормить, обслуживать ее как всех строевых собак! Понятно?

— А если ревизия? — неуверенно спросил Горожанский. — Я с удовольствием, но если ревизия, ведь начет сделают, платить придется…

— Мое приказание, на меня пусть делают начет.

На том разговор и кончился.

А Инга жила еще долго. Она ходила по вольеру осторожной, но уверенной походкой. Человек, не знавший, что с ней, вряд ли догадался бы, что она почти совсем потеряла зрение. Для ее глаз мир, тот мир, который она помнила таким ярким, состоял теперь из сплошной серой мглы, в которой изредка возникали неясные белесоватые пятна света. Но то, чего не видели глаза, улавливало удивительное обоняние, позволявшее Инге в прежние времена находить взрывчатку на такой глубине, где, по мнению кинологов, собака почувствовать ее не могла никак. И слышали чуткие ее уши. Обоняние и слух Инги необычайно обострились. Поэтому она и двигалась уверенно, безошибочно находила дорогу.