Такой открытой людям, интересующейся их делами — значительными и не самыми важными — сын видел свою мать всегда. Он знал, что ее любят и ценят на работе — она часто получала похвальные грамоты, награды. Приносила грамоты домой и прятала, чтобы потом ни разу не вынуть, не показать другим. Но сын-то знал! И в доме, где они жили, всегда к ней шли соседи рассказать о своем горе или радости, посоветоваться. И она умела всех выслушать, умела дать совет…

Вот об этом письмо, не о войне.

Но Маргарита Борисовна Коваленко и Вера Петровна Алексейчик (прошли годы, сейчас окружающие уже не зовут их просто Ритой и Верой, да и фамилии стали другие, не Меньшагина, а Коваленко, не Александрова, а Алексейчик) читают письмо Саши Белова, молча передают одна другой исписанные твердым почерком листки, и вспоминаются им давние военные дни и тогдашняя их подруга — маленькая ленинградская девушка Маша Яковлева. Беловой Маша стала уже после войны. Впрочем, о том, что она станет Беловой, они догадывались давно, еще тогда, в сорок третьем… Наши войска прорвали блокаду, и узкая полоска земли вдоль Ладожского капала, раньше всегда пустынная, мшистая, заросшая низкими разлапистыми деревьями и цепкими кустами, сейчас была заполнена людьми. На этой полоске земли спиной к Ладоге стояли войска, защищавшие вновь проложенную по «коридору» железную дорогу, единственную, питавшую Ленинград и фронт. Вдоль этой нити жизни работали строители и путейцы. У них хватало дел, потому что немцы целыми днями обстреливали дорогу, а по ней каждой ночью должны были ходить поезда. Составы шли без гудков, с погашенными огнями, но все равно на виду у врага. Шли один за другим.

Здесь, между озером и передовой, которая отстояла от озера всего на несколько километров, занимали позиции тяжелые батареи. Они вели непрекращающуюся дуэль с артиллерией немцев. И тут, у канала, разместился армейский штаб с многочисленными службами и тылами, медицинскими учреждениями, пунктами сбора донесений, телеграфом, даже банно-прачечным отрядом.

Густой ольшаник скрывал людей, шалаши и землянки от воздушного наблюдения, но только не от комариных полчищ, издревле царивших на этих болотах. Сонмы комарья правили здесь свой пир. И еще были соловьи. Может, тут были тоже их заповедные места, а может, в то лето их собралось особенно много по какой-то неведомой людям причине, но соловьи неистовствовали. По вечерам их щелканье и трели победно разносились по лесу, бушевали в зеленом сумраке и вправду лишали солдат сна.

Работали у Ладоги и фронтовые минеры. Командир батальона отправил туда два взвода. В одном взводе были девушки. Сержант Дмитрий Белов служил во втором, который получил для разминирования участок поодаль, в районе, занятом передовыми частями. А девушки обследовали расположение армейского штаба, они то и дело находили между шалашей и землянок снаряды и ручные гранаты, взрывные ловушки и кусты мин. В этих поисках проходили целые дни, трудно было вести разминирование в плотно занятом армейскими учреждениями районе. К своим шалашам девушки возвращались очень поздно. Они предельно выматывались за день, а все же не торопились спать, сидели, отгоняя ветками комарье, слушали соловьев. В такой вечер сержант Белов, посланный к командиру девичьего взвода с каким-то поручением, и увидел впервые Машу. В части он ее не встречал, а может быть, просто не обращал на нее внимания. Но тут обратил. Несколько девушек сидели возле низенького шалаша, а соловей разливался, захлебывался трелями совсем рядом. Девушки о чем-то тихо шептались. Может, были среди них и более красивые, чем эта маленькая Маша — ее красота созрела как-то позже, с годами, а тогда ей не было двадцати, и выглядела она еще моложе, — но Дмитрий Белов заметил ее одну…

После этого Белов уже не ждал поручений командира, а сам находил повод, чтобы забежать во взвод, где служила Маша. Ему повезло — вскоре они получили новый участок работы, почти рядом с «девичьим», теперь можно было встречаться по нескольку раз в день. Сержант Белов был не робкого десятка, да и годами постарше Маши — в армии служил еще с довоенного, сорокового; «кадровый», говорили про него. Высокий, плечистый, с медалью «За отвагу», Белов ходил уверенно и знал себе цену. Он был прекрасным минером и человеком спокойной, непоколебимой отваги, которую показал во многих боях. И все-таки Белов не сразу решился заговорить с этой маленькой черноволосой девчушкой. Что-то мешало.

Может быть, он еще долго ходил бы так, но однажды увидел Машу растерянной — она сидела над миноискателем.

— Что, не ладится? — спросил Белов, удивляясь, откуда появилась какая-то неуверенная нотка в собственном голосе.

— Не ладится, — сказала Маша. — Тяжело мне с ним работать. Таскаешь, спина от него болит, а в работе капризный.

— Давайте проверим вместе, — предложил Дмитрий, — я вечерком забегу.

И вечером они долго колдовали над прибором. Вместе разобрали, вместе собрали, настроили. Белов подкладывал под рамку миноискателя металлические предметы, какие оказывались под рукой, — то стакан снаряда, то карманный нож. Звук в наушниках менялся, и Белов объяснял, как по этому звуку определять размеры металлических предметов и даже их форму, чтобы, не раскопав еще землю, примерно узнать, что там — мина, снаряд или просто кусок старой жести.

Потом уже пошли неслужебные разговоры. Маша рассказывала Белову о своей доармейской жизни, о школе, о работе на заводе, о блокаде и, вспоминая что-то особенно дорогое ей или, напротив, тяжелое, мучительное, доверчиво брала сержанта за рукав гимнастерки.

Они ни от кого не таились, не скрывали радости, которую приносили недолгие встречи в перерыве между часами работы или тут, у шалашей, по вечерам. Девушки быстро заметили, как оживляются глаза их маленькой Маши, когда приходит этот большой и ладный сержант. Иногда над ними подшучивали. Языкастая Валя Родионова не могла упустить такого случая.

— Девочки! — кричала она при появлении сержанта, прикидываясь, что не видит Машу, стоящую рядом. — Девочки, ау, куда у нас Яковлева подевалась?! Ищите, девочки, надо помочь сержанту Белову, все глаза проглядел.

Или не выдерживала Вера Александрова. Конечно, она была сержантом, и это обязывало сохранять некоторую солидность, но очень уж она любила пошутить…

— А вы знаете, — начинала она вдруг, — сегодня же чепе случилось в обеденный перерыв. Неужели не заметили? — Вера загадочно глядела на подруг. — Еще какое чепе! Сержант Белов заблудился на минном поле и свое отделение потерял. Счастье, что на наше отделение наткнулся, а то бы пропал. Жалко, такой отличный сержант. Ну а уж как попал к нам, до того обрадовался, что и просидел весь перерыв около Маши Яковлевой, даже половину супа съел из ее котелка да ее же ложкой. Машенька голодная осталась, зато уж наговорились они, налюбезничались вдосталь.

Девушки смеялись, а Маша заливалась краской так, что слезы выступали на глазах.

— Да ну вас, девчонки, выдумаете тоже!..

Она вставала и уходила от них, расстроенная и смущенная. Но появлялся Белов, и она, сразу забывая о шутках подруг, вспыхивала уже от радости и спешила ему навстречу. А потом шутки прекратились. И если Валя Родионова начинала что-то говорить на их счет, то девушки ее быстро обрывали. Они видели — тут настоящее, большое чувство.

Как-то Белов и Маша сидели на бревнышке. Был вечер, комарье, вылетев из своих убежищ, набрасывалось на людей. Белов курил и размахивал веткой, прогоняя кровопийц. Маша болтала что-то и смеялась легким, счастливым смехом. Они редко говорили о будущем. Кончилась бы война, там все определится, а главное они знали твердо — после войны они будут вместе, если только доведется дожить. В такие минуты, когда они оказывались рядом, думать о плохом не хотелось: конечно, доживут, конечно, будут счастливы. Разве можно не быть счастливыми, когда кончится война и жизнь станет удивительной и необыкновенной, потому что это будет мирная жизнь?

В этот вечер Белов сказал Маше:

— После войны поедем ко мне в Москву. Там и учиться будем, нам ведь обоим учиться надо.